Наталия Сухинина - Куда пропали снегири? Страница 5

Его жизнь на виду всего посёлка, ничего не остаётся здесь незамеченным. Ни новые джинсы, купленные к именинам, ни мешки под глазами после пережитого предательства. Знают здесь и его историю с квартирой. Долго Великородовы ютились по углам. Дочка подрас­тала, а очередь на жильё вальяжным шагом, не торопясь, продвигалась к прекрасному далёко. Ходил. Напоминал. Обещали. Но вот сдали новый дом, но что-то там не рас­считали, не предусмотрели - в другой раз, в другой раз уж обязательно... Но и другой раз не приблизил их к но­воселью. Опять сдаётся дом. Опять списки не украшает фамилия участкового педиатра. «Всё, решил- уйду!» Хороший друг, который до сих пор помогает, хотя и стал «новым», нарисовал картину достойной жизни, при ко­торой дети будут сыты, жена довольна, а сам он ощутит себя в кои веки кормильцем, главой семьи. Возразить было нечего, тем более сдали дом...

-   Я ухожу, - пришёл он к чиновнику в поссовет. -Меня опять обманули с квартирой. Я не мальчик. Как буду смотреть в глаза детям?

Конечно, чиновник знал цену доктору Великородову. Конечно, знал. Он набрал номер, с кем-то мило по­калякал, как бы между прочим, посетовал, что опять остался участковый доктор без жилья и надо что-то придумать...

-   Всё, иди за ордером, квартира твоя. И работай, не выдумывай!

Сергей Владимирович не верил своим ушам. Он представил, как торжественно объявит своей жене, что скоро у них новоселье, что у детей будет своя комната, что они купят красивую мебель. Он столько ночей не спал из-за жилья, он столько здоровья угробил в поселковых кабинетах, он столько пере­страдал и переунижался. И вдруг так, походя, под смешки о погоде...

-   Нет, — сказал он твёрдо. - Я ухожу.

-   Ты сумасшедший, - сказали ему по ту сторону стола.

Ушёл. Подрядился в сотоварищи фотографа. Пла­тили неплохо, но вспоминает об этом как о непосиль­ной ноше.

-   Я поддался. Захотелось доказать себе, что могу зарабатывать, если захочу. Но шёл домой, поселковые детки навстречу, а я глаза прячу - стыдно. Сначала взял полставки. Потом вернулся. Врач не имеет права на такие эксперименты. Я до сих пор считаю, что отка­тился далеко назад как врач, потерял форму.

Так считает, пожалуй, один он. Все остальные ду­мают, что такого врача, как в Семхозе, поискать не только в Московской области. Семхозовские дачни­ки, если хоть один раз переступают по случаю порог амбулатории, становятся постоянными пациентами Великородова. К нему едут из Москвы, к нему зво­нят и просят консультаций, к нему с высокими реко­мендациями посылают своих знакомых. Он не отка­зывает никому. Потому что врач. Потому что врач от Бога.

А квартиру он получил совсем недавно. Хорошо, что новому главе администрации не надо было за­прашивать на Великородова характеристику. Он прекрасно знает его, знает цену ему, знает, что Сер­гей Владимирович - талантливый врач, редкий чело­век. Как может, помогает. Новое здание амбулато­рии с его помощью заложили. Великородов уверен: придёт за помощью, от него не отмахнутся. А что ещё надо?

Давно, когда совсем молодым, после института, бросили Великородова на «Скорую помощь», он толь­ко первые три дня ходил растерянным. Потом взял се­бя в руки, раскрутился так, что до сих пор помнят на «скорой» те благословенные времена, когда все жили как одна семья. И когда залётная комиссия уволила диспетчера «скорой», женщину-инвалида, они встали за неё стеной. Сам Сергей лежал тогда в больнице. Он оделся и ушёл из палаты. Искать справедливость. А когда нашёл её, вернулся долечиваться. Правда, его тогда со скандалом выписали за нарушение больнич­ного режима, он не роптал - всё правильно, он бы то­же так... Тогда сосед по палате, пожилой, воевавший, сказал ему:

- Ну, парень, ты даёшь! Смотри, с твоим характе­ром врагами обделён не будешь.

Это нормально, считает Великородов. Враги - это нормально. Для мужчины, который занимается делом, это как шрамы на лице. Разве можно быть всеобщим любимцем? Даже артисты имеют как по­клонников, так и ненавистников. А он врач. Он участковый доктор, его участок соткан из судеб, из имён, из лиц. Даже случается порой так, что вче­рашний враг, прознав в нём человека достойного, становится другом.

Дышащий перегаром верзила жалуется на боли в пояснице. Пришёл за больничным. Сергей Владими­рович пишет в истории болезни «алкогольный синд­ром» и отправляет восвояси. Верзила требует, «а то будет хуже...» Великородов выставляет его из кабине­та. А вечером, когда амбулатория опустела и он сде­лал первые три шага в сторону дома, верзила вырос перед ним:

-   Не боишься, доктор, по тёмным улицам-то хо­дить? Смотри, скоро повидаемся...

И повидались. Сергей Владимирович шёл на сроч­ный вызов по уже совсем тёмному посёлку. Был креп­кий мороз, узкая тропочка петляла среди заснежен­ного пустыря. Верзила вырос перед ним, сумрачно посмотрел в глаза и... посторонился. Врач не оболь­щался, знал, сейчас догонит, и надо быть готовым ко всему. Заскрипел сзади снег. Не оглядываться...

-   Куда собрался, доктор, в такую темень?

-   На вызов. У ребёнка трёхмесячного температура под сорок.

-   Куда идти-то?

-   Да сам точно не знаю, сказали, в эту сторону, ка­кая-то улица Дзержинского...

-   Пойдём, провожу...

Проводил. Подождал на улице. Обратно шли вмес­те. Конечно, не друзья, но уже не враги.

Такие вот они, его будни. Да и праздники такие же. Чем они отличаются от будней?

Он не стал военным врачом, и на его плечах нет по­гон с золотыми звёздами. Но любовь к звёздам не чужда ему, лейтенанту запаса. Он полюбил звёзды, даже пусть одну, случайную утреннюю звёздочку, за­висшую над поселковыми домами и благодарно смот­рящую на него сверху, когда он, уставший, идёт домой из дома, который покинула беда.

СЕРГИЕВ ПОСЛУШНИК

Так трепетали враги, как боялись этого имени - Сергий! Рать отважная врывалась в полчи­ща врагов Отечества, крича громко, до боли в лёгких:

-   Сергиев, Сергиев!

Даже, казалось, кони под всадниками с каждым новым криком седока убыстряли галоп, неся Сергиевых послушников к победе, к славе, к смерти. Сергиевы ополченцы устояли и в то Смутное время, покрывшее Россию-матушку чёрным вдовьим плат­ком. Не сдалась Троице-Сергиева Лавра полякам-иноземцам, полтора года отбивала осаду. И позже, когда гнали поляков из Москвы, сладостно было кричать им в спину:

-   Сергиев, Сергиев!

Это стало как пароль. Имя игумена земли Русской грозно предупреждало... Даже собственных воров да бандитов, промышлявших по лесным дорогам, отгоня­ли, бывало, этим именем. И случилось монаху Диони­сию возвращаться поздним вечером из Ярославля. Не один шёл, с боярином-попутчиком. Страшно и темно.

-   Давай назовёмся Сергиевыми. Если что, так и кричи: Сергиев, Сергиев и молись, - вразумлял Дио­нисий струхнувшего вконец попутчика, - даст Бог, дойдём.

Он-то сам Сергиевым не был, подвизался в другом, Старицком монастыре. Вернее, уже был, сам того не подозревая. Проехали самые опасные, гиблые места, перекрестились. А на повороте широкого большака их догоняют:

-   Стойте, кто такие?

-   Сергиев я, - поклонился незнакомцу Дионисий.

-   Сергиев... - растерялся незнакомец, - что-то я та­ких Сергиевых не знаю, сам я из Лавры, нет у нас та­ких чернецов.

-   А ты-то куда, мил человек, из Лавры в столь позд­ний час?

-   В Старицкий монастырь, к архимандриту Диони­сию, грамота у меня к нему от Самодержца и патриар­ха, что назначен он к нам в Троице-Сергиеву обитель настоятелем.

-   Я и есть Дионисий.

Вот и стал Сергиевым. А был Давидом Зобниновским. В Тверской губернии, в Кашинском уезде было село такое - Зобнино. Скорее всего, оттуда и происхо­дили родители Давида. Впрочем, Давидом не пришлось ему долго быть. Господь распорядился так, что, женив­шись и приняв священнический сан, Давид за шесть лет потерял жену и двух деток и ушёл в монахи, став Дионисием. В Старицкой обители был на послушании каз­начея, а вскоре братия пожелала видеть его в настояте­лях. Удивительным смирением отличался. Один раз зашёл на базар, ходит между рядами, приценивается. Молод был, удивительно красив, ясноглаз. Все на него смотрят, любуются. Да нашёлся один обличитель:

-   Ты монах, а по рынкам болтаешься, монашеское ли это дело?

Базарная публика бросилась за инока заступаться. А он поклонился обидчику до земли:

-   Спасибо тебе, мил человек, что указал на моё мес­то. Твоя правда, не для монашеских прогулок рыноч­ные ряды. Моё дело в келье сидеть да молиться. Спа­сибо и прости меня, невежду.

Обидчик и сам не рад, хотел догнать монаха, по­просить прощения. Да только тот как сквозь землю провалился.

...Сергиев чернец подошёл к Святым вратам Троиц­кой обители. Сейчас он войдёт в них, чтобы всю свою жизнь, до последнего благословлённого Господом ды­хания служить великому имени игумена земли Рус­ской. Архимандрит Дионисий. В синодиках Троице-Сергиевой Лавры он записан после игумена Иосафа, после смерти которого и был сюда назначен. С чего начал? С трупов, которые собирал по близлежащим дорогам и хоронил по православному чину, как поло­жено. Много было работы. Лихолетьем назовут это время историки. В Москве бесчинствовали поляки. Измученные, затравленные люди бежали лесами в Троице-Сергиеву обитель, где хотели найти защиту и пристанище. На дорогах их грабили и убивали те же поляки. Голодные, больные, израненные люди бук­вально приползали к Троицкому монастырю. Молили о помощи. А многие не добирались. Дионисий благос­ловляет монахов с утра до вечера копать могилы и хо­ронить, хоронить... Летопись сохранила слова собор­ного ключаря Иоанна: «...ходили мы по окрестным слободам и по воле Дионисиевой сосчитали, что в 30 недель погребли более трёх тысяч». Раненых, боль­ных, ослабших везли на телегах в монастырь. Запасы продуктов, лекарств таяли, вот и совсем уже ничего не осталось в монастырских погребах. Квасу не стало, а телеги всё скрипели по монастырскому двору, а лю­ди на телегах стонали и изголодавшимися глазами смотрели на чернецов.