Вячеслав Коротин - Попаданец со шпагой-2 Страница 19

До своей палатки шёл уже на автопилоте — глаза слипались на ходу. И отрубился мгновенно, продрых без всяких сновидений — труп-трупом, еле раздраил утром свои «иллюминаторы».

Седые туманы на рассвете при хорошей погоде — однозначный признак осени. Начинается сентябрь, а французы только подходят к Смоленску. Сорвали мы наполеоновский блицкриг, сорвали. В моей реальности Бородинская битва случилась в конце первой недели сентября, а тут только Смоленская начинается...

И, будем надеяться, накидаем мы по сусалам французам покруче, чем в реале, уж я постарался. Как ни странно, совершенно не было ощущения, что защищаю свой родной город. Не знаю почему, но не было — я чувствовал, что бьюсь за страну и только за страну...

Правда, когда пришло понимание этого момента, то разозлился я на себя здорово, а потом быстро перевёл градиент этой самой злости как раз на противника. Хотя что толку-то? Всё, что я мог сделать — сделал. Теперь оставалось только ждать результатов действия моих «подлянок» по войскам вторжения...

Дохтуров, видимо, как и Остерман-Толстой, в своё время, получил указания от Барклая беречь мою персону от «неизбежных в бою случайностей», поэтому моё место «по боевому расписанию» находилось на штабном холме.

Начала, традиционно, артиллерия. Как только разошёлся туман, сразу забабахали пушки и поплыли по небу гранаты, оставляя дымные хвосты.

Страшное дело быть в эти времена пехотинцем: раз уж твой полк выстроили на поле боя, то стой и жди. И не смей даже дёрнуться, когда видишь, что прямо в тебя летит выпущенный из вражеского орудия снаряд. Остаётся только молиться и надеяться, что доживёшь до момента, когда хоть что-то станет от тебя зависеть, когда перед тобой появится вражеский солдат, в которого можно хотя бы выстрелить, хотя бы наставить на него штык, а там посмотрим, чья возьмёт...

А пока стой и жди... Жутко. А ничего не поделаешь — эпоха такая. Если начать действовать по другому — мигом будет потеряно управление боем и поражение гарантировано.

Стой и жди!

Наконец часовая канонада несколько поутихла, и со стороны французов донеслись звуки барабанов. Понеслось!

Теперь было жутковато смотреть на наплывающие в сторону наших позиций разноцветные «стены». Неумолимо движущийся синий (красный, зелёный) строй казался неуничтожимым, на психику давило очень даже здорово. Даже мне, находящемуся в паре километров от непосредственной близости с врагом.

Хотя вскорости должен был наступить момент обратного «психологического давления». Я просто считал про себя секунды, видя, как французы приближаются к линии «Икс»...

Нате вам! Ух, как здорово получилось! Просто ядерный взрыв в миниатюре.

Пороховые заряды вышибли на свет божий три бочки со светлой нефтью, разметав и оболочку, и содержимое по окрестной атмосфере, а потом всё это мелкодисперсное горючее полыхнуло по всему объёму, что успело занять... Ух, зрелище! Пара десяток соток вокруг каждого из эпицентров пылала. Теперь пофантазируйте, наши «западные друзья», что было бы с вами, если бы я не предупредил своих ребят рвать заряды до того как вы подойдёте, а?

Сработало моё псих-оружие — здорово тормознули вражеские колонны. Минут пятнадцать-двадцать ушло у их офицеров, чтобы строй в порядок привести и заставить его двигаться дальше.

А наши пушкари в это время отнюдь не лентяйничали — продолжали сыпать гранатами по остановившимся французам, полякам и прочим голландцам с португальцами.

Ещё пять минут... Вторая серия: над полем выросли ещё два «гриба». Снова замешательство в стане неприятеля, которого теперь обстреляли ещё и наши егеря, благо дистанция уже позволяла проредить строй противника из штуцеров.

Но выстояли в очередной раз под ружейно-артиллерийским огнем, и пошли дальше. Невесело, подозреваю, пошли — весьма тускло ощущать, что сейчас может рвануть ещё раз, и забегаешь ты пылающим факелом по данному полю... Но двинулись. Уважаю. Действительно эти солдаты «достойны одержать победу», но я уже вовсю постарался, чтобы такового не произошло.

Хотя, моя роль в этом, совсем невелика — всё решит мужество русского солдата, как это и произошло за полтора века до моего рождения.

Шарахнули растяжки, установленные уже на ближних подступах к редутам — ещё несколько десятков оккупантов в минус. Почти всё, что я мог сделать, сработало. Ну что же, Дмитрий Сергеевич, ваша очередь — моими стараниями вычеркнуто из списков живущих и воюющих несколько сотен солдат противника. Остались ещё несколько фугасов-камнемётов, но это уже непринципиально.

— Капитан Демидов! — словно услышал мои мысли командир корпуса. — Подойдите, пожалуйста!

— Слушаю, ваше высокопревосходительство! — вытянулся я перед генералом.

— Оставьте, капитан, — махнул рукой Дохтуров. — Приношу вам благодарность от лица всего корпуса, и от себя лично: задержать на четверть часа под нашим огнём наступающего противника — дорогого стоит.

— Премного благодарен!

— Никогда такого не видел, — продолжал Дмитрий Сергеевич, — просто даже сочувствовать стал вражеским пехотинцам — такой ад перед ними открылся...

— Но я ведь вам обещал, что от огневых фугасов ни один из солдат противника не пострадает.

— И не упрекаю. Но даже с этого холма смотреть было жутковато. Турки наверняка бы ретировались. Да чего там — бежали бы .

— А эти идут вперёд...

Колонны врага действительно пренастырно шли в направлении центра, который занимала дивизия генерал-лейтенанта Капцевича: Либавский, Псковский, Московский и Софийский пехотные полки. И два егерских: Одиннадцатый и Тридцать шестой.

Пусть артиллерия и егеря уже успели проредить шеренги непреятеля на четверть — всё равно французов наступало очень много. И в данном случае следовали бонапартовские войска, вне зоны действия основного количества заложенных ранее фугасов-камнемётов. Выходили только на два.

Оставалось надеяться на пехотинцев корпуса Дохтурова. А чего бы и не надеяться? — в своё время и без моей помощи выстояли, а тут им такой «бонус»...

Наступающих, традиционно, приняли на картечь с редутов — идут. Пока артиллеристы перезаряжают пушки, вступает в бой пехота: первый залп — и полетели во врага пули...

Теперь достать новый патрон, скусить, насыпать немного пороха на полку, остальной высыпать в ствол ружья, бумагу патрона забить в качестве пыжа, пулю тоже в ствол... Ружьё готово к выстрелу!

При дальности прицельной стрельбы того (этого) времени, в наступающего противника успеешь дать два-три залпа.

А вот и он! С разгона и со всей ненавистью вытерпевшего прицельную (относительно, конечно) стрельбу по себе...

В общем, дальше встречный залп и резня на штыках «стенка на стенку».

А любой бой в таких условиях... Каждая рана в корпус — практически смертельна. Нет, не мгновенно, но неизлечима в условиях начала века девятнадцатого.

Маленькая дырочка в туловище... А что там ещё пронзил штык или шпага внутри поражаемого?

Печень? Почку? Лёгкое? Желудок? Во всех перечисленных случаях гарантировано внутреннее кровоизлияние с самым что ни на есть летальным исходом.

Глубокая колотая рана в корпус — смертный приговор. (Это ещё если про нестерилизованное оружие не вспоминать).

Это вам не двадцатый век, когда хирурги умеют под наркозом кожу рассечь, до повреждённой «требухи» добраться, и даже иногда её «заштопать» до «совместимого с жизнью состояния»...

Рубленая — значительно менее опасна, если, конечно, какой-то из важных кровеносных сосудов не перерезан. Разрезаны мышцы? — Если нет заражения, то есть шанс. И неплохой. Долго заживать будет, болезненно, мучительно, но, в конце концов, заживёт. Может, даже и калекой останешься, но, скорее всего, просто шрамом обзаведёшься...

Цветная лавина продолжала неумолимо надвигаться на наши позиции, но неожиданно снова замерла.

Это для других неожиданно, а для меня предсказуемо: вражеские солдаты снова увидели выскочивших из укрытий, и удирающих к своим минёров. Именно это наблюдалось и раньше. Два раза. Как раз перед началом «огненно-грибного» сезона. Очень уж не хотелось нашим зарубежным «гостям» влететь с разбега в тот пылающий ад, наличие которого, они уже пару раз наблюдали.

Тормознули ребята. И ещё минуток с пять переминались с ноги на ногу в ожидании... Зря ожидали. Блеф это был. Пустышка. Именно для того, чтобы постояли под огнём Одиннадцатого и Тридцать шестого егерских, а заодно и всей артиллерии центра. А ведь дистанция хоть и не картечная, но и гранаты немало народу выкосили, да и молодцы-егеря имели уже практически убойную дистанцию, когда могли выцеливать вполне конкретных людей, а не тупо палить по надвигающемуся строю.

В результате, когда французским (и прочим) офицерам, удалось-таки двинуть на рубеж перехода в атаку подчинённые им силы, те были уже если и не «огрызком» от исходного, то, во всяком случае, весьма сильно потрёпаны.