Вячеслав Коротин - Попаданец со шпагой-2 Страница 33

— Тогда, если не затруднит, задержимся на несколько минут, чтобы я мог тоже передвигаться в седле?..

Тихон в течение нескольких минут подготовил Афину и мы с Глебовым направились в расположение Гродненского гусарского. По дороге, раз уж было время, я вкратце поведал поручику свою «легенду», объясняющую слабое владение французским, и постарался выспросить о пленнике.

— С пятнадцати лет в армии Бонапарта, — рассказывал Иван Севастьянович, — из солдат. Под Фридландом был ещё сержантом. Знаете, Вадим Фёдорович, если и такие офицеры дезертируют — совсем плохи дела в Великой Армии...

Да уж. Что-то слишком плохи, ненатурально плохи, если такие лейтенанты в сентябре голодают и бегут рассказывать противнику чуть ли не дислокацию своих войск...

Потихоньку добрались. Не первый год в войсках, но такого количества гусарских мундиров вокруг себя никогда не наблюдал. Голубые с серебром...

Наверное за всю историю армий мира не существовало более красивой и элегантной формы, чем у русских гусар Александра Первого.

Но, наверное, именно она и была самой дорогостоящей (кроме рыцарских лат, конечно) и нефункциональной из всех. Особенно для офицеров: раз уж в гусарах — будь любезен, чтобы белый приборный металл являлся натуральным серебром, а жёлтый — золотом. Так что какой-нибудь корнет Мариупольского гусарского носил на себе значительно больше золота, чем Портос на своей знаменитой перевязи.

Служба в любом гусарском полку была возможна только для самых состоятельных дворян того (этого?) времени. Только Лейб-гвардии Конный и Кавалергардский в этом плане были более затратными.

Именно по этой причине знаменитая кавалерист-девица Надежда Дурова, служила не в гусарах, как думают многие благодаря фильму Рязанова, а в Литовском уланском — там дешевле быть офицером...

Мы с Глебовым спешились, и он повёл меня к группе офицеров. Среди них выделялся один, в тёмно-синем мундире с жёлтым воротником. Явно он и является «пациентом». Форма совершенно не российская.

Между гродненцами и пленным шло оживлённое общение.

Французский я за два года, конечно, слегка освоил, но где-то «на троечку».

Пленный офицер стоял ко мне спиной, но подойдя поближе я смутно почувствовал, что его голос мне знаком, как и пластика движений. Да-да, даже когда человек стоит, то он всё равно двигается: телом, руками, головой... Всё это неуловимо, но имеет место быть... И голос...

Даже моего знания языка хватило, чтобы в общем смысле понять фразу, которой заканчивал свою тираду французский офицер. Что-то типа: «Я был чемпионом своего полка, месье. И если вы вернёте мне шпагу, или возьмём хотя бы учебное оружие, то, почти наверняка, выйду победителем в поединке с любым из вас...».

Я не ошибся.

— Риске-ву дё круазе лё фер авек муа, лё мэтр Жофруа?[6]

Бывший Лёшкин гувернёр вздрогнул даже ещё не увидев меня — или голос узнал (хоть я с ним никогда на его родной «мове» не общался), а может напрягло провокатора имя, под которым он прожил в России несколько лет. Скорее второе — когда он повернулся и увидел того, кто к нему обратился, на лице француза нарисовалось чёрти что. Явно не ожидал встретить здесь старого знакомого.

Но соображает, гадёныш, мгновенно, я бы на его месте чёрта с два столь стремительно успел придумать такую «единственную», хоть и временную отмазку:

— Месье! Я видел этого господина в штабе маршала Удино. Это шпион!

— Да что вы говорите, господин Жофрэ! — я перешёл на английский. — И когда это было?

— Я никакой не Жофрэ — моя фамилия Санес, — продолжал ломать дурочку мэтр.

— Господа! — обратился я к гусарским офицерам, находившимся в некотором ошалении. — Этот человек — бывший гувернёр в имении моего тестя подполковника Сокова. Учитель его сына, Алексея Сергеевича, с которым знаком и ваш боевой товарищ, поручик Глебов.

Прошу прощения, что не представился сразу: капитан Демидов, прибыл из Четвёртого корпуса для обучения ваших пионер.

— Ротмистр Клейнмихель, — представился, как я понял, старший из присутствующих офицеров. — Ваше заявление весьма неожиданно, господин капитан. Да и обвинение в ваш адрес... Прошу не обижаться, но...

— Никаких обид. У меня нет ни малейших причин волноваться — мою личность удостоверят и начальник инженеров граф Сиверс, и сам командующий корпусом. Да и Иван Севастьянович тоже — далеко ходить не надо.

— Поручик? — вопросительно посмотрел на подчинённого офицера ротмистр?

Нормально вообще? Они что больше доверяют словам французского пленного, чем офицера российской армии? Или дело в психологии — с этим провокатором они типа чуть ли не подружиться успели, а я пока просто некий «хрен с бугра»?

— Я действительно познакомился с капитаном Демидовым и подпоручиком Соковым недели две назад. По моему мнению, он именно тот, кем себя называет, — Глебов слегка смутился.

Ладно, хоть за это спасибо.

— Господа, — снова ввязался я, — мою личность установить легко. Я даже готов на время отдать свою шпагу. Но этот человек — вражеский лазутчик. Его необходимо немедленно арестовать и не верить ни единому его слову.

— Разумеется, — кивнул ротмистр и отдал соответствующие указания.

Французу завернули руки за спину и увели. Он пытался ещё что-то вякать про недоразумение, но результаты не воспоследовали.

— Однако и вас, Вадим Фёдорович, — продолжил гусарский офицер, — попрошу временно побыть нашим гостем. Шпага, конечно, останется при вас. Надеюсь, что поймёте меня правильно.

— Хоть у меня и имеются дела... — я вопросительно посмотрел на Клейнмихеля.

— Сергей Карлович, — понял меня ротмистр.

— Хоть у меня и имеются дела, Сергей Карлович, но они не то чтобы очень срочные. Понимаю ситуацию, и прекрасно понимаю вас. С удовольствием задержусь в расположении полка. Надеюсь, что всё выяснится достаточно быстро.

— Благодарю за понимание. К тому же скоро время обедать — не откажетесь разделить трапезу с гусарами?

— С огромным удовольствием. Благодарю!

Перекусить и в самом деле уже не мешало.

— И, Сергей Карлович, ещё одна просьба...

— Слушаю.

— Вас не затруднит передать моим подчинённым, что я задержусь у вас? Будут беспокоиться без причины.

— Не премину. Где находятся ваши люди?

— Поручик Глебов заезжал со мной туда. Может разумнее всего именно его и отправить к его сиятельству?

— Графа Сиверса имеете в виду?

— Конечно. Хотя можно и не отвлекать самого полковника. Возможно, вас устроит свидетельство командира пионеров капитана Геруа? Или кого-то из его офицеров.

— Устроило бы, разумеется, но пусть уже его сиятельство решает, кто приедет в наше расположение. А пока — прошу вас быть нашим гостем!

Обед действительно оказался неплох: щи наваристые, а на второе была картошка с мясной подливой — очень душевно. Весьма редко картоха-катошечка-бульба появлялась на столе в этом времени. Во всяком случае для меня редко. Не прочувствовал ещё русский народ до конца не написанные пока слова Фридриха Энгельса: «Для человечества картофель сродни железу...». Ну или что-то в этом роде.

Короче: каши, даже моя любимая гречка, уже обрыдли. А вот картоху с мяском, я употребил с полным удовольствием. К тому же и огурчики солёные были поданы.

А вот пренепременной для такой закуски водочки — увы. Только вино. Причём не самое лучшее. Нет, неплохое конечно, но... Я ведь водку не особенно уважаю — мне «кружение мозгов» совершенно без надобности. Водка существует для того, чтобы её ЗАКУСИТЬ. Для меня — именно так. Вспоминается знаменитый отрывок из диалога булгаковской «Белой Гвардии»:

Лариосик:

— Я водку не употребляю.

Мышлаевский:

— А как же вы селёдку есть будете?

Вот и у меня что-то типа того — просто раствор этанола в воде не интересен, он может обжечь, согреть, расслабить... Иногда это важно. Но если для получения удовольствия — извините! Нужна соответствующая закуска. Чтобы... Да непонятно что «чтобы»! Чтобы сочлась с обожжёнными водкой ротовой полостью и пищеводом,

На мой взгляд, селёдка действительно просто требует предварительного омывания языка сорокоградусной отравой. Солёные огурцы более спокойны — они её «манят», не «требуют»...

Но и слабенькое вино вполне подошло в данном случае. Можно было бы, кстати, вполне и без него обойтись, но сентябрь выдался в этом году тот ещё — метеорологических наблюдений, вероятно, не велось, однако по ощущениям — за тридцать градусов к концу дня. И эпитеты в адрес человека, нарядившего армию в имеющую место быть форму, складывались в голове весьма нелицеприятные.

Воротничок, блин, позволили багратионовским полкам расстегнуть на марше по тридцати с лишним градусной жаре...

Но не мне, в конце концов, проводить в армии кардинальные перемены. Не Потёмкин я, одевший солдат в простую и удобную для боя форму.