Златан Ибрагимович - Я — Златан Страница 7

В отцовском понимании, если ты, парень, попал в передрягу, то должен постоять за себя и держаться, как настоящий мужик. Никаких нюней и размазни, никаких «Ой, у меня сегодня живот разболелся» или «Что-то мне сегодня грустно». Ничего в этом роде!

На примере отца я приучал себя идти по жизни стиснув зубы. Понял, что такое самоотверженность. Как-то раз мы купили мне кровать в «Икее», а отец не мог оплатить доставку (что-то порядка пяти сотен крон). Что было делать? Все просто: отец взвалил эту кровать себе на спину и потащил, как одержимый, километр за километром. Я шел следом, неся спинки кровати, и хотя они были легкими, едва поспевал за ним.

— Отец, остановись. Не гони.

Но он не останавливался. Можно сказать, он обладал харизмой мачо. Когда он изредка заявлялся в школу на родительские собрания, все присутствовавшие удивлялись этой его ковбойской удали: «Кто он?». Его заметили и зауважали, а учителя не осмеливались жаловаться на меня, по крайней мере так, как им бы этого хотелось. Вроде, «нам лучше быть поосторожнее с этим парнишкой».

Меня часто спрашивают, чем бы я занимался, не стань футболистом. Ума не приложу. Но очень может быть, что превратился бы в уголовника. В то время вокруг меня было много криминального. Нельзя сказать, что мы только о том и думали, чтобы совершить мелкую кражу или угон. Но в этом было что-то привлекавшее меня. Все эти велосипеды и воровство в универмагах вдохновляли меня, и я должен быть благодарен судьбе, что отец ничего об этом не узнал. Да, он пил, но при этом строго придерживался определенных правил: ты должен совершать только правильные поступки, тем более ничего не красть (даже и мысли об этом себе не позволять), и тогда, типа, попадешь в рай.

В тот раз, когда мы попались на краже в универмаге «Вессельс», я все равно был в восторге. Ведь мы набрали вещей на полторы тысячи четыреста крон. Это не конфетки какие-нибудь стянуть. Но отец моего друга-«подельника» решил проучить нас и сдал, и когда пришло письмо, что, мол, Златан Ибрагимович был задержан за кражу и прочее, мне удалось порвать его, до того как его увидел отец. Я был рад и продолжил свои «делишки». Ясно, что добром бы все не закончилось.

Но могу твердо заявить, что никогда не имел ничего общего с наркотиками. Я всегда был решительно против них. Более того: помимо вылитого отцовского пива, о чем рассказывалось ранее, я выбрасывал и мамины сигареты. Я ненавидел все эти наркотики и прочую отраву. Да и напился впервые только лет в семнадцать— восемнадцать и, как и положено юноше после первой попойки, блевал где-то на ступеньках. После этого подобное происходило со мной крайне редко. Один раз, помню, набрался в бассейне, когда мы отмечали мое первое скудетто (звание чемпиона Италии по футболу — прим, пер.) в составе «Ювентуса». Но виновником был Трезеге — это он, змей-искуситель, подбил меня на этот «подвиг».

Мы с Санелой присматривали за Кеки. Ему строго-настрого запрещалось пробовать сигареты или алкоголь, и мы контролировали его. Младший брат стал для нас кем-то особенным.

Мы заботились о нем. C делами сентиментальными он обращался к Санеле, с другими проблемами — ко мне. Я взял наОсебя ответственность за него и заступался. Но в остальном я оставался отнюдь не святым и не всегда был приветлив даже с друзьями или товарищами по команде. Я был излишне агрессивен и позволял себе такие выходки, из-за которых сейчас пришел бы в бешенство, поступи так кто-либо в отношении моих Макса и Винсента. Увы, это факт. Уже тогда я был, скажем так, неоднозначным.

Я был одновременно и дисциплинированным, и диким. Я вывел насчет этого свою философию: нужно не только заявлять о себе, но и подтверждать слова делом. Не просто так — взять и сказать: «Я — лучший, а вы кто такие?». Нет, конечно, ведь это как-то по-детски. Но и не быть похожими на скромных шведских звезд с их невнятным лепетом. Мне хотелось быть лучшим, оставаясь при этом задиристым и даже вызывающим. Разумеется, я даже не мечтал превратиться в суперзвезду или что-то в этом роде. Боже, о чем вы — я же из Русенгорда?! Но, тем не менее, все эти мысли помогли мне стать хоть немного другим.

Я был, что называется, проблемным малым. Еще и немного сумасшедшим. Но при этом обладал своим характером. Я мог опоздать в школу (рано подняться было проблемой), но при этом хотя бы выполнял домашние задания (каюсь, не всегда). Легче всего мне давалась математика. Раз, два, три — и я находил решение. Это чем-то напоминало игру на футбольном поле. Образы и решения приходили ко мне молниеносно. Но меня тошнило от того, что нужно скрупулезно записывать все это на бумагу, и учитель думал, что я «сачкую». Я не считался прилежным учеником, от которого ждут успехов в учебе. Скорее, наоборот, — вылета из школы. Но я старался подходить к учебе всерьез. Штудировал учебники перед контрольными. Правда, на следующий день после них все выученное вылетало из головы. Все-таки, в школе я был не так уж плох. Просто не мог подолгу усидеть на месте, ерзал, да еще швырялся ластиками и другими подручными предметами. Ну, шило в заднице, одним словом.

Те годы были бурными. Мы постоянно переезжали, из квартиры в квартиру. У меня это вызывало недоумение. Мы не задерживались на одном месте больше года, и учителя пользовались этим. Мне говорилось, что следует перейти в школу по соседству, и не потому, что того требовали правила, а просто чтобы отвязаться от меня. Я регулярно менял школы, и поэтому с трудом находил себе

друзей. Отец то и дело отправлялся дежурить на работу, все его внимание занимали война и выпивка, но хуже всего, его стал беспокоить шум в ушах («тиннитус»), В его голове словно позвякивал колокольчик. Глядя на весь этот бардак, происходивший в моей семье (а какое-нибудь дерьмо случалось постоянно), я решил пореже думать об этом и стал все больше заботиться о самом себе.

Знаете, мы — балканцы — люди горячие и нетерпимые. Когда одна из сводных сестер (со всей своей наркотой) порвала отношения с матерью и всеми нами, это было ожидаемо: после стольких то попыток побороть зависимость. Но ведь и другая моя сводная сестра также покинула семью. Мать просто вычеркнула ее из своей жизни, не знаю точно за что. Поговаривали что-то о ее дружке, тоже родом из Югославии. Они крепко повздорили между собой, и мать по каким-то причинам приняла его сторону. Сестра в ответ завелась, и они вылили друг на друга ушаты дерьма, что, конечно же, совсем не хорошо. В конце концов, не конец же света случился.

Та ссора была далеко не первой в нашей семье. Но мать осталась непреклонной и, образно выражаясь, закрыла перед моей второй сводной сестрой дверь на ключ. Могу ее понять — я вообще не забываю обид. Могу годами помнить даже про обыкновенный грубый подкат в игре. Я помню все зло, которое мне причинили, и могу долго держать обиду. Но в данном случае все зашло слишком далеко.

Нас было пятеро — братьев и сестер, — и вот остались только трое: я, Санела и Александар. И положение нельзя было исправить — это было словно высечено на камне. Особенно было жаль, что вторая из сводных сестер больше не жила с нами. Годы шли. Пятнадцать лет спустя ее сын позвонил нашей матери, соответственно, своей бабушке:

Привет, бабушка, — начал было он, но мать не захотела с ним общаться.

Извините, — сказала она и положила трубку.

Услышав об этой истории, я не мог поверить своим ушам. Даже не могу описать охватившее меня чувство: мне было очень не по себе, хотелось провалиться сквозь землю. Никогда так не поступайте! Никогда, никогда! К сожалению, в нашей семье слишком много спеси, которая чертовски вредит нам, и я счастлив, что в моей жизни есть футбол.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В Русенгорде существовало неформальное деление на общины, одна не лучше другой, хотя, пожалуй, низший статус имела так называемая «цыганская». Это вовсе не означало, что все албанцы, к примеру, или турки селились кучно в одном месте. И важнее было, не из какой страны родом твои родители, а из какой ты общины. И, в общем, следовало оставаться в ее границах. Та, где находился дом моей матери, называлась Тёрнрусен («розы с шипами», в переводе со шведского — прим. пер.). Здесь имелись качели, детская площадка, мачта с флагом и футбольная площадка, где мы ежедневно играли. Иногда меня не принимали — «мал еще». Это уже потом я так вымахал.

Меня бесило, когда я оставался вне игры. Еще терпеть не мог проигрывать. Но даже больше чем победа, в игре меня привлекали различные финты и трюки. Ведь они вызывали восторженные возгласы вокруг: «Вау! Только посмотрите на это!». C помощью таких финтов и трюков можно было удивить окружающих, и нужно было долго тренироваться, чтобы стать лучшим. Частенько мамаши кричали нам: «Уже поздно! Ужин готов. Ступай домой».

«Сейчас, сейчас», — бросали в ответ мы и продолжали играть. Могло стемнеть, мог начаться дождь, наконец, мог бы случиться конец света — мы все равно продолжали играть. Мы не чувствовали усталости. Поле для игры было маленьким, и приходилось не только быстро бегать, но и соображать. Особенно это касалось меня, маленького и хилого, которого легко было оттеснить от мяча. И я все время разучивал разные хитрые приемчики. Так было нужно, иначе не услышишь никаких «Вау!», ничего из того, что вдохновляло меня. Я даже часто засыпал в обнимку с мячом, придумывая, какие еще трюки я проделаю завтра. Это было своего рода бесконечное кино.