Михаил Ермолаев - Русская философия XXI века. Максимы Страница 4

Поскольку сознание возникает не для знания, а для причинения себе ущерба, постольку человеческий ум является объективацией страдания. Тогда как для самосохранения, для достижения практической пользы, равно как для игры в шахматы, нужно не сознание, а интеллект, ум природы, то, что стоики назвали инстинктом. А поскольку этот ум сложил свои полномочия перед абсурдом, постольку человек оказался без поводыря в мире грез и галлюцинаций.

Вывод: для устроения счастья человеку нужно не сознание, а инстинкт. Сознание же может только грезить о счастливой жизни, если она уже есть. Мизология – это ненависть к разуму человека и тоска по инстинкту природы. Сознающий разум возникает не для счастья, не для целесообразного устроения жизни, не для пользы, а для наведения порядка в мире человеческого воображения, его безумного сумасбродства. Ум сводит на нет то, что может дать инстинкт, а инстинкт может дать нам счастье. Быть автоматом – это счастье, быть умным для человека – это несчастье. Ничего, кроме ярма на шею и больших тягот, ум человеку не дает. Мысль о наслаждении удаляет от нас наслаждение, а мысль о счастье удаляет от счастья.

Безудержное сумасбродство

Человеческий разум – это вторичное следствие встречи реального с абсурдом, ибо первичное следствие состоит в безудержном сумасбродстве иллюзий, освобожденных абсурдом из-под гнета инстинкта. Если бы не было иллюзий, не зависимых от опыта, то не было бы и того, что человек предписывает самому себе, вопреки опыту.

Скрытой основой любой свободы является произвол иллюзий. Благодаря этому произволу приостанавливаются побудительные действия сигналов среды, действующих причин природы. Воля предстает в виде такого вида причинения, свойством которого, по словам Канта, является свобода, то есть способность быть причиной своего действия, пренебрегая склонностями своей природы. Поскольку человек грезит, постольку он мыслит. Его мысли – это галлюцинации, посредством которых он ввязывается в намерения природы и которым подчиняет свои желания.

Как мыслящее существо человек получает способность определять самого себя к совершению поступков, сообразно своим иллюзиям. А как неразумное существо он выходит из-под контроля внешних побуждений.

Вывод: быть свободным неразумно, ибо свободе нужно подчинять себя иллюзиям, которые приобретают прочность моральных законов.

Хаос

Абсурд, освобождая иллюзии, освобождает место хаосу, в котором все возможно, но ничего нельзя. И нет никакой внешней силы, которая бы могла принудить хаос к ограничению возможностей, кроме самого хаоса. Для человека плодотворен не детерминизм, а хаос. Безудержное сумасбродство хаоса дает нам чистую возможность, без какой-либо ее связи с наличным. В нем бытие не бытийствует, а ускользает. В модусе ускользающего бытия ни одно действие не имеет ни смысла, ни цели. Безудержное сумасбродство хаоса заманивает одним тем, что в нем все возможно. А все возможно потому, что ничего нельзя, ничто не имеет смысла.

Вывод: всякому смыслу предшествует движение без смысла. Любой смысл появляется только потом, вторым шагом и тогда уже не все можно.

Бессмыслица

Бессмыслица свалилась с небес хаоса. Это, как бы сказал Гегель, еще свобода в себе, ей нужно пройти путь самоограничения, чтобы стать свободой для себя, чтобы подчинить себя своему закону. Если хаос говорит, что ничего нельзя, то свобода отвечает ему, что не все возможно. Бессмыслица – это не антоним смысла и не отсутствие смысла, а его предварение. Если бы это было отсутствие смысла, то оно бы никогда не породило его присутствие. А бессмысленное действие может подарить себе смысл. Поэтому изначальное человеческое действие – это действие без смысла, которое всегда предшествует смыслу, появляющемуся вдруг, неожиданно. Только абсурдность существования позволяет человеку придавать смысл бессмысленному.

Рефлексия по поводу хаоса, абсурда и бессмыслицы

1. Антропологический дискурс может строиться двояким образом. Если мы полагаем, что непрерывным и однородным преобразованием мы может прийти от современного человека к моменту его возникновения, то это будет линейный дискурс. Этот дискурс лежит в основании современной натуральной антропологии, в которой предполагается, что человек коммуникативно и причинно обусловлен. Линейными преобразованиями получить из современного человека – воображающего человека нельзя.

Если же мы полагаем, что для человека нет причин, то нам нужно согласиться и с тем, что однородным и непрерывным преобразованием современного человека мы не сможем получить начальную точку его существования. Мы никогда не сможем к ней прийти, она все время будет отодвигаться, ибо она будет требовать от нас не эволюционной логики, а парадоксальной. То есть начало и конец человека объединены не линейной логикой, а антиномично.

Все это позволяет сделать вывод о том, что у человека нет сущности, что его место всегда пусто и требует постоянной самоактуализации.

2. Абсурд – это и то, что рождает человека, и одновременно то, что рождено человеком. Почему при обсуждении вопроса о способе существования человека непременно возникает идея абсурда? Потому что иным образом нельзя обессмыслить привычное различие между теоретическим действием и практическим. А обессмыслить его нужно, ибо и то, и другое основано на представлении вещей, в котором представление конкурирует с вещью. Эпоха представлений заканчивается в абсурде, обнажая то, что основано на законах свободы.

3. Хаос – это, конечно, что-то беспредельное, смешивающее в одну кучу все стихии и, следовательно, нечто беспорядочное, нелинейное. В стихотворении Тютчева «О чем ты воешь, ветр ночной?» передается изначальная тревога и первобытная настроенность души человека, который слушает, как воет ветер. То есть он слушает приближение к себе шагов той бездны, в которой сгинут и он, и ветер. «О, бурь уснувших не буди – под ними хаос шевелится».

Вот человек и есть это непрерывно воспроизводящееся осознание того, что под ним шевелится хаос и никакими скрепами, никакими структурами этот хаос не упорядочить, не закрепить. А это значит, что во всякой структуре всегда будет нечто нами не структурируемое.

У греков хаос понимается как зияющая бездна, которая, в свою очередь, может пониматься и как пустота, и как ничто, и как вечное становление. Зияние указывает на зев, на разверзшуюся пасть, в которой все пропадает. В хаосе нет связи между началом и концом. Здесь существуют начала, которые никак не начнутся, и концы, которые никак не закончатся. А значит, в нем есть все. Хаос есть место, которое вмещает себя в целое. А его беспорядочность оказывается творческой полнотой.

4. В современной французской философии понятие хаоса заменяется хаосмосом, тем, что не является ни хаосом, ни космосом, а чем-то средним, неустойчивым и нестабильным. То есть Лиотар и Делез попытались в самой материи языка утвердить нестабильность, бесструктурность хаоса, показывая неразличимость в нем хаоса и космоса. Хаос потенциально космичен, но эта его космичность имеет множественный характер. Она не ограничена единственно возможной версией обретения смысла.

Рождение абсурда

Кант в «Основах метафизики нравственности» настаивает на том, чтобы мы мыслили поступок человека свободным и необходимым в одном и том же смысле, в одном и том же отношении. Не может быть так, чтобы в одном отношении я был свободен, а в другом – нет. «Человек должен и представлять и мыслить себя таким двояким образом»[1]. А это значит, что аналитика человека, ограничиваясь плоским правдоподобием, не может помыслить необходимо соединенным то, что исключает друг друга. Человек – это практический априорный синтез чувственного и сверхчувственного, которому не надо выходить за пределы самого себя, чтобы найти безусловное для условного, умопостигаемое для чувственного.

Абсурд, – говорит Делез, – есть то, что существует без значения, как, например квадратный круг или гора без долины[2]. Чем плоха эта формула? Эта формула плоха тем, что она заставляет нас понимать абсурд концептуально. Например, я взял лестницу и залез на крышу. Лестница имеет для меня значение. Но для того, чтобы ходить по крыше, мне лестница не нужна. Она для меня не имеет значения. Но следует ли отсюда, что я буду абсурдно ходить по крыше? Нет.

Формула Делеза нехороша тем, что она связывает абсурд с существованием и не связывает само существование с чувством. Ведь существование само по себе может быть дано в представлении или в понятии. Но абсурд нельзя дать в представлении в силу его двойственности, так же как о нем нельзя составить понятие в силу его неоднородности. В понятии мы можем дать философию абсурда, но не абсурд.

Вывод: абсурд может быть дан только чувством. Чувство невозможного есть чувство абсурда.