Vladimir - Unknown Страница 15

Моё экзотическое приключение на Канарах было легкомысленной, теперь кажущейся забавной, передышкой, от едко пахнущих потом и соляркой боевых будней подводника. Теперь я чётко помнил ту ночь, когда лежал на жёстком высоком ложе с воткнутой в вену медицинской иглой в комнате, похожей на операционную. Рядом послышался какой-то шум и я, преодолевая апатию, повернул голову в сторону этих звуков. В тёмном дверном проёме стоял человек небольшого роста, в котором я узнал, мельком виденного в таверне “Полипо“, юного оберфенриха цур зее из экипажа Макса.

Некрасивое, словно рубленное из дерева лицо парня горело от возбуждения. В руке он держал большой никелированный пистолет, похоже, парабеллум. Спиной к нему, прильнув к окулярам какого-то хитрого аппарата, сидел человек необычайно высокого роста. Это было понятно хотя бы потому, что гигант, и сидя, был выше на голову, стоящего у него за спиной, вооружённого юнца. Молодой немец, одетый в мешковатую для него гражданскую одежду, ловко сбросил с ног пару парусиновых туфель. Затем босиком, держа пистолет наизготовку, бесшумно направился в сторону увлечённого своим занятием высокого мужчины. Тот, плотно прильнув к окулярам прибора, похожего на огромный, как и сам исследователь, микроскоп, совершенно не реагировал на окружающее.

- Стой, Гюнт! Опусти оружие! – прозвучало откуда-то из невидимого для меня угла комнаты. Женщина говорила по-немецки с мягким незнакомым акцентом. Голос её был мелодичным и негромким, но в тоже время сильным и властным. Оберфенрих аккуратно положил пистолет на ближайший стеклянный стол, поднял обе руки вверх и дурашливо потряс пустыми ладонями в воздухе.

- Чаора Олора, королева моя! Если бы я знал, что моя обожаемая кузина здесь, в этом царстве лабораторных мышей, то я в жизни не позволил бы себе подобной вольности! Ну, захотелось мне попугать своих братцев-уродцев, а что они из себя начальство корчат? И этот полип туда же, командир головоногий! Приказывает ещё: ”Гюнт, сиди в таверне! Гюнт, не высовывайся!”

Здоровяк у микроскопа, наконец, прервал свои исследования и, испустив тяжёлый вздох, повернулся на своем винтовом стуле к разболтавшемуся юнцу. Тот развязно махнул рукой и, повернувшись, пошёл к месту, где лежал я. Здесь он уселся на покрытый белым чехлом круглый стул, положив локоть на лежанку, прямо у моего изголовья.

- Гюнт, ты всё-таки непроходимо тупой, самоуверенный шваб! – заговорил великан по-немецки - Ну, как ты мог всерьёз полагать, что я не засёк тебя, ещё у входа в нору. Скажи спасибо, что Чаора вмешалась, помешала хорошенько намылить твою щенячью шею. Осьминог всё-таки тебя пристрелит когда-нибудь. Ума не приложу, как он тебе прощает твои однообразно-гадкие, с песьим воем и придушиванием, выходки. У вас, видимо, одинаково извращённое чувство юмора. Скажи спасибо, что для него, как испанца, понятие кровного родства и семьи священны. Как бы тебе не хотелось, Гюнтер, но он твой троюродный брат.

- На да, разумеется! Напомните мне ещё многоуважаемый профессор, что вы мой любимый двоюродный дядюшка из Монтевидео, а то я забыл что-то“ - капризно, с интонациями вздорного подростка ответил Гюнтер.

- Да уж, Гюнт, никак я не могу принять того факта, что с тобой беседовать бесполезно. Как говорится: “В большом гнезде всегда окажется хотя бы один кукушонок“ – с усталой безнадежностью, махнув богатырской дланью, закруглился гигант-профессор.

- Слава создателю всего сущего Ачаману! Мужчины, наконец, закончили свои многомудрые беседы! – вновь услышал я женский голос - Кстати, братья, наш гость пришел в себя, и поневоле, выслушивает наши семейные глупости.

Женщина наклонилась надо мной и я, наконец, увидел её лицо. Светлые, ниспадающие вдоль лица густые волосы оттеняли огромные, завораживающие, колдовские глаза. Они имели цвет пронзительно синей, с изумрудными прожилками, персидской бирюзы. Эти глаза, с пушистыми ресницами, похожими на крылья экзотической бабочки, были очень близко от моего лица и на миг, мне показалось, что они улыбнулись мне. У Чаоры был прямой, немного крупный нос и сросшиеся на переносице светлые, словно летящие стрелы, брови. Полные, чувственные губы, необычно сочетались с довольно крупным, что называется волевым подбородком с милой ямочкой посередине. Сказать, что она была красива, было бы неверно. Нет, это просто, слишком человеческое определение. Чаора приподняла мое изголовье и выпрямилась. Передо мной стояла богиня, словно сошедшая с древнегреческого Олимпа. Ростом чуть меньше своего могучего брата Агалафа, но с поистине царственной осанкой и какой-то очень естественной, изысканной грацией в движениях. Ей больше пошла бы белоснежная античная туника, но богиня была одета в банальный лабораторный халат, к тому же не девственно чистый. Чаора протянула мне стеклянный стакан, наполненный какой-то жидкостью.

- Выпейте, Отто. От этого голова у вас быстро прояснится, - сказала она, певуче растягивая гласные звуки - Агалаф! – позвала женщина. Тот повернул к ней свою львиную голову. Чаора, ни слова не говоря, показала одними глазами на сидевшего во фривольной позе Гюнтера. Юнец увлечённо постукивал пальцами по стенкам прозрачного аквариума, пугая находившихся там белых лабораторных мышей. Профессор кивнул, встал со стула и молча подошёл к Гюнтеру. Он взял его за запястье, и заметно сжав, так что оберфенрих даже побледнел, заговорил:

На сегодня довольно, Гюнт. Повидался с родней и довольно. Осьминогу, когда очнётся, я передам твои извинения. Ступай обратно в таверну. Твоё место рядом с твоим экипажем. Когда понадобишься, мы тебя позовём. Тебе всё ясно? Гюнтер метнул в родственника полный злобы взгляд и, не проронив слова, мельком оглянувшись на Чаору, быстро вышел из лаборатории.

Я между тем после выпитого снадобья почувствовал себя здоровым, с ясной головой и полным сил человеком. Профессор Агалаф взглянул на меня и удовлетворённо кивнул.

- Ну что же, Отто я вижу, что мой эликсир подействовал и вы готовы к употреблению. Чаора, этот ценный немец твой! - со странной усмешкой обратился он к своей богоподобной сестре. Чаора ничего не ответила брату, а повернувшись ко мне негромко и доверительно сообщила:

- Простите его, Отто. Агалаф порядочный человек и весьма талантливый учёный, но, к сожалению, у него плохой характер и неважные манеры. Я не хотела бы, чтобы вы почувствовали себя подопытным кроликом в наших руках. Для начала, позвольте мне прояснить создавшуюся ситуацию.

Её речь прервал стон, донёсшийся со стороны входной двери в лабораторию. Я повернул голову на шум. На пороге, пошатываясь, стоял Пабло, хозяин таверны Полипо. Он обеими трёхпалыми руками, морщась и хрипло дыша, растирал себе шею. Агалаф что-то сказал ему на смеси испанского и какого-то, незнакомого мне языка. Пабло попытался ответить, но лишь закашлялся. Великан безнадёжно махнул рукой и вернулся к своей работе.

Чаора же предложила мне встать и пройти в смежную с лабораторией комнату. Здесь было что-то вроде места отдыха. Стояли несколько удобных кресел и небольшой стол.

- Мой брат попенял Пабло, что тот не в первый раз попадается на гадкие трюки Гюнтера – пояснила она и продолжила, - мы все четверо: я, Агалаф, Пабло и Гюнт выросли вместе. В одной большой, очень большой семье. В любом случае мне придётся вкратце рассказать вам нашу предысторию.

В окрестностях Монтевидео, столицы Уругвая, с восемнадцатого столетия на нескольких десятках гектаров плодородной земли существовала немецкая сельскохозяйственная община. По разным причинам, о которых рассказывать слишком долго, со временем она стала интернациональной. Тем не менее, местные жители продолжали называть эти земли немецкой колонией, а поселенцев немцами. Последние сто с лишним лет настоящими хозяевами этой общины стали прямые потомки знатных гуанчей. Мы с Агалафом и отчасти Пабло то же отпрыски этого славного племени, которое многие ошибочно считают исчезнувшим. На самом деле испанцы депортировали с острова Тенерифе, нашей прародины, тысячи гуанчей, рассеяв их в своих многочисленных колониях. Несколько десятков знатных семей были переселены в район Монтевидео и стали впоследствии ядром Нации Гаучо42, которую возглавил ещё один славный потомок таинственного племени с острова Тенерифе Хосе Артигас43. Он был не только отцом-основателем республики Уругвай, но и нашим с Агалафом родным прадедом. Немецкие колонисты, нуждавшиеся в верных союзниках, приняли в своих землях новых поселенцев с далёкого Канарского архипелага. Немцы по достоинству оценили их за честность и благородство, трудолюбие и верность данному слову. В конце девятнадцатого века наш дед, один из сыновей славного Артигаса, нашёл на своей земле богатую серебряную жилу. Как настоящий гуанча он использовал свалившееся на него богатство не в личных целях, а на благо всего клана, живущего в пределах немецкой колонии. - Чаора, не прерывая своего рассказа, сварила на спиртовке крепкий кофе и разлила его по небольшим стеклянным стаканам, больше похожим на лабораторные причиндалы, чем на кофейные чашки. - На тот момент клан гуанчей по численности далеко превосходил число немецких колонистов и превышал две тысячи человек. Большой Совет клана – Тагорор, единогласно избрал нашего деда, которого звали Гуайа – Дух Жизни, верховным Менсейем, вождём уругвайского клана гуанчей. Было решено использовать основной доход от серебряного рудника на самое лучшее образование для детей клана. В благодарность за когда-то оказанное гостеприимство, самые способные дети немецких колонистов, наделялись таким же правом на оплаченную кланом учёбу. Для начала была построена большая школа-лицей, где учились вместе дети колонистов-немцев и поселенцев гуанчей. Преподавали в лицее лучшие, каких только удалось отыскать, учителя из Старого и Нового света. Лицей назвали именем основателя – Гуайа. Он постепенно разросся и стал так известен, что многие богатые и знатные семьи южноамериканского континента считали за честь отправить в него на воспитание и обучение своих отпрысков. Жила серебра давно иссякла, но выпускники лицея Гуайа, закончившие престижные университеты и ставшие в большинстве своём богатыми и влиятельными людьми создали Фонд Гуайа. На деньги этого фонда обучаются до настоящего времени в лицее и лучших университетах мира потомки коренных жителей Канарских островов. Среди них есть не только гуанчи, уроженцы острова Тенерифе, но и марохеры с Фуэртовентура, бимбалы и ауриты с других островов архипелага. Понимаете, Отто, все мы: я с братом, Пабло и Гюнтер, в общем, мы вместе учились в лицее Гуайо. Я, Агалаф и Гюнтер родились и выросли в уругвайской колонии, а Пабло привезли учиться в лицей с самого острова Тенерифе. Гюнтер, как вы понимаете, немец из семьи канарских колонистов. Мальчик с самого детства выказывал не только большие способности к иностранным языкам и различным звукоподражаниям, но и весьма скверный характер. Впрочем, это не помешало его принятию в Гуайо. Пабло же, в свою очередь, имел склонность к точным наукам, математике, физике. Он лишь на треть гуанча, но по ныне действующим правилам, ребёнок имел право на оплаченное Фондом льготное обучение. Одна беда, Пабло страдал и страдает редчайшим наследственным дефектом - прогерией, синдромом преждевременного старения. Мало того, что болезнь изуродовала его, но злая судьба, словно не удовлетворившись этим, послала ребёнку ещё одно испытание. Когда Пабло было десять лет, на него напала стая бродячих псов. Как правило, собаки не выносят людей, страдающих той или иной формой физического уродства. Ребёнка вовремя вырвали из клыков стаи, но у мальчика были страшно травмированы кисти обоих рук. Господин Винер, уже тогда находившийся в этих краях, между прочим, тоже выходец из уругвайской колонии и выпускник нашего лицея, принял участие в его судьбе. Лучшие хирурги по его просьбе и за его деньги сделали с руками мальчика всё, что могли. Сейчас Пабло своими трёхпалыми кистями управляется с предметами ловчее многих людей с нормальными руками. Та детская травма оставила у Пабло тяжёлую фобию. Он ненавидит и боится собак. Стоит ему услышать, что поблизости находится пёс, как он теряет голову. Единственный представитель собачьего племени, с которым Пабло может какое-то время сосуществовать, это овчарка господина Винера.