Война мёртвых - Александр Михайлович Бруссуев Страница 15

Погоди! — вскрикнул Тойво, словно что-то вспомнив.

Он побежал в том направлении, куда двинулся Данте, но никого не нашел.

Антикайнен вернулся и только развел руками на вопросительные взгляды товарищей.

Может, он продвинулся, и его здесь больше нет, — сказал Мортен.

Или эта была давнишняя его проекция, а сам он уже насиделся на всех облаках и наигрался на всех арфах, обрел свою Беатриче и теперь безмятежен и счастлив, достигнув, наконец, той цели, ради которой, собственно говоря, и родился в свое время на свет.

То ли Охвен это сказал, то ли Илейка это подумал, то ли мне нашептал во сне уставший Велиал.

Я никогда не верил в таинство исповеди. Я не верил в само таинство и в процедуру, как таковую.

На кой черт я должен говорить о своих грехах незнакомому и скучающему попу? Со своими грехами я живу каждый день и каждый день сам себе исповедуюсь. Мне стыдно за свои ошибки, и вовсе необязательно чтобы кто-то, возомнивший себя ближе к Господу, чем я, указывал мне на них.

Ну, а коли вся суть сотворения греха лишь в том, что потом его можно замолить и выбросить из головы, значит, что-то не так в душевном состоянии. Каждый умирает в одиночку, и за грехи каждому воздается индивидуально. Поп рядом на сковороде жариться не будет. Ему своя сковорода уготована.

Страдают несчастные грешники, больно им и нет покоя. Длится такое состояние бесконечно. Нету срока давности.

Но есть черные души, как говорили многие классики, как нашептал мне Велиал.

Человек, раскаявшийся при жизни, обязательно искупится. Воля Господа внезапно выдернет его из Геенны огненной, посадит на облако и даст в руки арфу. Зажигай, чувак. Ну, или чувиха. Ты — просветленный.

Но если на смертном одре, когда, вроде бы, можно подвести итог своим деяниям, а в голову лезут лишь заурядные отмазки, типа: не я такой — жизнь такая, мне приказали и я сделал — ничего личного, все лишь во благо человечества, государства, народа, корешей; тогда кранты. Тогда душа черная.

И нет им прощения, потому что они сами никого не прощали. И нет к ним сострадания, потому что они сами никого не любили, лишь пользовались.

Но вот какая странность, если прислушаться к Велиалу. Черных душ всегда было много, они для бесов — самое лакомство, но неизвестно когда они, вдруг, принялись если и не объединяться — то группироваться. А, уж собравшись в кучу, идут войной на праведников, словно цель у них появилась — изничтожить всех.

Что-то странное в черных душах просматривается, все меньше в них остается того, что вложил Творец. Типа, что-то новое добавлено. Тогда кем?

Тревожно. Муторно. Без светлого будущего.

  Звон, звон, звон душу переполнил.

  Все, что смог, исполнил.

  Клятва не стон, да песня, как молитва.

  Дили-дили-дон-дон.

  Ох, на сердце крапива, да острая бритва.

  Запалила искра, загудели колокола,

  Залетела стрела в тихую обитель.

  Пламенем пылает пожар и спешит уберечь алтарь

  Старый звонарь, Ангел мой хранитель.[25]

7. Черные и Пот

В животе у Илейки заурчало. Он посмотрел на Охвена и спросил:

У вас как тут с едой дела обстоят?

Где перекусить можно, а, марсиане? — это уже Макс, тоже внезапно почувствовавший приступ голода, обеспокоился.

А Тойво промолчал, хотя есть ему захотелось не меньше, чем всем остальным. Просто он был деликатным и вежливым человеком, обученный Соловецким лагерем ко всяким ограничениям.

Мортен, судя по виду, растерялся.

О, блин, я и позабыл, что люди без еды и питья очень быстро в души превращаются, — сказал он. — Сами-то мы как-то не очень.

Святым духом питаемся, однако, — то ли пошутил, то ли всерьез добавил Охвен.

Придется голодать? — тяжко вздохнув, предположил Илейка. Глаза у него сделались печальными-печальными.

Мортен вопросительно посмотрел на своего старшего товарища и после утвердительного кивка начал карабкаться на ближайший валун. Беса на нем не было, то есть этот кусок скалы был необитаем по неизвестной причине.

Молодой викинг спустился тогда, когда прочие товарищи уже всерьез начали считать, что он там провалился, либо улетел в далекие дали. Всем своим видом он давал понять, что увидел нечто важное и определяющее.

Ну? — спросил Охвен.

В общем, так, — ответил тот. — Держаться правее ям с грязью — будет жаровня. Если удастся ее обогнуть, то там должно быть то, что нам нужно. То есть, не нам, а людям. Еда. И питье.

В общем, направление движения вырисовалось. То ли на запад, а, может быть, и на восток. Это было не страшно — можно по ходу движения сориентироваться.

Охвена смущало несколько факторов, с которыми нельзя было не считаться.

Во-первых, там, где много грязевых ям, там всегда пасутся условно неисправимые, то есть черные, души. Несмотря на то, что каждый умирает в одиночку, эти бросаются гвалтом, и никак с ними не договорится. Вычисляют, падлы, тех, кто не как они, и рвут их на части, чтобы потом эти части предложить бесам, которые в скоплениях душ всегда присутствуют. Они сидят на камнях в свободное от работы время и поедают подношения. Поддерживают свои силы, чтобы, заступив на очередную вахту, мучить грешников с прежним энтузиазмом.

Конечно, вкуснее для них не те, кто чуточку Господней искры в себе содержит, но привередничать не приходится. Черные души теперь на десерт. Их отчего-то валят не так уж и часто. Организованней они стали, что ли.

Стало быть, следует опасаться нападения. Не привыкать, конечно, но с живыми людьми все непросто.

У душ по причине естественной среды пребывания, крови нет. Они сами и есть кровь, только в другой формации. Люди не вполне подготовлены для этой среды, то есть для них все совсем неестественно. Можно им проливать кровь, или нельзя — это науке неизвестно. Наверно, все-таки нельзя.

Если же на человека нападают с враждебными намерениями, то кровопускание очень даже возможно. И что тогда будет? Копец будет.

Бесы за каплю живой крови родину продадут. Ну, а черные души возрадуются самым мазохистским образом и будут эту кровь выцеживать по миллиграммам.

Есть возможность, конечно, что ничего не случится, но по реальной оценке на это уповать не следовало.