Поздняя осень в Венеции - Райнер Мария Рильке Страница 13

я тот, кого не помнит никто;

проказа мной овладела;

трещотка — моя снасть,

чтобы возвещать напасть

людским ушам то и дело,

а люди мимо спешат,

и деревяшки их не страшат;

чужих забот и чужих утрат

люди знать не желают.

А где моя трещотка трещит,

там дома я; трещотка — мой щит.

Всю жизнь я с нею наедине.

Никто не сунется ко мне,

так она верещит.

И я куда ни пойду, я один.

Ни женщин поблизости, ни мужчин,

ни детей беззаботных.

Пугать не хочу животных.

О фонтанах

Вдруг явственно фонтаны мне предстали;

каждый был кущей в дебрях из стекла;

скажу о них, как о слезах печали

в больших мечтах тоски моей текущей

и забывающей, что жизнь прошла.

Но как забыть прикосновенье длинных

небесных рук, в которых вещи целы,

когда я видел вечер средь равнинных

пространств и восхождение старинных

садов, когда в печалях беспричинных

девичьим песням грезятся пределы,

где в сумеречной бледности мотив

присутствует, себя осуществив,

и отражается в прудах бестинных.

Я помню, что подобен я фонтанам,

и нечего мне в жизни больше ждать;

во взлете и в паденьи беспрестанном

в конечном счете все же ниспадать.

Я знаю: эти струи — ствол ветвистый;

я знаю малый пламень голосистый

и пруд седой, необозримо мглистый,

в котором берег отразился кромкой,

а небо на закате тенью ломкой

сторонится обугленного леса,

не свод, не полог, но и не завеса,

имеющее вряд ли мир в виду…

А как не вспомнить, что звезда звезду

находит, мертвым камнем застывая

в галактиках, где лишь сквозь слезы льду

дано прозреть? Вдруг даль небес живая

мы для других, загадка вековая

их вечеров? Не нас ли воспевая,

там славы достигают их поэты?

Молитвенно, быть может, к нам воздеты

оттуда руки? Но и для проклятья,

соседи Бога среди бездн пустынных,

не лишены мы тоже вероятья;

что если к нам они взывают с плачем,

как будто мы от них свой образ прячем,

и если бы не свет от их божниц,

не различали бы своих мы лиц.

Читающий

Читал я долго, и в теченьи дня

дождь за окном не мог отвлечь меня.

Я даже ветер слышать перестал,

так я читал.

И на листах я видел, как на лицах,

раздумия, как будто тяжело

им оттого, что жизнь мою влекло

буксиром время в собственных границах,

и в сумерках от времени светло,

лишь вечер, вечер, вечер на страницах.

Наружу не гляжу, но рвутся строки,

чтобы словам соскальзывать, катиться

и медлить перед тем, как распроститься,

и знаю я тогда, что сад — частица

пространств, где прояснились небеса

и солнце обещает возвратиться.

И летняя так наступает ночь,

и человек встречает у обочин

дорог другого, так сосредоточен,

так пристален в общении, так точен,

что сказанное можно превозмочь.

От книги оторвусь, весь мир читая,

который так велик и так знаком,

что нет ему, как мне, конца и края,

и это разве только первый том

читаю я, себя в него вплетая.

Мои к вещам приноровились взоры,

в неизмеримом находя повторы,

и тянется земля уже туда,

где с небесами совпадут просторы,

и дом последний — первая звезда.

Созерцающий

В деревьях вижу я на заре

вихри, грозящие лесу и лугу,

и стонут окна с перепугу,

и вслушиваюсь я в округу,

тоскуя по дальнему другу

и по неведомой сестре.

Обрушивается на местность

вихрь, формы новые творя,

и вековая неизвестность,

просматривается окрестность,

как вечный стих из Псалтыря.

Над мелочами в постоянном

бореньи верх берем подчас,

а нам в смиреньи покаянном

к вещам примкнуть бы в безымянном,

и с ними вихрь возвысит нас.

Овладеваем пустяками,

и принижают нас они,

а высящегося веками,

попробуй вечного согни!

В эпоху Ветхого Завета

так ангел схватывал борца,

чьи жилы струнам из металла

уподоблял, чтоб трепетала

в них музыка или примета

вторгающегося в сердца.

И если ангел одолел

в единоборстве человека,

нужна сраженному опека;

взыскует он, покуда цел,

руки, которой, поврежденный,

в себя был вправлен и постиг:

растешь, все глубже побежденный

Тем, Кто все более велик.

Из ночного ненастья

Восемь листов с титульным

Титульный лист

Ночь, вихрь, клубящаяся мгла,

чьи клочья уносятся прочь;

ночь в складках времени залегла,

ночи не превозмочь.

И как небесных звезд ни тревожь,

ночь ширится, тучи клубя;

мрак ее на меня не похож

и не похож на тебя.

Горящие лампы бросает в дрожь

вопросом: наш свет — ложь?

И существует одна только ночь

тысячелетьями…

<1>. «В такие ночи в переулках мрачных…»

В такие ночи в переулках мрачных

потомков повстречаешь ты невзрачных,

к ним примыкая незаметно

средь начинаний неудачных

и заговаривая с ними тщетно,

для них давно не существующий,

ты не у дел

уже истлел.

Но, как мертвые, молчаливы

грядущие, хоть они грядут,

а будущего еще нет;

время — море; под воду лица

опускаются, а там утраты,

но оттуда выныривают вскоре,

не разглядев их, где рыбы в