Александра Коллонтай - Свобода и любовь (сборник) Страница 27

Открыл глаза Володя, задышал часто-часто… Жив.

– Доктор, – шепотом умоляет Вася, – скажите правду: надежда есть?

Надежда всегда есть, пока сердце работает, кидает доктор недовольным тоном, будто Вася глупости спрашивает.

Что это значит: пока сердце работает? Ну, а если не будет работать?

Но спросить не смеет. Доктор занят, они с сестрой голову Владимира подняли, что-то ему в рот вливают.

А Володя уже снова застонал. Отрывистыми, рычащими стонами: «У-ух! У-ух! У-ух!» Вася слушает. Будто не страдает больше. Застыла вся. Будто чувства свои от боли потеряла. Будто нет Васи.

Вечер пришел. Стемнело. Зажгли лампочку-ночник в спальне. Приезжали еще доктора. Совещались. Гоняли Васю-рассыльного за разрешением для особого лекарства, в здравотдел.

Васю к Владимиру не допускают. И он ее больше не зовет. То будто в забытье впадает, то стонет, отрывисто, тяжко… Вот-вот, кажется, со стоном и дух его от тела отделится… Будто душа Владимира с телом борется, а тело душу не пускает…

Ненужная Вася сейчас, беспомощная. Топчется между докторами, не знает, за что взяться.

И вдруг будто кипятком обожгло: наверное, по городу уже слухи ползут. Скажут, коммунист, а на самоубийство покушался!.. Из-за чего? И пойдет история!..

Скорей, скорей обрезать жало сплетен. Скорей выдумать предлог, почему да что случилось? И сразу смекалка подсказала: грибами отравился! За завтраком поел и вот при смерти! Вспомнила, что, когда у бабки гостила, случай такой в деревне был: приехал из города портной к брату в гости, сам грибов набрал, сам сварил, поел да и умер. Звонит Вася по телефону. Сначала Михайло Павловичу, ему намекнула, что «при свидании» больше объяснит, а пока бедой поделилась: так и так, Владимир Иванович грибами отравился. При смерти лежит. Потом предгубкому. Потом другим товарищам.

Ивана Ивановича предупредила. Тот правленцам объяснил, контору оповестил. И Васе-рассыльному да Марии Семеновне долго втолковывала Василиса, что говорить надо.

Вася-рассыльный, бойкий, смекалистый, носом пофыркивает, плечами пожимает, а сам доволен. Этакий случай выпал! Ему что? Грибами так грибами! Все едино.

А Мария Семеновна руки на животе скрестила и обиженно губы поджала. Никак с грибами согласиться не хочет.

– Да как же можно от грибов-то такую отраву получить? Каждый скажет: что же кухарка-то глядела?

Но Вася твердо требует: всем уже сказано грибов поел, от них и заболел.

Как хотите. А только совсем-то неразумно придумали… Что бы другое, а то грибы! Кто же поганые грибы готовить бы стал?

Ушла Вася из кухни. А Мария Семеновна все успокоиться не может. Сердито ворочает кастрюлями.

Канителились, канителились, путали, путали. Теперь вину на меня своротить хотят. Такую кашу заварили, что и сам дьявол не расхлебает. А теперь, нате-ка, выкуси! Ответчицей Марию Семеновну сделали… Чтобы я поганый гриб от съедобного не отличила? Чтобы я поганый гриб в кушанье положила? Да как же обиду-то такую на человека возвести! Двадцать лет у плиты. Не простая повариха – кухарка за повара!.. Одних аттестатов-то пачка целая. Покойница генеральша Гололобова на что важная была, а меня не иначе как Мария Семеновна звала. И миллионеры Покатиловы к Рождеству мне цепочку золотую и часы подарили. За соуса… А теперь поди ж ты, что придумали? «Мария Семеновна директора погаными грибами обкормила!..» Не ждала я такой обиды, служила, старалась… Василису-то эту жалела, ни разу про любовницу мужа при ней словом не обмолвилась… А вот те людская благодарность!.. Одна несправедливость! А еще коммунисты…

– Что вы сердитесь-то да обижаетесь, Мария Семеновна? – с аппетитом уплетая суп, рассудительно возражает Вася. Не все ли равно, что говорить велят? Правду-то в мешке все равно не утаишь. А отвечать вам не придется. Это так больше, чтобы скандалу меньше, про грибы врут… А мне так нравится это. Запу-у-тано! Страсть!.. Что тебе кинематограф… Весело!

– Нашел веселье, глупый ты мальчишка!.. Там человек помирает, а он веселье!.. И что теперь за время настало? Жизни-то никто не жалеет. Чуть что – паф-паф! – и пристрелили человека… Потому и своей жизни не жаль… А все оттого, что Бога забыли!..

– Ну, пошла о Боге!.. Я вот хоть и не коммунист, а в Бога не верю.

– И очень плохо, что не веришь… Да ты чего расселся да языком мелешь, а дела не делаешь? Подсоби хоть тарелки прибрать… Ишь, черти доктора-то сколько посуды испачкали… Все им чаи да угощенье всякое… А все равно сделать ничего не могут… Как Богом положено, так и будет. Я так и фуфыре это сказала, прислуге полюбовницы Владимира Ивановича… Только я ужин докторам подавать стала, прибегает сюда с черного хода. Юбками шуршит, передничек батистовый, на голову будто бабочку белую нацепила, хвостом вертит. «Барыня, говорит, моя прислала узнать, как, мол, здоровье Владимира Ивановича». А так, говорю, здоровье его, что вот-вот Богу душу отдаст, потому Бог за грехи всякого карает. А своей барыне-потаскухе скажи, чтобы лучше в церковь пошла да покаялась… Небось, не кто иной, как она, человека-то загубила.

С Василисой Мария Семеновна молчалива, скупа на слова, зато как какого другого собеседника найдет – не остановишь!

В доме вдруг тихо-тихо стало… Сутки шла толчея, правленцы, сотрудники забегали; доктора совещались… Лиза ночью с Васей сидела, чтобы не одна томилась, не одна исхода ждала… Мучит Лизу: будто и она тут виновата, очень против Владимира Ивановича Васю настраивала.

– Не ты, Лиза, сама я себя настраивала… А как смерть в глаза глянула поняла, что нет дороже его на свете!.. Как я могу теперь без него жить остаться? Ведь это я его сгубила…

И сейчас сидит Вася у постели Владимира, рукой кудрявую голову свою подперла. И думает она о том, что, если бы Володя умер, и она бы жить не осталась… Революция? Партия?… Но ведь партии нужны люди такие, чтобы на совести преступления не было. А у Васи навсегда бы это осталось: сгубила Владимира! Было бы из-за чего! Из-за бабьей ревности!.. Кабы Володя в самом деле с негодяем вроде Савельева шахермахерства покрывал и, значит, против народных интересов шел, еще было бы Васе прощенье. А то из-за другой бабы на смерть друга послать.

И какого друга!.. Думала: не любит! Как же не любит, когда вон на что пошел, на смерть себя обрек. Значит, и ему, Володе, не мила жизнь без нее, без Васи? Хоть и боль великая на сердце у Васи, а от этого сознанья плакать хочется. Не горько, а сладко покаяние…

Глядит Вася на мужа любимого, а сама нежно так шепчет: «Простишь ли меня, ненаглядный? Забудешь ли зло мое, драгоценный ты мой?»

Пошевелился Владимир. Беспокойно голову ворочает.

Пить… Пить…

Сейчас, родной, сейчас, мой желанный. Подымает Вася осторожно голову Володи с подушки, как сестра учила, питье дает.

Напился Владимир. Глаза открыл. На Васю глядит. Глядит, а точно не видит. – Лучше тебе, Володечка? – заботливо нагибается к нему Вася.

Володя не отвечает. То откроет, то закроет глаза.

– Иван Иванович здесь? – слабым голосом.

– Нет, он уехал. Он тебе нужен? – Кивает.

– Вызовите его… По телефону.

Но тебе доктор не позволил делами заниматься… На лице Владимира нетерпение и страдание.

– Не терзай же меня хоть сейчас… Вызови. – И глаза закрыл.

Сжалось сердце у Васи. Зачем так сказал: «Не терзай хоть сейчас?» Значит, не прощает ей, что до муки смертной довела?

Вызвала Вася Ивана Ивановича.

Как пришел, Владимир Васю попросил уйти. Один хочет быть с Иваном Ивановичем.

Вышла Вася в сад.

Куст пунцовых роз доцветает. Пышно красуются георгины… Солнце жаркое, печет руки, плечи, голову… Не ласкает, как весной, обжигает. Сад разросся буйно, переплелись кусты жимолости с сиренью, завились плющом. А небо от жары не голубое, а будто расплавленное серебро.

Ходит Вася по горячим дорожкам.

Нет, не простит ее Владимир! Не забудет! Если бы на зов его пришла в то утро, ничего бы не было. Потеряла она его теперь, навсегда потеряла! Не как мужа-любовника, а как друга-товарища. Не поверит больше Володя Васе. Не сочтет ее «своей опорой»…

Прислонилась Вася к той самой белой акации, что так пышно весною белыми гроздьями цвела. Глаза закрыла.

Зачем не она отравилась? Зачем она еще жива?…

– Василиса Дементьевна! Вас Владимир Иванович зовет. Это Иван Иванович кличет. Сам на автомобиле уезжает.

Куда? Может быть, с поручением к сударушке? Но Васе теперь все равно.

Того, что было, не вернешь.

Жарко, томительно печет летнее солнце, Спущены шторы. Владимир дремлет. Вася возле изголовья Володиного на коленях стоит, мух отгоняет.

Пусть спит Володя. Пусть отдыхает. Намучился.

В доме только Вася да Володя. Мария Семеновна за покупками ушла. Вася-рассыльный в разгоне.

Васе приятно, что она одна с Володей. Будто сейчас он весь принадлежит ей, ей одной… Такой беспомощный и слабый.

Если бы только понял! Если бы в сердце ее заглянул… Увидел бы, как горячее Васино сердце любит его. Как истомилось оно, нахолодалось, ласки Володиной просит… Почему Володя с ней всегда так молчалив, угрюм? Никогда в глаза не посмотрит… Не так подушку поправишь, раздраженно так скажет: «Тоже сестра милосердия! Подушки поправить не умеет!»