Златан Ибрагимович - Я — Златан Страница 6

Если дома у отца были только мы вдвоем, то у матери все напоминало балаган. Приходили и уходили какие-то люди, раздавались громкие голоса и хлопали двери. Моя мать переехала на пять этажей выше в том же доме по адресу: улица Кронман, дом 5а. Этажом выше жила уже упоминавшаяся мной тетя Ханифа, или Ханна, как я ее звал. Я, Кеки и Санела были очень близки. Мы прекрасно понимали друг друга. Но и дома у матери не обошлось без ложки дегтя, если не сказать покрепче. Одна из моих сводных сестер все глубже увязала в наркотическом болоте, и мать уже шарахалась от каждого телефонного звонка или непрошеного гостя на пороге. «Нет, нет, нет, — произносила мать примерно следующее, — мало у нас было неприятностей?! Что теперь? Она уже повзрослела и взялась за ум, и категорически против любых наркотиков». Некоторое время спустя после этого разговора она подзывает меня с ошарашенным видом со словами: «Там, в холодильнике, наркотики!». Я тоже завожусь: «О Боже, наркотики!». Вспоминаю ее реплику («Никогда больше») и подзываю Кеки с гневными словами: «Какого черта в мамином холодильнике делают наркотики?». Он не понимает, о чем я, и пожимает плечами. И тут выясняется, что она имела в виду снюс (шведский жевательный табак — прим. пер.).

Успокойся, мама, это всего лишь снюс.

Тоже дрянь, — недовольно парирует она.

Эти годы заметно состарили ее, и мы должны были стараться вести себя лучше. Но мы не знали, как это. Мы привыкли к грубости. Довольно скоро сводная сестра со своими наркотиками съехала с квартиры прямиком в реабилитационный центр. Потом она неоднократно срывалась и снова окуналась в это дерьмо, а мать выставляла ее за порог, и так по кругу (подробности мне не известны). В любом случае, все это было тяжело, но так уж заведено в нашей семье: мы привыкли ругаться, делая это довольно театрально и произнося фразы наподобие: «Я больше никогда не хочу тебя видеть!».

Помню один случай, когда я был в гостях у этой сестры в ее маленькой квартирке. Кажется, тогда был мой день рождения. Я прикупил ей какие-то подарки, а она была очень доброжелательна и гостеприимна. Но когда я направился в ванную, она в панике остановила меня, прокричав: «Нет, нет!». А затем протиснулась в дверь и начала судорожно что-то переставлять. Естественно, я почувствовал что-то неладное. Здесь таился какой-то секрет. И подобное происходило не однажды, но многое держалось от меня в тайне, и я продолжал заниматься своими делами — велосипедами и футболом, а также мечтал стать похожим на Брюса Ли и Мухаммеда Али, моих кумиров.

Еше в бывшей Югославии у моего отца был старший брат. Его полное имя было Сабахудин, но все звали его Сапко (моего старшего сводного брата назвали в его честь). Сабахудин был боксером, настоящим талантом. Он выступал за боксерский клуб «Раднички» из Kparyeваца, стал в его составе чемпионом Югославии и был привлечен в национальную сборную. Но в 1967 году, когда парню было всего двадцать три и он только что женился, Сабахудин утонул в реке Неретва. Там были коварные течения, и, по всей видимости, у него возникли проблемы с сердцем или с легкими. Течением его затянуло вглубь, и он захлебнулся. Можете себе представить, каким ударом это стало для семьи?! После того трагического случая мой отец стал настоящим фанатом бокса и единоборств. Он собрал видеозаписи боев, не только с участием покойного Сабахудина, но и великих Али, Формена и Тайсона. Кроме того, на этих старых записях были все трюки Брюса Ли и Джекки Чана.

Именно эти пленки мы и просматривали, когда собирались у телевизора. Шведское телевидение было отстоем. У нас оно не пользовалось авторитетом. Мы жили в совершенно другом мире. Впервые я посмотрел шведский фильм уже в двадцатилетием возрасте, а о шведских героях или спортсменах (вроде Ингемара Стенмарка и ему подобных) и понятия малейшего не имел. Зато я знал, кто такой Али! Вот это была легенда! Он делал то, что считал нужным, невзирая на мнения людей. Он никогда не извинялся, и это я навсегда запомнил. И решил: это мое. Вот кто был понастоящему крут. Этот парень гнул свою линию. И это был пример для подражания, так что я взял на вооружение какие-то вещи, типа — я круче всех. В Русенгорде нужно было держаться уверенно: если вы слышали у себя за спиной какую-либо гадость (самыми худшими для парня считались прозвища, связанные с женской анатомией), то уже не имели права отступать.

И все же, несмотря на суровые нравы, стычки между нами были редкими. Не надо забывать, что Русенгорд был один против

всех. Я наблюдал за маршем неонацистов 30 ноября (День памяти шведского короля Карла XII — прим, пер.) и выкрикивал что-то в знак протеста в адрес этих расистских ублюдков. А в другой раз, во время Фестиваля в Мальмё стал свидетелем того, как внушительная компания из Русенгорда (порядка двух сотен парней) отлавливала одного подобного малого. Сказать по совести, это выглядело не очень честно. Но я бежал вместе со своими ребятами. Думаю, тому парню пришлось не сладко. Мы все были очень задиристыми и дикими. Хотя, случалось, было трудно сдерживать страх.

Когда мы с отцом жили близ школы «Стенкула», я частенько задерживался допоздна у матери. А путь домой лежал через темный тоннель, пересекавший улицу Амирал и железнодорожный мост Аннелундс. Несколько лет назад здесь обокрали и жестоко избили отца, после чего он угодил в больницу с пробитым легким. Сам того не желая, я все время держал этот случай в уме. И чем сильнее я пытался вытеснить его из подсознания, тем упорнее все возвращалось. В окрестностях также пролегали железнодорожные пути, были там еще жутковатая по ночам аллея, какие-то заросли кустарника и два фонарных столба. Один из них располагался на входе в тоннель, другой — на выходе. Между ними — тьма кромешная. В общем, атмосфера выглядела зловещей. Эти два фонаря и стали для меня маяками. Расстояние между ними я пробегал как угорелый, сердце бешено колотилось, и всякий раз я представлял, что где-то здесь притаились злобные мужики, вроде тех, что напали на отца. И еще: если я побегу достаточно быстро, то все обойдется. Так я и возвращался домой почти бездыханным, и, конечно, мало чем напоминал Мухаммеда Али.

Как-то раз отец взял нас с Санелой с собой в Арлёв поплавать. Потом я гостил у друга. По пути домой пошел дождь. Он усиливался, и мне пришлось что есть силы крутить педали велосипеда. В итоге домой я приковылял весь промокший до нитки. Тогда мы уже переехали на улицу Зенит, что немного в стороне от Русенгорда. Я изнемог, меня качало из стороны в сторону, да еще, в придачу, начались боли в животе. В общем, я был разбит. Я едва мог идти, рухнул на кровать и укутался. Затем меня вырвало, начались судороги, я стал бредить.

Вернулся домой отец. Опять в своем репертуаре, его не переделаешь. Снова пьяный, а холодильник по традиции пуст. Но когда приходит беда, ему нет равных. Отец быстро вызвал такси, взял меня на руки, как младенца, и понес к машине. Я был тогда лег-

кий, как пушинка. Отец же — огромный и мощный, словно обезумел и, свирепый как лев, стал орать женщине-таксисту:

«Это мой мальчик, он — мое все. Плевать на правила движения, я заплачу штраф, и полицейских я возьму на себя». Испуганная женщина сделала так, как он просил. Она дважды проехала на красный и подрулила прямо к детскому отделению больницы Мальмё. Как мне рассказывали, ситуация была критической. Мне сделали укол в задницу, а отец, тем временем, слушал страшные истории про паралич и прочие последствия данного заболевания. Думаю, в ответ он сказал что-нибудь резкое. Если что не так, он мог бы перевернуть вверх дном весь город.

Но отец успокоился, а я лежал на животе и плакал. Сделали еще один укол. Нам сказали, что у меня менингит. Медсестра зашторила окна и выключила свет. Вокруг меня должно было быть темно. Мне дали еще какие-то лекарства, а отец стоял и смотрел на меня. В пять часов утра я открыл глаза — кризис миновал. Я и по сей день не знаю, что могло его спровоцировать. Вполне возможно, я просто не умел заботиться о себе.

Я питался кое-как. Физически я был маленьким и слабым. Зато был силен в других вещах. Я выбросил из головы произошедшее и стал жить дальше. Я не засиживался дома, меня все время кудато тянуло. Я все время находился в движении. А еще во мне будто горел огонь, и я так же, как и отец, способен был легко заводиться (помните, «Кто ты такой, черт возьми?»). Уже сейчас я осознал, насколько это были нелегкие годы. Отец жил перепадами настроения: либо в полной прострации, либо доходя до бешенства. В последнем случае он мог орать что-то вроде: «В это время ты должен быть дома!», или «Ты не должен этого делать, черт побери!».

В отцовском понимании, если ты, парень, попал в передрягу, то должен постоять за себя и держаться, как настоящий мужик. Никаких нюней и размазни, никаких «Ой, у меня сегодня живот разболелся» или «Что-то мне сегодня грустно». Ничего в этом роде!