Геннадий Авласенко - Унесенные временем Страница 8

— Почему, помню, — сказала Санька, сглатывая слюну. — Санькой меня зовут, вернее, Александрой. Александром. — быстро поправилась она. — Санькой, то есть.

— Наше имя, — удовлетворенно кивнул Феофан. — Не басурманское. А я, грешным делом, тебя совсем было за басурмана принял. Из земель пер­сидских али из степей киргизских. одеяние на них чудное иногда бывает, вроде твоего.

— Нет, я не оттуда, — сказала Санька. Потом она помолчала немного и добавила, немного смущаясь: — А сейчас какой год?

— Какой год?

Перестав помешивать варево, Феофан удивленно взглянул на Саньку.

— Я просто больна. болен был немного, — смущаясь все больше от необходимости врать, пояснила Санька. — В памяти провалы. припадки случаются.

— Твой припадок, Алексашка, нас из большой беды выручил, — задумчи­во произнес Феофан, снимая котелок с огня. — Постеснялись, ироды, хворое дитя трогать, а иначе не миновать бы нам с тобой поруба земляного али избы пыточной. А год сейчас шесть тысяч шестьсот первый от сотворения мира.

Услышав такую огромную цифру, Санька невольно встрепенулась. А что, если это все же будущее. а то, что она сейчас наблюдает: что-то вроде роле­вой игры.

Потом до ее сознания дошли самые последние слова Феофана, и Санька вдруг вспомнила, что на Руси до Петра было какое-то странное летосчисле­ние, совсем не похожее на наше.

— А от рождества Христова сейчас который год будет? — убитым тоном пробормотала она.

— От рождества Христова?

Феофан задумался, что-то просчитывая в уме.

— По летосчислению латинскому сейчас год тысяча шестьсот седьмой от рождества Спасителя нашего, Иисуса Христа...

Он вздохнул, зачерпнул ложкой немного из котелка и, непрерывно дуя, поднес ко рту.

— Соли маловато. — проговорил Феофан, вторично вздохнув. — Только где ее сейчас взять, соль? Страшное время, Алексашка... от Батыева разоре­ния такого страшного времени на Руси святой не было! И люди сейчас — аки звери лютые, а жизнь человеческая гроша ломаного не стоит! — Он замолчал, подсунув котелок Саньке и протянув ей ложку, добавил: — Одна ложка у меня, так что давай, первым хлебай.

Санька хотела было отказаться, но рука ее, невольно ухватив ложку, уже погружала ее в дымящееся варево. А потом она, обжигаясь, глотала, почти не жуя, содержимое котелка и опомнилась лишь тогда, когда умяла почти поло­вину этого самого содержимого.

— Спасибо! — сказала она, отодвигая от себя котелок с ложкой. — Очень вкусно! А из чего похлебка?

— Из чечевицы с бараниной похлебка, — задумчиво проговорил Феофан, принимая котелок. — Неужто ты чечевицы никогда не едал? Али в ваших местах ее не растят?

Санька ничего не ответила. Врать не хотелось, правду сказать она тем более не могла

— Молчишь? А может, откроешься все же: кто ты и откуда идешь?

Он принялся за еду, одновременно ожидая ответа на свой вопрос. А что ему могла сказать Санька? Она просто сидела и молча наблюдала за тем, как Феофан доедает чечевичную похлебку.

— Не хочешь, не говори. — сказал Феофан, покончив с едой. — Коте­лок помой. там ручеек, у холма.

Санька взяла котелок и двинулась в указанном направлении. Она и вправ­ду обнаружила там не ручеек даже, небольшую речушку с чистой и на удив­ление теплой водой.

Вот только мыть жирные котелки даже в такой, хоть и вполне комфорт­ной, но все же не горячей воде Саньке как-то не приходилось. Может, набрать воды и на костре ее вскипятить?

— Ты, Алексашка, особо не мудрствуй! — словно прочитав Санькины мысли, крикнул от костра Феофан. — Сполосни, потом песочком продрай и вновь сполосни. И будет с него!

Санька так и поступила. Причем выдраила котелок на совесть (и песком его прочищала, и травой протирала. и так несколько раз). А вернувшись к костру, принесла с собой полный котелок воды, увидев которую, Феофан одо­брительно крякнул и тут же принялся пить.

— Хочешь стать послушником, Алексашка? — спросил он Саньку, поста­вив котелок на траву. — А потом, Бог даст, и в настоящие монахи опреде­лишься, когда в возраст войдешь.

И тут Санька поняла, что ей надо делать.

Надо отыскать Ивана!

«Машина времени», возможно, сейчас у него, и если у Ивана хватило ума хорошенько ее припрятать от посторонних глаз, тогда.

Тогда у них еще остается шанс вернуться.

Домой или в будущее. куда угодно, только подальше от страшного этого времени!

Но даже если «машины» у Ивана нет — все равно Саньке просто необхо­димо его отыскать! И как можно скорее!

— Я брата ищу, — сказала она, умоляюще глядя на монаха. — Иваном кличут. Он немного старше меня и повыше будет, но одет очень похоже. Вы его сегодня не встречали?

— Не встречал, — сказал Феофан, подкидывая в костер последние сучья. — А давно с ним разошлись?

— Вчера, — сказала Санька, потом подумала немного и добавила: — Точ­нее, позавчера.

— Теперь легко потеряться. — вздохнул Феофан. — Темное время страшное! Наказует нас Господь за грехи наши тяжкие! За Иоанна государя грехи. за грехи Бориса, царя суетного, неправедного. — Он замолчал, неожиданно строго взглянул на Саньку. — Самозванец, за царевича Дми­трия себя выдававший, год почти в Москве царствовал. слыхал, небось, о таком?

— Слышал немножко, — сказала Санька, навострив уши. — А сейчас кто в Москве царствует?

— Сейчас — царь боярский! — понизив голос почти до шепота, сказал Феофан. — Шуйского Василия бояре с крыльца кремлевского царем выклик­нули, да Бог все видит! И в наказание нам еще одного самозванца послал. А иные бают, что прежний самозванец смерти избежал. Чур меня, чур!

И, замолчав, Феофан истово перекрестился.

— А сам-то ты крещеный, Алексашка? — неожиданно строго спросил он Саньку. — Али в басурманской вере какой?

— Крещеный! — сказала Санька. — В прошлом году крестили!

На этот раз Санька сказала чистую правду, но тут же сообразила (с опо­зданием, правда), что лучше бы ей соврать. У них тут, наверное, всех крестят сразу же после рождения.

— А крест на тебе есть? — все так же строго поинтересовался Феофан.

Санька торопливо полезла рукой под тенниску и вытащила из-под нее

маленький нательный крестик на цепочке.

— Вот!

Она боялась, что Феофан сейчас примется рассматривать ее крестик и что-то такое неправильное в нем обнаружит, но монах лишь удовлетворенно кивнул головой. Облегченно вздохнув, Санька вновь спрятала крестик под тенниску.

— Ты не серчай, Алексашка, что на слово тебе не поверил! — пророкотал Феофан. — А молитвы какие знаешь?

— Разные.

Санька не знала ни одной из молитв и даже не представляла, как будет выкручиваться, ежели Феофан сейчас попросит (или прикажет, что, впрочем, одно и то же) прочитать хотя бы «Отче наш».

Но монах на этот раз, кажется, поверил Саньке на слово. И принялся укладываться спать, положив под голову котомку.

— Тяжелая плеть у боярина. — пробормотал он, ворочаясь с боку на бок. — До сих пор плечо огнем горит.

Санька вдруг вспомнила, как хлестал Феофана расфуфыренный молодчик в кольчуге, а тот, под издевательский хохот остальных всадников, лишь уни­женно кланялся и просил о пощаде.

И хоть принял удары Феофан именно из-за нее, Санька вдруг с удивлени­ем почувствовала, что не испытывает к монаху за этот его самоотверженный поступок ни малейшей благодарности. Лишь жалость непонятную, да и ту с изрядной долей презрения.

А Феофан тем временем перестал ворочаться и, кажется, даже задремал. Тогда и Санька принялась укладываться на ночлег, выбирая местечко повыше и посуше.

— Ты, Алексашка, ежели продрог, ползи ко мне! — сонно пробормотал Феофан. — Вдвоем оно куда как теплее будет.

«Ага! — мысленно ответила ему Санька. — К тебе?! Разбежалась!»

Вдвоем и в самом деле было бы теплее, но Санька все же решила дер­жаться подальше от непонятного этого монаха. Улегшись в траву, спиной к догорающему, но все еще немного согревающему костру, она свернулась калачиком и постаралась поскорее уснуть.

Но сон все не шел и не шел к Саньке. Вместо него приходили мысли, большей частью невеселые и даже печальные.

Например, Санька вдруг вспомнила о маме. И подумала, как ужасно, если они больше никогда уже не встретятся. Никогда. какое это страшное слово!

Потом Санька представила себе весь тот переполох, что поднимется в деревне, когда обнаружится, наконец, их с Иваном исчезновение. Вернее, оно уже обнаружилось, и их ищут сейчас везде: и в лесу, и возле озера, и, конечно же, в самом озере. и в поисках этих задействована полиция, а может, даже армейские подразделения десантной воинской части, расположенной за пять километров от деревни. И мама с безумными заплаканными глазами вторые сутки не отходит от телефона в ожидании хоть каких-либо известий. Впро­чем, у тети Клавы точно такие же безумные, выплаканные глаза, и она тоже всю ночь напролет торчит у телефона.