Авраам Иегошуа - Поздний развод Страница 14

Я слушал его, не прерывая. Он звонил из Тель-Авива, и счет за разговор придется оплачивать ему самому; неплохо было бы понять, из-за чего весь этот переполох. Он говорил и говорил. Он мог говорить все что угодно. Я слушал. Говорить он имел право. В этой семье царило убеждение, что в детстве у него были проблемы с развитием и что он был очень привязан к матери, – утверждение, которому за много лет нашего знакомства я не нашел доказательств. Но как теория… На практике же с тех пор, как несколько лет тому назад она оказалась в сумасшедшем доме, они с братом исполняли пятую заповедь исключительно по телефону, а его брат тоже всегда мог присоединиться, если хотел. Голос крови… Во мне он молчал. Я был чужой, и я благодарил Всевышнего, что в моих жилах не было ни одной капли ее крови, – может быть, именно поэтому я навещал ее чаще, чем оба ее сына. Вместе взятые. И вот теперь они полны решимости вмешаться в мои дела.

– Ты слышал, что я сказал, Кедми?

– Не дергайся. Либо я сам пойду и увижусь с ней, или я выхожу из игры. Можете найти себе другого адвоката. Это обойдется вам тысяч в пятьдесят только за то, что вы обратились к нему. Плюс налоги. Вы до сих пор, я вижу, не поняли, как неслыханно вам повезло, что я со своим бизнесом оказался членом вашей семьи. Если бы меня не существовало, вам пришлось бы выдумать меня. Вы очень заблуждаетесь, полагая, что я всего-навсего большой придурок с хорошо подвешенным языком. У вас нет исключительных прав ни на боль, ни на хорошее воспитание.

Я бросаю взгляд на свою секретаршу, она сидит, замерев, голова опущена, играет карандашом, но не пропускает ни единого слова, а я кричу в трубку, у меня тоже есть мать, ей тоже много лет, и я знаю, что это такое. И в вашем случае я знаю, что надо делать. Я разговаривал с нею много раз. Проделал чертову уйму работы. Я подготовил ее. Она намного сильнее, чем вы думаете, и с головой у нее все в порядке. У нас нормальные, дружеские отношения без всяких там сантиментов. И даже ее пес лизнул меня на прощание… Откуда ты говоришь, из дома? Тогда послушай… сейчас самое время объяснить тебе мой план…

В конце концов мне удалось от него отвязаться. На часах уже ровно десять, я иду или нет? Может быть, чек вот-вот прибудет и я буду чувствовать себя много лучше, если собственноручно внесу его на депозит.

Я звоню Яэли.

Да, Цви звонил мне. Нет, он со мной не пойдет. Да, я упрямый. Упертый? Да. Если кому-нибудь суждено быть упрямцем, пусть, черт возьми, это буду я. Твой отец все еще спит? Похоже, долгий путь до Израиля стоил того, чтобы постичь тонкое искусство беспробудного сна. Что я ему сказал? Я уже говорил тебе, ничего существенного. Теперь ты скажи мне, что он сказал, что я ему сказал? Да, я хочу это услышать. Если не знаешь – помолчи и не дергай меня, с меня уже достаточно. Потому что я намерен встретиться с ней. Чтобы получить ее подпись… Ты увидишь, все будет хорошо. Хорошо… Хорошо… Хорошо… Хорошо… Я скажу только то, что совершенно необходимо. Десять процентов от моей средней работы.

Я знаю – сейчас она улыбается в трубку улыбкой нежной и мудрой, из-за которой я и женился на ней, но предназначена она мне, и вовсе не Леване, которая вся – внимание, слушает наш разговор, не пропуская ни единого слова, и только ухмыляется неизвестно чему, опустив к столу свою африканскую кудрявую голову. Готов снять перед ней шляпу – никогда бы не подумал, что она так хорошо выучила иврит. А теперь прихожу к выводу, что если я хочу поддержать в ней боевой дух, то должен каждый час, а точнее, час за часом выдавать по шутке.

«Одну минутку, Яэль», – говорю я и прикрываю трубку рукой. «Раз уж пока еще я в конторе… тебе хочется чем-то заняться… та мокрая ветошь, о которой мы с тобой говорили… Помнишь? Неплохо бы протереть нашу вывеску – там, внизу… Пока я не ушел…»

Усилием воли она заставляет себя встать. И выходит, взяв мокрую тряпку. А я, пользуясь случаем, возвращаюсь к Яэли и успеваю сказать ей, что я ее люблю и чтобы она не забыла между прочим забронировать своему отцу место в автобусе, который завтра отвезет его в Иерусалим.

Ну а теперь я должен решить – уйти мне наконец или подождать еще немного. Мне хочется подождать… Но чего? Что-то не верится, что сегодня я могу дождаться почты. Я сажусь и открываю запертый на ключ ящик стола, откуда извлекаю папку с делом убийцы, и начинаю проглядывать бумаги. Я знаю в этом деле все до мельчайшей детали и все-таки вновь завожусь. И начинаю волноваться. Что не удивительно – здесь заключен мой шанс, здесь моя надежда, это мой счастливый билет на выигрыш. Все остальное – чепуха, мусор. Три месяца тому назад, когда умер Штейнер, оставшиеся после него дела поделили остальные адвокаты. На мою долю выпал процесс телевизионного техника, обвинявшегося в убийстве, которое, как мне показалось, он и на самом деле совершил, хотя сам он решительно все отрицает, и с этих пор я ни о чем другом думать не могу. Я думал о нем ночью, просыпаясь и засыпая вновь, я думал о нем все время, десятки и десятки часов, мысли о нем сидели во мне, как заноза. У его семьи не было денег, но, к счастью, нашелся богатый дядя, проживавший в Бельгии, и они воззвали к нему, умоляя помочь, потому что если он в чем-то нуждался больше всего, то это была помощь. Он ухитрился оставить отпечатки своих пальцев абсолютно на каждой вещи в квартире, за исключением телевизора, до которого он не догадался дотронуться. Но убил ли он этого старика, или он только наткнулся на его труп? Тут есть от чего свихнуться, собирая все воедино, и я заставлю судей тоже напрячь свои мозги. Именно так.

Я звоню в тюрьму и прошу их подготовить его ко встрече со мной, поскольку намерен ненадолго к нему заскочить.

Ну а теперь пора и в самом деле двигаться. Только где же Левана? Я вышел в темноту коридора, пропахшего погребальной плесенью, несколько отвратительных субъектов оккупировали стулья у двери, ведущей в офис адвоката Мизрахи. В последние годы людям не дает покоя вопрос, в который все время подливает масла в огонь пресса, – существует ли в этой стране организованная преступность. Будь возможность посмотреть на тех, кто получил официальную лицензию представлять закон на практике в наши дни, вопрошающим стало бы ясно – представителями криминалитета является наше правительство.

Ну так куда же она провалилась? Можно подумать, что я ее куда-то прогнал. Все, чего я сейчас хочу, это наконец заняться делом. И я возвращаюсь в контору. Взгляд на телефон, после чего я принимаюсь собирать свои бумаги. Попутно вытираю пальцем слой пыли с томов обвинительных заключений Верховного суда, а заодно уже и со старой карты Израиля на стене, после чего начинаю рыться в ее сумочке, свисающей со спинки стула. Что за сокровища… фотографии кинозвезд, вырезанные из газет, смятые бумажные носовые платки, распространяющие аромат дешевых духов… как все это соответствует убожеству этой комнаты с ее высоким, облупившимся еще со времен британского мандата потолком… я устал от всего, что здесь находится, от всей безнадежности упадка, и об этом я сказал однажды Яэли, дай мне, сказал я, какую-нибудь свежую идею, придумай новое направление, придумай, чем можно оживить эту серость… Но я первый похоронил эту мысль, когда понял, во что это обойдется.

Чтобы стравить немного пара, я решил позвонить своей матери.

– Это ты? Ну, наконец-то. Я уже решила, что ты забыл обо мне. (С того дня, когда прибыл отец Яэли, она не знала ни минуты покоя.) Что у вас случилось (это не было вопросом, это было простой констатацией факта). Я звонила вчера после полудня, тебе что, об этом не сказали? И что это за дела такие, оставить Гадди одного наедине с ребенком… ему самому едва только шесть. (Хотя на самом деле ему семь.) Он говорил так печально. (Для нее это всегда звучало так.) А пожилой джентльмен в это время изволил почивать. (Так она его называла, несмотря на то что он был на год младше ее.) Что с ним стряслось? Он по-настоящему болен или у него что-то на уме? Он даже не догадался привезти для Гадди подарка. Это ж каким надо быть эгоистом. А тебе он что-нибудь привез?

– Нет. Но уж это-то совсем не важно.

– Я знала, что нет. А ты в это время не жалея сил занимаешься его разводом. Эта бедная спятившая старуха и в самом деле готова на это? (Она всегда чуть поднимала градус сумасшествия, говоря о моей теще.) Подумать только… ведь он готов буквально вышвырнуть ее на улицу! (Я держал телефонную трубку на почтительном расстоянии от уха, поглядывая при этом в окно.) Почему ты дал втянуть себя во все это? (Тут мне, по правде говоря, нечем крыть.) И он вовсе не собирается тебе за это платить. Может быть, я не права?

– Ты права. Но с чего это он должен платить?

– Так я и знала. Тогда чего же влезать во все это? Если в итоге случится какое-нибудь несчастье, во всем будешь виноват ты. Нет ли у тебя в конторе чего-нибудь такого, чем ты мог бы заняться с большей пользой? А если что-то пойдет не так, кого он первого возненавидит? Тебя. Они во всех грехах обвинят тебя, потому что ты не из их своры. Ты для них всегда будешь чужим. Так что же ты с таким рвением лезешь на стену и бегаешь, чтобы увидеть ее. Ты ведь говорил, что у тебя на руках важное дело в суде. От которого полностью зависит твоя карьера. И что тебе надо как можно лучше приготовиться к этому суду, добиться, чтобы он освободил этого насильника… Убийцу.