Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком Страница 13

Ну, чго скажешь? Разве это не преданные стройке люди? А?— ирихин оглядел собравшихся.— Поспорили мы маленько с Озеном Очировичем из-за этого Клочко.

— A-а, черт с ним!—отмахнулся управляющий.—Жалко, что ригадир был когда-то расторопный, исполнительный. Такого не вдруг

йдешь. И вот — на тебе...

— А вы-то. Иван Анисимович, разговаривали с Клочко?— поинресовался Чимитдоржиев.

— Да нет. Поднялся я к себе, а он, оказывается, не заходя в пар­ом. задними дверями да во двор...

Все засмеялись.

Управляющий раскрыл блокнот, полистал страницы.

— Трайлеров, боюсь, не хватит. Надо продумать, как возить сваи на автомашинах.

— Неужели «КРАЗ» не потянет?— удивился Каширихин.

— Потянуть-то потянет... Но в пути могут быть поломки свай От тряски. Там такие концы висеть будут... — Шайдарон развел руки, по­казывая, какие концы вылезут из кузова и где ожидаются трещины в железобетоне.

Заседание партийного комитета затянулось. Пока обсуждали, что надо делать в первую очередь для быстрой и бесперебойной забивки свай, пока размышляли о нынешних и будущих трудностях, повсюду Ц'уже в домах зажглись огни.

Бетонирование перекрытия в древесно-подготовительном цехе р бригада Трубина заканчивала. Бетон все подвозили, и люди не вышли из цеха, пока не уложили последние кубометры. Только закончили— подошел бульдозер. Мастер Карымов закричал:

— Уходите отсюда! Освобождайте территорию! Планировку сроч­но надо делать.

А вдоль стены цеха — леса и еще эстакада. Григорий попросил мастера, чтобы обождали: нужно время для уборки лесов и эстакады. Убирать следует аккуратно: доски потом пригодятся.

— Некогда!—опять закричал Карымов.—Что там доски?!—обер­нулся к бульдозеристу: — Давай! Пошел, милок! Наяривай!

Взревел мотор, никто и глазом моргнуть не успел, как заскрипе­ли леса и рухнули стойки. Всплеснулось облако серой пыли.

— Эт-то... как понимать?—Григорий хватал мастера за рукав, тот пятился, норовил проскочить вслед за бульдозером. — К-кому нужна т-такая р-работа!

— Но-но!— огрызался Карымов. — Рукам воли не давай. А то смотри-и! .

В серой пыли измятое лицо мастера еле видно. И вдруг оно сов­сем исчезло. А в ушах короткий вскрик:

— А-а-а!

Григорий шагнул, вглядываясь. Маленький, круглобокий Кары­мов поднимался с земли, держась за голову. Поднимался он легко и плавно, как ванька-встанька. А, поднявшись, покачался и застегнул пуговицы на тужурке.

— Ответишь!—прохрипел он.— Так и знай!

Повернулся и пошел селезнем, смешно прыгая через доски и кирпичи.

Григорий вернулся к рабочим.

— Чего это с ним? Не пойму.

Все отводили глаза. Будто ничего и не было. Только Выл ков Колька, тот, который когда-то лишился зуба за прожженный карман, сказал:

— Так это же он споткнулся. Шишку заробил.

Наутро, проходя мимо сбитых бульдозером лесов, Григорий за­метил, что ни одной поломанной доски здесь уже не осталось. Спро­сил у бригады:

— Кто взял?

И опять у всех глаза — по сторонам.

— Кто взял доски?

— А мы в сторожа не нанимались. Пускай милиция ищет.

Это сказал Ленчик. Из бывших воров. Глаза у Ленчика в прищу­ре, а в глазах — презрение. И в гибкой его фигуре, и в том, как он держал кончиками пальцев папиросу — тоже презрение.

— Ну, что же... раз «мы в сторожа не нанимались...»—тихо про­говорил Трубин. — Я заплачу... за доски.

— Так без ничего останешься, бригадир,— сказал Ленчик.— Ку­сать, что будешь?

— Я-то найду что. А вот как бы кое-кому хуже не вышло.

— На меня целишь?—Ленчик смял папиросу.

— На тебя? Много ты в досках понимаешь...

Кто-то хохотнул и сразу все облегченно рассмеялись.

Когда Григорий уходил, слышал, как Федька Сурай говорил вполголоса:

— И чего он взъелся? Были бы доски, а то так... топливо.

Стройка подбиралась к сосновому лесу, вгрызалась в сухую пес­чаную землю—и почерневшие, покосившиеся домишки, повизгивали скрежеща проржавевшим железом, разбирались на доски и бревна, распространяя далеко окрест не умерший еще жилой дымный дух оголенных печей и смолистые запахи прогретого солнцем дерева.

По затравевшим улочкам сновали тупорылые бульдозеры, ко­выряли древние курганы. Ковши экскаваторов, гремя цепями, буха­лись о землю и выкусывали этакие рвищи, что не подходи...

Для бригадной канцелярии Григорий сохранил хату-развалюху, поставил туда стол, две табуретки. Теперь он сам замерял кубату­ру, выписывал наряды, получал материал. Облегчение от этого вышло мастеру Карымову. Тому бы благодарить бригадира, а он обиделся: порешил, что ему не доверяют. Вот и налетел, как беше­ный, с бульдозером...

Григорий ждал, что его вызовет Шайдарон. Но Шайдарон не вызывал. Карымов не пожаловался. Не захотел. А может, просто не успел. Скорее — не успел.

У Карымова каждый шаг рассчитан наперед, каждое слово про­износится обдуманно, всякая строка на бумаге жевана-пережевана. А если что напишет, по его мнению, лишнего, то зачеркивать не бу­дет — вырежет бритвой. В его бумагах почти на каждой странице там и тут по строчкам аккуратные продольные прорези. Чего он там вырезал, про то никто никогда не мог узнать.

Трубин присел за стол, разложил наряды. Тягостно как-то. И знал из-за кого. Из-за Софьи. Вот уже месяцы прошли, как уехала, а все тягостно. Человек уходит от тебя потому, что встречает дру­гого, более нужного ему, более достойного, чем ты, и любимее, чем ты. Как это трудно — знать, что есть кто-то лучше тебя для того человека, которому ты еще недавно был самым лучшим. Это — как падение с обрыва. Или нет. Это — сознание собственной неполноцен­ности, полный упадок. 'Историки пишут: «Государство пришло в упадок». Вот и у него вроде так...

В тяжелой голове — тихие, будто бы женские голоса. Мешают думать. Что за голоса? И вдруг отчетливо: «Можно7»

Повернулся. Слова уже прямо в лицо, в тяжелую голову:

— Можно к вам?

Девчонка с узелком в руке. Тоненькая. Поверх ситцевого пла­тья пиджак с чужого плеча. Глаза пугливые, вытаращенные. Как птенец-галчонок. И зовут, наверное, Галка.

— Вам кого?

— Мне бы начальника.

— Гм... Начальника?—Трубин подумал: «Для такой, что ни поп, тот и батька».— Ну, я начальник. Чего тебе?

— Работницы вам нужны?

— А что ты умеешь?

— Н-не знаю.— Сказала тихо и опустила голову.

— Работала где-нибудь?

— По хозяйству.

— Документы с собой?

— Нету документов.— Голоеэ еще ниже.

— Как это «нету»? Сколько тебе лет?

— Семнадцать. Паспорт отчим пожег. Это я верно говорю. Он не пускал меня в город. А я решилась.

Трубин подошел к ней, усадил на табуретку.

— Что у тебя за отчим? Мать есть? Рассказывай. Да ты успо­койся. Почему у тебя паспорт сожгли?

Девчонка вытерла слезы, всхлипнула. Григорий погладил ее по волосам, как ребенка. Приподнял голову. Увидел глаза, полные слез.

— Ну-ну. Ничего. Рассказывай.

— С чего и начинать — не придумаю..

— Выпей воды.

Она покачала головой.

— Я сейчас... Я про все по порядку скажу. Ну вот. Черемуха у нас росла под окном. Из-за черемухи все и началось. Мать как-то в подполье полезла за капустой и увидела там корни черемухи.

— Ты откуда сама-то?

— Из Онохоя.

— Ну, а дальше что было?

— Дальше-то? От тех корней в подполье росточки поднялись. А у нас в избе молельня. Верующие и взялись за мать: «Выруби черемуху! Нехорошо, когда в избе дерево. Разгневается домовой». Мать заколебалась, а отчим — за топор ухватился. Я ему говорю: «Не тронь дерево!» Ну, у нас и пошло... «Если срубишь,— говорю,— уйду из дома». А он свое: «Никуда не уйдешь, помолвлена ты». Я ему прямо сказала: «Не нужен мне ваш жених, не люблю его». — «От бога,— говорит,— не отрекайся, сам бог тебе жениха указал». Мать на его стороне. Ночью отчим срубил черемуху, склал из ее ве­ток костер и сжег, а пепел по ветру развеял. И в подполье росточ­ки загубил. После того надумала я уходить, а он вызнал про это, охватил у меня паспорт и тоже... пожег.

— А ты все-таки ушла?

— Ушла.

Девчонка, положив узелок на пол, ломала пальцы. Хрустнет «'устав, она за другой палец берется.

— Зовут-то тебя как?

— Шигаева я. Рая Шигаева.

«Ошибся. Думал: Галка»,— вспомнил Трубин.

— Жить, конечно, негде?

— Ага, негде.

— Что же мне с тобой делать?— Григорий прикинул- «Фонд зарплаты может не выдержать. Ну да ничего. Как-нибудь». Отка­зать ей язык не поворачивался.— Возьмем ученицей. На штукатура хочешь?

— Хочу.

— Завтра поедем в милицию. Расскажешь, как было. Получишь паспорт — пропишут в общежитие. А ночевать... С кем-нибудь из из наших договоримся. Мир не без добрых людей. Деньги-то у тебя есть? Поди, нет?

— А? Чего?

— Утри нос, а то у нас в бригаде увидят, год будут помнить. Иди за мной.

Сдал Трубин девчонку бригаде, вернулся в свою развалюху, принялся за наряды, а тут пришла Чимита Догдомэ.