Неизвестно - Короткевич Страница 7

Посещение церкви на Нерли не просто повлияло на писателя. Оно пере­вернуло его личную жизнь. Заметим, что еще до этого Короткевич попрощался с Раисой Ахматовой.

После посещения церкви Владимир пишет несколько стихотворений. Одно из них, «Дзіва на Нерлі» (датировано 26 мая 1959 года), более известно. А вот на второе, «Цягнікі заспявалі, заплакалі», обращает внимание не каждый:

Дні нядаўнія, ясныя, любыя,

Курганоў старажытных спакой,

Кураслеп на лугах Багалюбава,

Белы храм над Нерлю ракой.

Ці здалося мне, ці прыснілася,

Што ў вясеннія гэтыя дні

У вачах тваіх шэрых мілых,

Больш было да мяне цеплыні.

Ирина Горева, рассуждал в романе Андрей Гринкевич, «совсем не нравилась ему как женщина. Но однажды он на минуту дал себе волю и спросил, а что бы он, Андрей, почувствовал, если бы она исчезла. И искренне ответил сам себе, что это было бы плохо. Незаметно он просто свыкся, что каждую неделю будет видеть ее, слышать ее голос, следить за ходом ее мыслей, смеяться над ее шутками.

Он понимал, что ее лекции не просто лекции, что это еще и какой-то новый, пока мало понятный для него, взгляд на жизнь, на ее цвета и звуки, на человече­ские чувства, на художника и искусство».

По сути, преподаватель открывала Короткевичу ранее не известный, волшеб­ный мир искусства, собственным примером приобщала к тысячелетнему опыту и поискам человечества. На дворе бушевала весна, в душе и перед глазами была она. Владимир не мог не влюбиться.

Чтобы обнаружить в себе это чувство, Короткевичу понадобилось еще немного времени. «В начале июля (1959 года. — Д. М.) друзья разъехались по домам. Андрей пожил недели три дома, а потом воспользовался приглашением дяди, по-походному быстро собрался и утром следующего дня уже выходил из поезда на перрон небольшой станции». В романе она названа Суходолом. В реальности это Рогачев, где жил Игорь, дядя Короткевича.

В один из моментов герой «вдруг с невероятной ясностью понял, откуда было томление. Не хватало ее. Не хватало звуков ее голоса, не хватало рас­трепанных прядей, серых кротких глаз, нежной выразительности движений. Не хватала до боли. Хоть кричи. «Что со мной? — подумал он. И внезапно пад- мывающая волна радости охватила его. «Кажется... кажется, это пришло... Наконец это пришло... Неужели?! (...) Ну конечно же, это было так. Конечно, не хватало ее. Он просто был уверен, что не может больше полюбить, потому и не думал о ней... А сейчас как будто омылись глаза. И мир такой широкий. И ветер дышит новой жизнью. Ну нет, жизнь еще не окончена. Жизнь еще можно начать сначала, вот тут, на этой большой реке, в эту минуту».

Они снова встретились осенью 1959 года в Москве. В романе утверждается, что главной героини «не было в Москве целый сентябрь». Но в реальности 12 сентября Короткевич писал в письме к Юрию Гальперину: «А рецензию оную я покажу нашему экскурсоводу. Ее первая лекция будет у нас только в среду, и я хочу, чтоб она прочла тоже. Потом сразу перешлю тебе» (БелДАМЛМ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 14. Л. 35).

21 сентября умер отец Короткевича, Семен Тимофеевич, писатель срочно вер­нулся домой. Те же события, то же время (конец сентября) описываются в романе. Как утверждает автор, «через две недели» после похорон герой вернулся в Москву.

В «Леанідах...» Ирина Горева пригласила Андрея Гринкевича к себе в гости. И однажды молодой поэт позвонил в квартиру на площади Маяковского (тот же адрес упоминается 21 декабря 1959 года в письме к Янке Брылю: «сейчас у них прекрасная квартира в районе площади Маяковского»). Но тут его ждал неожи­данный «сюрприз»: двери квартиры открыл муж. Для поэта, который не знал о его существовании, это был психологический удар: «Я прыйшоў да самых родных дзвярэй, //1 тут // Забілі мяне», — напишет он в поэме «Плошча Маякоўскага». В то время лирический герой утверждал, что «быў няздатны на метафары». В соответствии с тем же поэтическим источником, это произошло «ў чорны мой панядзелак. //Кастрычніка, дванаццатага чысла».

Между тем человек, которого Гринкевич увидел на лестничной площадке, достоин подробного описания. «Андрей увидел мужчину, темноволосого, с высо­ким, немного залысым лбом. Фигура тяжеловатая, взгляд глаз умный и искрен­ний. Выражение облика — с той доброй, несколько излишней интеллигентской ироничностью, какую Андрей и любил, и не любил в людях своей среды. Он счи­тал ее слишком городской». В «Леанідах...» этого человека зовут Михаил. Выбор имени, пожалуй, неслучайный. Именно так звали молодого человека, который женился на С. М. В реальности мужа Молевой звали Элигием (сокращенно — Элием) Белютиным.

Его назвали так по желанию дедушки, итальянского дирижера, в честь святого, который опекал ремесленников и художников. Родившись в 1925 году, Белютин в 16 лет пошел в армию защищать Москву. Как писали его биографы, «на фронте ему прострелили легкие, там он заработал газовую гангрену левой руки, но остался живым и стал художником».

Фронтовые подробности биографии главной героини выяснились во время одной из следующих встреч. В романе упоминается дата «двадцать седьмого». Какого месяца — не уточняется. Вариантов два — октябрь или ноябрь. Скорее всего, ноябрь, ведь в произведении упоминается и дата следующего свидания, которое произошло вскоре после предыдущего, — 2 декабря. Именно 27-го Андрей признался своей преподавательнице в любви. А она рассказала ему соб­ственную историю: «Я человек тяжелой судьбы. Война захлопнула передо мною двери в театр. Обмороженные в сорок первом руки — в музыку. А я... мне это было дороже, чем жизнь. Что мне осталось? Писать книги и объяснять другим. Нечто вроде причетчика при храме искусства».

Согласно роману, в 1941 году Ирина Горева участвовала в защите Москвы. Ей было тогда пятнаццаць. Она добавила себе год и попала в ряды московского ополчения. «Началось с обстрела. Когда он закончился, все поле было переры­тое, как будто тут целую неделю копалась свинья. Огромная, со слона. А потом немцы пустили против нас пехоту и танки. Тяжелые танки «Валентин». И тут случилось удивительное. Нас было две сотни почти ребят. И мы отбили танковую атаку... Витя (первая любовь Ирины Горевой. — Д. М.) сжег одну из машин... А нас осталось пятьдесят человек... И такое опьянение — мол, вот стоило нам прийти — и враг убегает, — что эти пятьдесят бросились в контратаку... Глупые, хорошие были парни... Командирам удалось их задер­жать... Витька подобрал немецкий автомат и прикрывал очередями тех, что отступали к своим окопам. Я была неподалеку. И тут... тут мина попала как раз в то место, где стоял он... Я еще успела увидеть: высокий такой, черный, масляной столб дыма и земли... И потом тьма... Меня подобрали парни. Михаил (командир отделения. — Д. М.) сам отправил меня в медсанбат... Но что они могли тогда? Осколок сидит в околосердечной сумке и теперь». Согласно рома­ну, именно Михаил стал ее мужем. «Я ждала, и он ждал. Не уставал ждать. И говорил, говорил мне слова. Что мне было в жизни после той смерти? Жизнь отобрала любимый путь, жизнь лишила любимого человека... Я согласилась».

Это события романа. Как они соотносятся с действительностью? Раньше уже шла речь об участии Э. Белютина в защите советской столицы. А вот цитата из воспоминаний Молевой о собственном представлении на литературных курсах: «Представление нового преподавателя Ю. Г. Лаптевым было коротким. Ученая степень. Книги. Журналистская работа. Участница обороны Москвы. Участ­ница Великой Отечественной». Приведу еще одно доказательство насчет прав­дивости литературной цитаты. 29 февраля 1960 года Владимир Семенович писал из Москвы о Молевой своему другу Янке Брылю: «И все равно, лучше бы не рождаться на свет. Потому что для нее остались считаные годы, возможно, месяцы. Была девчонка. Был взрыв бомбы. И как итог, осколок в околосердечной сумке. И операцию сейчас делать поздно».

Кроме того, процитируем отрывок из «Балады пра галубіныя перы». В ней говорится о парне и шестнадцатилетней девушке, которые в начале войны пошли на фронт:

Хлопцы танкі сустрэлі ружэйным агнем

І забітымі ў полі ляглі. (...)

І дзяўчыну таксама не мінуў свінец.

Гарэлі пясок і трава.

Над грудзьмі белай зоркай застаўся рубец,

Дзе асколак пацалаваў.

Согласно роману, даже после искреннего разговора «так и не дождался твердого ответа (...) сказал Андрей. — Она говорит, что я нерассудительный, разговаривает со мною обо всем, лишь бы не вспоминать того, что было». Это было какое-то наваждение. «Андрею это было тем хуже, что он последние месяцы плохо спал. Он даже ел плохо в те дни, когда не видел ее. Как морфинист без мор­фия. День проходил в напряженных мыслях о ней, в упрямой, но часто бесплодной работе, в бесцельном шатании по городу. А вечером человек ложился в кровать и часов до четырех не мог спать. Лихорадочные мысли, фантазии, подчас какая-то путаная связь слов, внешне стройные предложения, которые ничего не означают. Потом — тяжелый сон, в котором он ни разу не видел ее. А потом, часов в семь, будто шоковый удар, когда просыпаешься, сидя на кровати».