Неизвестно - Попов Страница 36

21 марта 1977 г.

Звонил Василь Быков. Интересовался судьбой повести Лисицына. Повесть слабая, но печатать будем. Я попутно завел разговор о новой повести самого Быкова. Он сказал, что повести еще нет, и когда будет, сейчас сказать трудно, — у меня сложилось впечатление, что ему просто хочется отдать ее в какой-нибудь московский журнал.

Все рвутся в Москву — Быков, Шамякин, даже Козько. Ну да бог с ними, как-нибудь проживем и без них. Обидно только за Козько. Не успел опериться, а туда же! Мы его «открыли», мы его приветили, проталкивали в Союз писателей, хлопотали насчет квартиры... То, что свою новую повесть Козько отдал в «Дружбу народов», вызвало в редакции отрицательную реакцию. Как писатель он остался таким же, каким был, ни на волосок не вырос, а как человек сразу потерял что-то.

3 апреля 1977 г.

Наконец завершили публикацию переписки Твардовского и Исаковского. Трусость местного начальства (в первую очередь Кузьмина) привела к тому, что все урезали, сократили, скомкали. В сущности, мы повторили то, что дала

«Дружба народов», вот и все. Будущие историки литературы вынуждены будут обращаться в архив, куда, надо полагать, М. И. передаст оригиналы писем. Нам же остается только вздохнуть с облегчением. Каждый из трех номеров, где публиковались письма, пришлось переверстывать. В результате эти номера получились не такими, какими нам хотелось их видеть, — в них поневоле попали случайные материалы. Да и перед Твардовскими (особенно перед М. И.) неловко. Мария Илларионовна справедливо хотела видеть всю переписку как нечто целое и законченное. Увы, это скромное желание осуществить оказалось невозможно.

14 апреля 1977 г.

Интервью Андрея «Смеяться, право, не грешно» в «Вечернем Минске» за 12 апреля.

«— А кроме него (театра. — Г. П.) есть еще увлечения?

— В первую очередь есть серьезное дело, требущее внимания и времени. Обязанности депутата Верховного Совета республики, обогащающие постоянными встречами с людьми, и редактирование журнала «Неман». Но бывают и

свободные часы, когда с удовольствием предаюсь рыбалке, рисую, брожу по лесу или занимаюсь резьбой по дереву».

Вот так!

4 июня 1977 г.

В «ЛiМе» напечатан отчет с пленума Союза писателей. О моем выступлении ни слова, хотя говорил-то я дельные вещи. Я хотел дать понять, что переводы на русский важнее, чем на какой-либо другой язык. Переводы, например, на английский, французский, немецкий и т. д. носят скорее престижный характер. Вот, дескать, и нас Европа знает! А на русском книги белорусских писателей, во-первых, расходятся миллионными тиражами, во-вторых же, — через русский проникают и в ту же Европу. Отсюда и значение качества. Сейчас за переводы с белорусского берутся все кому не лень. А надо, чтобы брались мастера, опытные писатели. Переводят же с казахского и аварского Юрий Казаков и Вл. Солоухин. Почему с белорусского должны переводить не шибко грамотные Михаил Горбачев и Валентина Щедрина?

16 июня 1977 г.

Лето. Жара. Душно... Душно во всех смыслах.

Из Москвы пришло новое штатное расписание. Нам предлагают сократить четыре единицы, в том числе художественного редактора и фoтографа. Восемнадцать лет ломали голову над тем, как вылезти на свет божий, завоевать популярность у читателя... Вылезли, завоевали, стали прибыльными (в этом году прибыль превысит 300 000 рубликов), и вот на тебе! На строительство Дома литераторов ухлопали 1 800 тысяч, сейчас для обслуживания этого, в сущности, никому не нужного дома (никому, в том числе и самим литераторам) содержится что-то около полусотни бездельников — это ничего! На это денег не жалко. А для «Немана» пожалели. Причем никому нет дела до того, что журнал стал заметным фактом культурной жизни не только республики, но и всей страны, — взяли и обрезали. Одним махом. Не думая и не рассуждая.

28 июня 1977 г.

Заходил Брыль. Принес два эссе — о Лынькове и Адамовиче. Мы хотели дать их в первом номере будущего года, но он попросился в двенадцатый этого, 77-го.

Разговор зашел о Ширме. Брыль сейчас живет с ним в одном доме, иногда видит, как Ширма, поддерживаемый под руку своим племянником, совершает короткие прогулки.

— И что старик держится за этот Союз композиторов? Зачем он ему?

Я вспомнил покойного Мележа, который нашел в себе мужество отказаться от должности секретаря Союза писателей.

— Так Мележ был еще молодой! — заметил Брыль.

Речь зашла о разных мелких журнальных публикациях.

— Я сначала перелистываю весь журнал, потом читаю, начиная с мелочей, — сказал Брыль.

Мне понравились странички из дневника, опубликованные в пятом номере «Маладосцi». Они напомнили мне дневники Пришвина. Я спросил, читал ли он, Брыль, книгу жены Пришвина — «Наш дом». Оказалось, знает, что такая книга вышла, но еще не читал.

— Я ей послал свои «Витражи», где ей посвящено несколько строк. Жду, когда она в обмен пришлет мне свою книгу.

Во время разговора вошел Шакинко, наш худред, — посоветоваться, как дать Гимн. Извинился: дела!.. Брыль оживился: «Ничего, мне это тоже интересно!» И пока мы обсуждали и прикидывали, намечая расположение нот, выбирая шрифты, — сидел рядом и внимательно слушал.

* * *

Видно, и правда, удел России — страдание. Она страдает даже тогда, когда веселится и радуется. Недаром, видно, и песнь русская — унылый вой... Но — нельзя верить, что она уже погибла или погибнет в ближайшее время.

Нет! Россия выжила под соломенными крышами, выживет и под шиферными. Дай бог ей силы и терпения.

6 сентября 1977 г.

Вышел на работу после отпуска. И сразу очутился в водовороте всяких дел. Аркадий Савеличев оставил у меня на столе свой большой роман «Забереги». Только сел читать, является Чаусский. Сообщить «новость» — Никифора Пашкевича будто бы назначают главным редактором журнала «Неман»... Чаусский ушел — явился Илья Борисов — в редакции лежат его материалы, интересуется, когда мы их напечатаем. Борисов не успел уйти, как в дверь постучался Николай Виногоров — его детективную повесть мы держим больше года. За Виногоровым — Виктор Козько, за Козько — Степан Почанин с товарищем из московского КГБ — партизанские записки принесли... Словом, прощай, роман! Чтобы прочитать такую глыбу, надо «заболеть», по меньшем мере, на неделю.

И — телефонные звонки. Из них только один приятный. Янка Брыль сначала, как бы между прочим, поинтересовался, нет ли у нас лишних экземпляров тех номеров журнала, в которых напечатан роман Маркеса «Осень патриарха». Оказалось, ему прислал письмо Павел Нилин и просит этот роман. Я сказал, что посмотрю в редакции, какими резервами мы располагаем, и потом скажу. Но Маркес был для зачина. Дальше Янка Брыль перешел к главному, как он сказал.

Он хотел бы, чтобы я перевел его странички из блокнота. Листа три — три с половиной. «Странички» мне понравились, я это говорил Брылю раньше, еще перед своим отпуском, и теперь сказал, что возьмусь за эту работу с удовольствием.

17 сентября 1977 г.

Читаю Брыля в переводе покойного Дм. Ковалева и... спотыкаюсь на каждом шагу. Нет, не то! Мне, читателю, наплевать, что это перевод,— я хочу читать русскую книгу, на русском языке. Это и есть мое кредо, мой метод и принцип — и пусть белорусские писатели (коль речь о них) не обижаются, когда я, при переводе, что-то опускаю, а что-то чуть-чуть видоизменяю в угоду этому — русскому — читателю. Мое дело передать не букву, а дух оригинала.

30 октября 1977 г.

Мелочи жизни.

Бронислав Спринчан рассказывает, что, выступая перед пропагандистами Белорусского военного округа, Иван Шамякин хвалил журнал «Неман». И начал похвалы следующими словами:

— Когда в журнал пришел Макаенок, тираж его стал расти и сейчас достиг ста пятидесяти тысяч экземпляров...

5 ноября 1977 г.

Макаенку присвоено звание народного писателя республики. Доволен.

Поздравления принимает с лицом, цветущим от счастья. Вчера, когда мы устроили в редакции маленькое застолье по случаю 60-летия Октября, он внес и свою скромную лепту, поставил бутылку коньяка и бутылку шампанского.

А вечером звонил Брыль, только что вернувшийся из Сочи, где лечился и работал. Против маленького предисловия, которое я написал к его заметкам, ничего не имеет. «В конце концов, это дело редакции!» Но по тону я почувствовал, что оно, это предисловие, ему понравилось. Не возражает он и против фотографии, на которой мы остановили свой выбор.

Одно его смущает: в заметках есть место, где он называет повесть Змитрока Бядули «Соловей», ставшую хрестоматийной, слабой в литературном отношении. Не обидится ли Бядулиха, то есть женка Змитрока Бядули? У него, у Брыля, уже был случай... Он делал доклад о Льве Толстом и, касаясь белорусской литературы, не упомянул Бядулю. И Бядулиха обиделась: «Не ожидала я от вас, Иван Антонович! Не ожидала!» Нечто подобное может произойти и на этот раз.

Я сказал, что волков бояться — в лес не ходить. Да и выступаете вы не как критик, выносящий приговор, а как писатель, высказывающий свое личное мнение. «Так и в предисловии же об этом говорится, то есть о том, что заметки субъективны!» — подхватил Брыль. Решили ничего не убирать и не менять — оставить до корректуры, — там видно будет,