Джен Коруна - Год багульника. Тринадцатая луна Страница 22

Говорили большей частью о магии. Сигарт больше не сердился на Моав и не считал интерес к рысьей магии капризом. За последующие несколько дней он показал ей почти все, чему его учили в Сиэлл-Ахэль: благо, было на ком — жертвы заклинаний неизменно пополняли дневной рацион хэура. К тому же, эти упражнения вносили некоторое разнообразие в путешествие по Галлемаре… Он показал, как останавливать сердце противника, как сковывать его мысли, управлять волей. На примере эльфийского лука продемонстрировал, как заговаривать оружие, направляя его против своего же хозяина или отбирая его, как это случилось с неудачливым солдатом в Имране. Показал и столь нелюбимые им темные заклятия, грязные и страшные: их жертвы умирали уродливой мучительной и долгой смертью.

Эльфа приходила в ужас, глядя, как хладнокровно он бросает смертельные заклятия — Сигарт буквально чувствовал, как растет ее страх, и это почему-то огорчало его. Хотя к «волчьим жилетам» в Риане всегда относились как к опасным зверюгам, у которых на уме может быть что угодно, при виде испуганных взглядов эльфы у него возникало необъяснимое чувство досады. Но еще больше он был удивлен, когда вдоволь насмотревшись на действие рысьих заклятий, Моав в один из дней неожиданно предложила испытать их на ней. Поначалу Сигарт отказывался — где это видано, ни с того ни с сего нападать на безоружных. К тому же он всегда относился к женщинам с некоторой жалостью — они казались ему слабыми и почти нежизнеспособными. Однако маленькая эльфа проявила такую настойчивость, что он уступил.

Он решил начать с самого легкого — попробовать подчинить Моав своим приказам. У него и в мыслях не было принуждать ее совершать что-то ужасное — просто это было удобным случаем показать, насколько сильна рысья магия, и тем самым заставить эльфу отцепиться. Но Моав с легкостью стряхнула заклятие. Он бросил еще несколько, и они также прошли мимо цели. В ответ на его удивление эльфа лишь рассмеялась, похоже, для нее это было лишь веселой забавой.

— Если все дети Эллар такие как ты, странно, что они нас до сих пор не перебили! — улыбнулся Сигарт, опуская руки.

Он вспомнил о своем авлахаре и понял, что явно недооценивал будущего противника. Если даже такая пигалица может противостоять рысьим заклятиям, что уж говорить о настоящих воинах! Это открытие неожиданно навело его на одну мысль — а что, если то ночное посещение было связано с авлахией — связью душ — а история с королем лишь прикрытие: в конце концов, эта колдунья не так уж и слаба, как может показаться на первый взгляд. Сигарт и сам бы не отказался от ее виденья…

Вечером, после ужина, Моав сидела на корточках у костра, вытянув к огню узкие руки с растопыренными пальцами, грелась. Вокруг их ночной стоянки плотным ковром росли высокие кустистые цветы. У них были темно-зеленые игольчатые листья с бархатистой рыжей изнанкой; на верхушке каждого побега виднелся венчик из мелких, еще не распустившихся бутонов. Эти растения обычно во множестве росли по берегам озер, на болотах, во влажных лесных чащах, наполняя воздух характерным крепким и одуряющим запахом, схожим с ароматом смолы. Сигарту нравился этот аромат — он казался ему запахом самого леса, а стало быть, запахом свободы и странствий… Подойдя к костру, он бросил в огонь колючую веточку и как бы невзначай спросил эльфу:

— Слушай, а ты знаешь, кому досталась твоя душа?

— Не знаю и знать не хочу — мне не нужна чужая сила! — с горячностью воскликнула она, даже не повернув головы в его сторону. — Это только вам неймется в вашей Цитадели!

— Можно подумать, эльфы никогда не убивали своих авлахаров! — развел руками Сигарт.

Моав резко отдернула ладони от костра и бросила на него гневный взгляд.

— Убивали, но лишь для того, чтобы защитить себя — хэурские клинки отбирают нечто большее, чем жизнь! Они убивают души эльфов, а это страшнее любых мучений!

Сигарт не нашелся что ответить, по большому счету, она была права. Всем было известно, что после смерти души эльфов отправляются в Другой мир — Сигарт теперь знал, как он называется. Известно было и то, что хэурам путь туда заказан — им не было места на белых ладьях, ведь их души были лишь оторванными половинами: в Мире-без-Времени они были лишними. После смерти они рассеивались без следа и памяти, и даже убийство авлахара не могло даровать им спасение — звериная природа тянула души хэуров к земле, увлекая за собой и светлые души эльфов: даже после смерти сыновья Хэур-Тала не отпускали добычу, заставляя гибнуть вместе с собой.

Сигарт загрустил. Конечно, он всегда знал о том, что убитые хэурами эльфы никогда не попадут в Другой мир, но до сих пор не видел в этом большого горя. Наоборот, это было поводом для гордости — «подрезать крылышки» эльфу считалось большой удачей. Теперь же, стоило Сигарту взглянуть на новую знакомую и представить, как умирает ее маленькая веселая душа — все уже не казалось таким забавным…

Не желая продолжать разговор, Моав снова отвернулась к костру. Хэур уселся на землю рядом с большим деревом в нескольких шагах от нее. Ему хотелось снова заговорить с ней.

— Слушай, — бодро начал он. — А что случается с телами эльфов после смерти?

Моав поежилась. Прозрачные, как стекло, глаза, не мигая, смотрели в огонь.

— Их забирает богиня, — тихо произнесла она.

— То есть, как это забирает? Куда?!

— Когда умирает сын или дочь Эллар, тело кладут в лунный источник, вроде того, что исцелил тебя, и через некоторое время оно исчезает. Мертвая плоть для богини — это одна сплошная рана, которую нельзя залечить иначе, кроме как полностью растворив; только так можно успокоить ее боль… Оно исчезает, а душа отправляется в Мир-без-Времени.

Некоторое время Сигарт сидел, задумавшись, потом, не выдержав, опять заговорил:

— Интересно, и как они там помещаются? Столько тысяч зим они уже отправляются туда — это ж и пяти Рианов не хватит!

Моав неожиданно рассмеялась, Сигарт не уставал удивляться, насколько быстро меняется ее настроение.

— Ну, так они же не все вместе живут! Каждая душа видит рядом с собой лишь души тех, кто был близок ей при жизни. Ну как бы тебе это объяснить… У каждой души есть своя песня, и если в этом мире чьи-то души звучали в унисон, стало быть, они встретятся и после смерти.

— Ну, а остальные где?

— Здесь же. Возможно, даже в том самом месте, где и ты. Просто ты с ними не пересекаешься, потому что вы были разными еще при жизни.

— Но это же скучно — видеть одни и те же лица. И здесь они, и там снова они.

— Если бы было скучно, ты бы не сблизился с ними здесь, верно?

— Верно…

Сигарт некоторое время помолчал, затем усмехнулся.

— Тебя, наверное, там будет ждать целая толпа.

— Почему ты так думаешь? — удивилась эльфа.

Он смутился.

— Не знаю, мне кажется, что тебя должны все любить…

В этот миг он вспомнил, для чего завел разговор. Приняв сочувственный вид, он заметил:

— Да, жалко, конечно, потерять возможность увидеться со старыми знакомыми. Придет какая-нибудь рысь, да и убьет тебя, а они там ждать будут… А вдруг твой авлахар как раз сейчас охотится на тебя, а ты и не знаешь об этом?!

— Что ж, каждому, кто имеет душу, приходится быть осторожным — я не исключение, — был спокойный ответ.

— Ну а если он все-таки доберется до тебя? — не отступал хэур.

— А если я — до него?

Сигарт оторопело посмотрел на эльфу: такой вариант он как-то не продумал — однако вступать в спор не стал. К тому же было ясно, что историю на постоялом дворе это не прояснит… С досадой сорвав пахучую игольчатую веточку с кустика подле себя, он закусил ее зубами и облокотился о дерево. Моав стремительно подбежала к нему, так что хэур чуть не подскочил от неожиданности. В ее синих глазах читалась явная тревога.

— Брось, не трогай! — закричала она, выдергивая веточку из его зубов.

— Да ты чего — это же просто травинка!

— Это багульник — лунный цветок! — испуганным шепотом проговорила она. — Его сок — это смертельный яд! Даже мед, собранный с его цветов, ядовит!

— Да? А на вид такой безобидный, — пробормотал Сигарт, срывая еще один стебелек и поднося к глазам.

— Его также называют болиголовом: сок дурманит голову, а в больших количествах — убивает! Я слышала, хозяева людских трактиров настаивают на нем вино, чтобы больше пьянило: тот, кто его выпьет, забывает, кто он и откуда пришел.

— Крепкая штука! — уважительно заметил хэур. — Лунный цветок, говоришь…

Моав задумчиво коснулась пальчиками собранных в зонтик бутонов.

— Эльфы называют его цветком Эллар. По легенде, богиня луны однажды полюбила земного юношу. Ее любовь была столь сильна, что ради нее она покинула небо и спустилась на землю. Когда же она предстала перед возлюбленным во всей своей красе, он полюбил ее так же страстно, как и она его. Позабыв обо всем на свете, они стали жить вместе, и глаза их, когда они глядели друг на друга, были столь светлы, что дневной свет мерк пред ними, как меркнет огонь пред ликом солнца. Но, увы, счастье было недолгим. Прошло девять лун, и все боги, правившие вселенной, как один, явились к Эллар. «Уступая своим чувствам, ты подвергаешь опасности целый мир, — сказал старший из них. — Ибо сила твоя нужна не здесь, на ложе любви, а на небе! Твое место среди нас, сестра!» Равны самой смерти были эти слова для влюбленной богини, но не посмела она перечить воле совета. В слезах и горести возвращалась она в свой небесный предел; с тоской и отчаяньем отпускал ее тот, кто был ей так дорог. Видя его страдание, она решила оставить что-нибудь на память о себе — и тогда из каждой ее слезинки, упавшей на землю, вырос прекрасный цветок — багульник. Его лепестки были белыми, как луна, запах пьянил, как сама любовь, а сок был горьким и отравленным, как слезы несчастной Эллар, чье счастье убили отчаянье и разлука. С тех пор багульник считается символом любви — но не мирной и безоблачной, а несчастной, отравленной горечью и слезами. Отчаявшиеся влюбленные собирают его ветви и посылают букеты своим избранникам, как знак страдания и мольбы о взаимности. А еще я слышала, бывали случаи, когда с его помощью сводили счеты с жизнью…