Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы - Сергей Анатольевич Смирнов Страница 3

В тот самый миг, когда султан приказать привести к себе пленного воина-кафира, рыцарь Джон Фитц-Рауф находился в застенке тюрьмы аль-Баррак, как и повелось почти все дни напролет последние пять лет со дня падения столицы Иерусалимского королевства, а именно с двадцать седьмого дня месяца раджаба 583 года хиджры*.

Впервые за эти годы он не ждал ни положенной ему плошки с едой, ни дневной прогулки, а занимался тем, что сосредоточенно проверял на своей ладони остроту ржавой застежки-фибулы, тайком подобранной им недавно на пути с городских работ в узилище. За четыре дня он сумел заточить ее край о стену так, что теперь этой застежкой можно было обрить наголо овцу, а заодно и освежевать. Однако ладони рыцаря слишком огрубели, и ему понадобилось еще два полных дня, чтобы "облагородить" лезвие по полного совершенства. Теперь оно проникало в самую застарелую мозоль, едва прикоснувшись к ней. Когда на ладони появилась тоненькая кровяная нитка, пленный рыцарь вздохнул с облегчением. Он подумал, что теперь не промахнется, даже если не почувствует никакой боли. Такое лезвие само сделает свое дело - только чуть-чуть нажми и, не торопясь, проведи по плоти.

Еще недавно, минувшим летом, сердце рыцаря Джона жарко билось и жило надеждами. Король Ричард Лев * медленно, но упорно продвигался к Иерусалиму. Город готовился к осаде, и было заметно, что сарацины сутулятся и подгибают колени. Рыцарь ожидал, что его или прирежут, или обменяют на какого-нибудь знатного нехристя, угодившего в плен. Джон Фитц-Рауф после пяти лет заточения был рад любому из двух исходов, и каждое утро он, просыпаясь, сразу поднимался в полный рост, делал глубокий, будто последний, вздох и широко расправлял плечи. Но в первые же дни осени уже не бурным ветром, а сквозняками потянулись грустные и непонятные вести: не дойдя нескольких шагов до Гроба Господня, король Англии заключил с султаном скоропалительный мир, а вернее бесполезное перемирие, и столь же стремительно, словно беглый преступник, покинул Святую Землю. Поговаривали, что младший брат короля затеял в Англии мятеж и хочет отнять у Ричарда трон*. Но если бы Ричард освободил Гроб Господень из рук нехристей и вернулся домой с победой, какие мятежи, какие смуты могли бы угрожать ему, великому воину Христову! Стоило бы ему только дунуть - и всякий мятеж погас бы, разлетевшись искрами, как пук затлевшей соломы...

Тыльной стороной мизинца рыцарь нащупал биение артерии на шее и решил, что жизнь не стоит долгого прощания с ней и долгой отходной молитвы.

"Господи! Верно, уже начались январские календы*, - подумал он. - В это время я родился - в это же время хочу уйти. Господи! Знаю, что совершаю великий грех. И других великих грехов на мне немало. Но все они - лишь горстка ничтожной пыли перед Твоим могуществом и пред Твоей милостью. Или накажи меня за все мои грехи разом, Господи, или все разом отпусти. Неужто Ты, Всемогущий, будешь отделять одну пылинку от другой? Вымети их все - и дело с концом. Ты ведаешь, что у меня нет больше сил терпеть. Я гнию здесь, как павшая в болоте кобыла. Летом я начну смердеть на радость этим шакалам. Ты ведаешь, как я ненавижу эту проклятую жару. Ныне - лучшее время. Или прости меня, Господи, или спаси".

Другой рукой он поднес самодельное лезвие к шее, чтобы сунуть его под приставленный к артерии мизинец и сделать под ним ровный и глубокий надрез. Невольно он отвернул голову - и вдруг замер и затаил дыхание, увидев, как сквозь крохотное зарешеченное окошко в темницу влетают крупные хлопья снега.

Забыв о своем жестоком намерении, Джон Фитц-Рауф поспешил к окошку и, встав почти вплотную к стене, подставил лицо снежинкам. Они падали на его щеки, на лоб, на веки и напоминали о далеком детстве.

Когда-то, видя первый снег, начинающий неторопливо сыпать с хмурых небес, маленький Джон, второй сын эрла* Рауфа Хэмлорта, что было духу взлетал по лестницам донжона* и на самой вершине родового замка замирал, подставляя лицо снежинкам. Он закрывал глаза и думал, что это холодные и нежные поцелуи ангелов, на миг слетающих с неба и тотчас снова прячущихся в тучах. Он никогда не подсматривал, боясь их обидеть и тем навсегда испортить славную игру.

Снежинки таяли и превращались в капли, а капли текли по лицу доблестного рыцаря, щекоча кожу и смутно напоминая о слезах, что последний раз текли по его лицу никак не меньше двадцати лет назад.

Резкий лязг дверного засова в один миг смел все воспоминания - и сладкие, и грустные.

Рыцарь поспешно припрятал орудие самоубийства в складки одежды и повернулся навстречу судьбе.

В узилище вошел сарацин в сопровождении рабов-эфиопов. Один из них нес факел, два других - молотки и железные клинья, последний волок колоду.

"Опоздал! - горько подумал рыцарь, не чувствуя страха. - Замешкался, теперь тебе помогут... Только терпи!"

Сарацин принял грозный вид и хотел было возвестить судьбу пленника, но сам вдруг замешкался, с подозрением вглядываясь в лицо англичанина. Так и не поверив, что храбрый воин плакал в своем заточении, он осмотрелся по сторонам, повел бровями и рек:

- Кафир! Ты предстанешь перед лицом султана, да пребудет с ним вечно милость всемогущего Аллаха!

Рабы сразу засуетились вокруг пленника и стали хватать его поочередно за все конечности. Рыцарь услышал звон кандалов, потом почувствовал удары и боль, будто его распинали, прибивая запястья и стопы к древу. Потом рыцарь очень удивился, услышав, что оковы загремели где-то далеко, в стороне.

- Иди! - повелел сарацин и указал на дверь.

Рыцарь Джон шагнул к двери и едва не упал. Ему показалось, что он сам превратился в снежинку и его подхватил порыв ветра. Он поднял руки и не почувствовал их движения. И не поверил своим глазам.

Оков не было! Теперь только эхо их нескончаемой ленивой песни звенело у него в ушах. Рыцарь сделал еще один шаг и опять едва не упал навзничь. Ноги поспевали вперед быстрее тела. Они тоже обрели нежданную свободу!

Сарацин велел рабам помочь пленнику,