Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица. Страница 51

Она сидела впереди с совэкспортфильмовским водителем и доставала его девственными вопросами типа: "А фрукты в витринах настоящие?" "А в том домике живут?" - "А цветы продают свежие?" - "А что там написано?"

Сияло солнце. Витрины шикарных магазинов мерцали, как перламутровые. Кинотеатр, где предполагался просмотр, высился на краю какой-то площади, по площади крутились авто, а по тротуарам шли довольные жизнью люди, некоторые с цветами. У них 8 мая - День Памяти. Цветы на могилы и к памятникам они приносят на сутки раньше нас.

Вестибюль кинотеатра, куда нас ввели, был еще пуст, но его пересек нам навстречу старичок в весе мухи и вручил каждому по узкому конверту. В конвертах оказалось по сто западных марок одной бумажкой: "Просил передать Гамбаров!" Я знал, что миллионер Гамбаров взял себе на откуп прокат советских фильмов в Европе. Москва его поддерживала. А он, как мы убедились в тот момент, поддерживал Москву.

Сто западных немецких марок - это были приличные деньги. Тем более приятные, что командировочным правопорядком не учтенные, а значит - не подлежащие отчету в бухгалтерии. Своеобразие ситуации, однако, заключалось в том, что их надо было успеть истратить, пока будет продолжаться демонстрация фильма. Ибо сразу после нее нам полагалось выйти на сцену для поклонов, потом провести пресс-конференцию и без промедления вернуться в Восточный Берлин.

"А зори здесь тихие" - картина двухсерийная. В Москве она показалась мне чуть затянутой. Здесь я Ростоцкому сказал:

- Спасибо, Стас, что снял такой длинный фильм!

- Режиссура - это предвидение, - отозвался мэтр.

Летучее совещание провели прямо на тротуаре. Экспортфильмовцы предложили несколько торговых адресов, и все сошлись на американском магазине, в котором, как было сказано, "есть всё". Этот стеклянный красавец высился на противоположной стороне нашей площади.

Туда и направились.

У входа стали распределять сопровождающих, чтобы не растеряться и не потеряться: сделав покупки, следовало сразу спуститься к тому же месту, от которого расходились. Ростоцкому и мне сопровождающие не требовались, двух кинозвезд экспортфильмовцы с удовольствием взяли с собой.

Ростоцкий сказал, что он давно обеспечил себя всем необходимым, и сто марок заберет в Москву. Я же ему сообщил, что не прочь приобрести легкий пиджачок для лета, но такой, чтобы в нем можно было бы ходить и на службу. Что-нибудь элегантное, но не вызывающее.

- Поехали, - сказал Ростоцкий, направляясь к внутреннему эскалатору, - не может быть, чтобы здесь не нашли...

Эскалатор привез в мужской отдел, и уже скоро я примерял перед зеркалом то, что нужно: серосиневатый, легкий пиджачок, с покатыми плечами и накладными карманами.

- Но не будет ли это как-то слишком для Комитета? - не терял я бдительности, все еше травмированный недавним обломом с болгарским раритетом.

- Не будет! - уверил режиссер. - Ты же - не экономический главк или производственный, ты - сценарный, художник в некотором роде, и не сомневайся! Бери - и носи!..

Пиджак стоил восемьдесят марок, еще двадцать ушло на банку хорошего трубочного табака. И мы первыми вернулись к месту встречи. Вскоре появилась увешанная пакетами Оля Остроумова. Другие ее пакеты несли сопровождающие. Долго не появлялась Люда Зайцева: мы извелись - ее не было и не было! Считанные минуты оставались до конца сеанса, мы явно опаздывали на сцену... Наконец, пришла. В руках у нее не было ничего!

- Люда, в чем дело?! Вы ничего не купили?!

- А мне здесь ничего не понравилось, - сказала она просто, махнув рукой, как отмахиваются от комара в поле.

В причинах столь высокой требовательности к американскому ширпотребу со стороны симпатичной представительницы колхозного крестьянства разбираться было некогда. Мы оставили Люду для второго захода в американский торговый рай, а сами побежали через площадь.

Впереди бежал Ростоцкий. Тогда я еще не знал, что он на протезе. Ногу потерял на фронте.

Как это и принято, на пресс-конференции для немцев (да и для нас, конечно) было выставлено много водки и бутербродов с икрой. Разговор пошел из тех, что называют взволнованными. Оказалось, что фильм не просто понравился, он зацепил за сердце. Немцев! Кто-то все-таки здорово придумал показать "Зори" именно в Берлине, именно в дни Памяти и в день нашей Победы...

На обратном пути, уже в машине, я спросил Люду:

- И что же вы, Люда, все-таки купили?

- А вот, - отвечала она, запуская руку в пакет, - этот платок маме, этот соседской Любочке, этот учительнице Вере Петровне... - Платков на пятнадцать для родных, соседок и товарок ей ста марок как раз хватило.

Ну а финал всей этой истории изложен, собственно, в начале этой главки. Действительно, по приезде в Москву вечером включаю телевизор и вижу Леонида Ильича Брежнева, прилетевшего в США. Вот он выходит на трап самолета и на нем точно такой же пиджачок, какой мы с Ростоцким двумя днями раньше приглядели мне в Берлине: синесероватый, легкий, с покатыми плечами и накладными карманами.

Мозги, как говорят в таких случаях, поехали. Если брежневский пиджак шил Игманд, то кто шил тот, что я купил черт те где? Не мог же Брежнев перед визитом за океан тайно пробраться в американский магазин в Берлине, подняться на эскалаторе и на четвертом этаже прикупить пиджачок точно такой, в каком я собрался ходить в Госкино!

Позвонил Игманду.

Оказалось, что он подвел и меня, и Брежнева. Устав ломать мозги над новыми моделями для лидера великой державы, он... слизал модель злополучного пиджака с буклета какой-то американской фирмы.

"Это я делал по образцу", - спокойно объяснил он, мгновенно лишая случившееся всякой мистики, а язвительный прогноз начальства, увидевшего меня в подобострастной обнове, малейшей обоснованности.

"Далеко пойдешь!" - было тогда сказано. Действительно, получилось далековато. Много разных пиджаков пришлось поизносить...

Прослушка под подушкой

Едва начал осваиваться в номенклатурных прелестях новой жизни, как обнаружил, что, оказывается, в своих радостях не одинок. Кто-то пожелал их разделить. Точнее, взять под контроль все мои возможные радости, а также огорчения. Короче: в доме появилось подслушивающее устройство! Тайное - от меня, от Алены, даже от маленькой Оли, которая еще не говорила, а гукала. Кому-то важно было не упустить, о чем она гукает.

Впрочем, перегибаю. Тут ирония неуместна.

Став какой-никакой номенклатурой, я, как выяснилось, попал под контролирующий колпак другой номенклатуры - более высокой и значительной. "Прослушка" - это же испытанный метод обнаруживать неугодных, нелояльных, разного рода нечестных да и просто властям подозрительных в разных смыслах этого слова. Так было прежде, так и теперь. В моем случае, думаю, проверялась политическая лояльность прежде всего и возможное корыстное использование должности: вдруг да запущу в производство сценарий за некие отступные, за "откат", как стали называть это дело потом. Тут домашние разговоры, буде в них окажутся подняты соответствующие темы, проверить не мешает.

Оглядываясь в прошлое, приходится отметить, что желающим узнавать мою подноготную ничем поживиться так и не удалось. Ни с кем из диссидентов я даже не был знаком, а что касается честности как таковой, то я, если можно так выразиться, вырос с нею в обнимку, до тягостной занудливости, до почти комичной щепетильности. Подслушивающие этого не знали, подслушивая, они только теряли время. А потому появление в доме "жучка" меня ничуть не напрягло: пусть слушают, если хочется. Ничего для себя интересного не услышат!

Осталось спросить: а как, собственно, стало известно, что квартира прослушивается? Если скажу случайно, то это будет только часть правды. Закономерным было то, что и в соответствующих органах тех времен работали уже не чисто, даже халтурно, во всяком случае установку аппарата в новом нашем жилье тогда явно поручили растяпе.

Мы тогда только въехали в кооперативный дом в Сокольниках. Там у нас было три комнаты и кухня. Все двери выходили в узкий коридор-прихожую. Первые недели две я жил один - благоустраивался. Алена с дочкой временно пребывали у моих родителей. Но в новой квартире я был все-таки не совсем один. Был еще крепенький и тощий котенок, подобранный во дворе. Чтобы он, формируясь в полноценного кота, не драл когтями мебель, все двери в комнаты я, уходя на работу, плотно закрывал. Котенку оставлялась прихожая и кухня. Вечером, истосковавшись в одиночестве, он встречал меня крайне радушно: разгонялся и, выдирая нитки их пиджака, взбирался на плечо. И так каждый вечер, этакий ритуал. А в один из дней котенок не встретил! Он исчез! Но такого быть не может в силу тех обстоятельств, о которых я только что рассказал. Где же он?! Пошел искать...