Война мёртвых - Александр Михайлович Бруссуев Страница 14

Как известно, бесы питаются человеческими душами. Жрут их поедом, кусок за куском, тщательно пережевывая своими акульими зубами и громогласно рыгая после этого. Казалось бы, в сложившейся ситуации — ешь и причмокивай. Однако всегда существовало одно ограничение: бес сам не может замочить ни одну, даже самую захудалую душенку. Ему нужно это душу поднести на блюдечке в готовом для использования виде. И сделать это должны другие души. Ну, замочить и на блюдечко выложить.

Особо ценились в таких случаях самоубийцы — всегда находилась гневная душа, которая ломала шею несчастному суициднику. Потом шли душегубы — те, которые губили свое посмертное житие, лишая жизней приближенных к ним по воле случая людей в Земном бытии.

Бес, когда, конечно, не рвет крючьями и не жжет огнем Геенны огненной доступного ему грешника, не дурак пожрать. Жертвы его пыток имеют обыкновение оклематься достаточно резво, особенно когда тот на обеде. А пищу ему доставляли по щелчку когтистого пальца. Самоубийцу или душегуба, ну или вконец отчаявшегося типа.

Все равно — смерти нет. Сожранная бесом душа восстает из грязи где-то в неведомых далях. И там ее тоже могут сожрать. Так до посинения, пока не окажется, вдруг, что искупилась душа через страдание. А, искупившись, начинает сама поставлять бесам пищу.

В общем, как говорил солдат Иван Чонкин: круговорот дерьма в природе[21].

Порядка в ходе этих искупительных процедур не было никакого. Был хаос. Следует уточнить: был первозданный хаос. Кто определял степень искупления души, и куда она после этого девалась — сказать не мог никто. Вероятно, попадала на новый уровень, где можно сидеть на облаках и музицировать на арфе. Однако ангелы, а тем, более, Архангелы, предпочитали об этом помалкивать.

Никто из них в глаза не видел Апостола Петра, со связкой на поясе из одного серебряного и одного золотого ключей. Может быть, где-то он конечно и был, но сам решил не обозначать себя. Хватит ему расспросов о петухе[22].

Вот таковы были бесы.

Но не таковы были души.

У душ возникло новоприобретенное свойство, видимо вросшее еще при бренном бытии в саму суть естества. Хочешь, чтобы тебе стало хорошо — пусть другим будет плохо. Сволочи, как известно, быстрее находят друг друга и охотнее сбиваются в кучи.

Таковых изначально здесь мочили, таковыми питались бесы. Теперь таковые мочат других, типа праведников и вступивших на путь исправления, и ими потчуют бесов. Нечисть рыло воротит, но есть их приходится. Право слово, не с голоду же мучиться!

Сволочи, изначально бессовестные, даже не пытаются покаяться. Они, словно бы, к чему-то готовятся. Интуитивно, бессмысленно, но целенаправленно. Это тревожит бесов. Это тревожит случившихся поблизости ангелов. Это тревожит всех.

Поэтому все ищут Господа. Поэтому также все ищут Люцифера.

И не могут найти.

Кампания из трех человек и пары душ пока никого не искала. Разве что ответы на невысказанные вопросы, да кто же ответит-то? Разве что вон та маленькая фигура, несмотря на жесточайшую жару, кутающаяся в свой потрепанный саван.

Охвен никак не мог сосредоточиться и рассказать, как им всем нужно вести себя, что делать, чтобы избежать участи быть разорванным в клочья каким-нибудь подвернувшимся бесом. Им-то с Мортеном — ладно, оклемаются, разве что плохо будет, коли удавят их, как кутят. Ну, вылезут они из грязи, но второй раз такого чуда ожидать не стоит. Чудом было то, что они встретились — товарищи по несчастью, сложившие свои головы на берегу реки Олонка в один и тот же день.

Давай с личностью переговорим, — сказал он, указывая на личность в саване.

Ого, — удивился Тойво. — Действительно, личность!

Когда-то невысокий человек с тонким длинным горбатым носом, острым подбородком и чуть выпяченной нижней губой не претерпел никаких изменений. Никто, кроме Антикайнена, его не узнавал. Одни не читали «Божественной комедии» по причине своего существования еще задолго до ее написания, другой не читал ввиду своей ограниченности. Этим человеком, понятное дело, был Макс.

Его оправданием служил тот факт, что в его бытность прокуратура Санкт-Петербурга по жалобе чеченских общественников из города Гудермес закрыла клуб любителей чтения и изучения «Божественной комедии», расположенный на Мойке 17. Ну, а позднее архистратег исторических, литературных, кинематографических и театральных запретов Медынский[23] и вовсе определил книгу в разряд «нежелательная литература».

Тем не менее прочитать «Божественную комедию» можно было вполне легко, да Макс до нее, несмотря на свое увлечение чтением с младых ногтей, не дорос. Стыд, конечно, и позор.

Я приветствую тебя, — сказал Охвен личности. Слово «здравствуйте» здесь в обиходе не существовало. Да и не здоровался тут никто и не с кем.

Хеллоу, — ответила личность.

Позвольте, — расстроился Тойво, выдвинувшись вперед. — Неужели я обознался. Вы ведь и есть тот, про которого я думаю?

Ну, по внешнему облику, если не брать в расчет, конечно, картину маслом, где меня изобразили плешивым и с бородой, то это должен быть, безусловно, я.

Братцы, — обрадовался Антикайнен. — Перед нами стоит не кто иной, как Данте Алигьери, автор бессмертной «Божественной комедии».

Личность, которая сразу же сделалась Личностью в глазах тех, кто даже не знал про существование замечательного белого гвельфа[24], слегка приосанилась.

Слушайте, вы же здесь не в первый раз, вам все должно быть известно, — сказал Тойво. — Вы живым сюда спустились, а потом как-то выбрались обратно. Как это удалось?

Данте принял свой обычный облик: задумчивый и, словно бы, потерянный.

Да сам до сих пор удивляюсь, — пожал он плечами. — Нельзя отсюда просто так выбраться. Если только Творец того не захочет.

Хорошее объяснение. Добавляло оптимизма. Можно было двигать дальше.

Хотя, если подумать, не по своей же воле сюда все они попали. Значит, по той же самой воле эту юдоль скорби можно и покинуть. Правила безнаказанно нарушает лишь тот, кто эти правила и придумывает.

Вот, что я вам скажу, — вздохнул Данте. — Человеку, если он живой, следует опасаться всего. Душа против него, конечно, слабее, но это не значит, что она менее опасна. Бесы тоже не все одинаковы. Кто-то не станет связываться, а кто-то может открыть настоящую охоту. Если оказались здесь, то не стоит ждать у моря погоды, всегда надо перемещаться. Даже если цель неочевидна. И никогда нельзя терять надежду. Надежды нет только у мертвых. Ферштейн?

Ага, — хором сказали люди, а души вздохнули еще тягостней, чем Данте.

Может быть, конечно, это не очень важно,