Анна Плантажене - Мэрилин Монро Страница 10

«Я вернусь», — прорыдала тетя Глэдис, и ее голос затих.

Тишина. В общем зале к ней повернулись десятки опустошенных лиц. Это было единственной попыткой неповиновения. С этих пор у девочки больше не было имени, только номер — 3463.

Она не будет бунтовать. Но с этих пор больше не сможет спать по ночам, одолеваемая кошмарами, просыпаясь в поту из-за несказанных тайных страхов, от которых так и не сможет отделаться, хотя позже перепробует все средства, наложит на себя все возможные покаяния. Она не будет бунтовать, но больше не сможет говорить в нормальном темпе, ее слова будут беспрестанно натыкаться на комок, застрявший у нее в горле в тот день, когда чужие пальцы проникли в ее детское тело и отняли у нее мать. Она ничего не скажет, ни разу не пожалуется. По вечерам она молча смотрит в окно спальни на светящуюся вывеску «РКО Пикчерз», сияющую в ночи неподалеку. Где ее мать? Что произошло? Она по-прежнему этого не знает, уверенная в том, что в чем-то виновата и расплачивается за это. Она не такая как все, это ее единственное убеждение. У нее есть две плиссированные синие юбки и две одинаковые белые блузки. Вот и всё. В школе на учеников из детдома показывают пальцем, оскорбляют, высмеивают, называют вшивыми. У Нормы Джин нет друзей. Ее никогда не приглашают в гости. Она сносит все молча. Ее глаза проясняются, только когда к ней приезжает Грейс. Чтобы забыть о неподвижных днях, Грейс водит ее по магазинам и в кино, посмотреть на движение, на свет, наряжает ее, красит, вовлекает в свою эйфорию, в свои безумства.

«Ты такая красивая, Норма Джин. Если бы не нос — само совершенство. Однажды ты станешь великой киноактрисой, величайшей актрисой всех времен. Вот скажи, кем ты будешь, когда вырастешь?» — «Великой киноактрисой».

Однако, кроме нее, больше никто не различает в худой и слишком высокой для своего возраста девочке хоть какую-то изюминку. Кто такая Норма Джин? Просто несколько кило мяса и костей, которые перебрасывают из одного места в другое, поскольку тетя Грейс, одолеваемая чувством вины, изо всех сил старается пристроить ее к своим знакомым. Кузены, тети, дальние родственники Годдардов — всем им по очереди предложили взять к себе Норму Джин. Девочка стоит пять долларов в неделю, это всё лучше, чем детский дом, оправдывает сама себя Грейс. У Нормы Джин нет своего мнения по этому поводу. Да у нее его и не спрашивают.

Почти два года ее беспрестанно переводили из семьи в семью. Девочка за пять долларов всегда была в хвосте, получала всё в последнюю очередь. Ее место было после других детей, после всех, у нее не было своей комнаты. Экономить так экономить. (Мэрилин Монро потом будет рассказывать, что в те времена ей случалось принимать еженедельную ванну в воде, в которой уже выкупалась вся семья.) Никакой любви, никакой нежности. Только договоренность, заключенная между взрослыми и навязанная девочке. Едва Норма Джин приспособится к новым правилам, к причудам своих хозяев, как ей уже надо собирать вещи и отправляться в новую семью или, на время, обратно в детский дом. Ни одна семья не принимала Норму Джин надолго. От трех недель до нескольких месяцев. Возможно, послушная девочка не была такой уж послушной? Порой выказывала строптивость? Дергала за волосы законных детей? Воровала у них игрушки? Норма Джин хотела только одного: вернуться в дом Грейс, которая была ее единственной настоящей семьей, напоминала ей о Глэдис и водила на фильмы Джин Харлоу и Кларка Гейбла. Блондинка Джин была в глазах девочки воплощением великолепия, о котором грезила ее мать, идеальной матерью, женщиной, которой ей предстоит стать, эманацией потрясающей власти. Что же до красавца Гейбла, он напоминал Норме Джин фотографию мужчины, которую она как-то раз увидела у своей матери, давным-давно. Девочке нравилось думать, что великолепный актер — тот самый мужчина с фотографии. Она, нераспустившийся бутон, уцепилась за мысль, что Ретт Батлер — ее настоящий отец. По поводу матери она уже не питала никаких иллюзий. Грейс в конце концов сказала Норме Джин правду. Они даже обедали вместе с Глэдис. Бывшая монтажер из «РКО Пикчерз», которая с каждым днем все больше худела, объявленная «недееспособной» с января 1935 года, в самом деле слетела с катушек. Она всё время молчала, не узнавала ни дочь, ни подругу, тут же забывала, что было сказано минуту назад. Глэдис Бейкер была теперь только иссохшей оболочкой, призраком. На самом деле это Норма Джин ее не узнавала. Откровенно говоря, она предпочитала тени на большом экране, сильные, непобедимые и гораздо более красивые, чем потухшие лица из детдома или родителей на один вечер. Чересчур уродливую реальность в самом деле нужно перекроить на свой лад. Потихоньку кино стало семьей, которую она себе выбрала.

В двенадцать лет Норма Джин была дылдой, худой как палка. Ее рост уже тогда был 1 метр 62 сантиметра — гораздо больше, чем в среднем у детей ее возраста. Она казалась еще выше из-за своей худобы: просто оглобля. В синей плиссированной юбке и белой блузке. Всегда. Остальные ученики прозвали ее «человеческим бобом» из-за созвучия с ее именем: Норма Джин, the human bean[1]. Она не возражала. Не так уж плохо быть посмешищем для других. Лучше, чем когда тебя не замечают.

Теперь она жила на Небраска-авеню, в западной части Лос-Анджелеса, у Аны Лоуэр, тети Грейс Годдард по мужу, 58-летней старой девы, тоже пламенной последовательницы евангелической секты сестры Эйми Сэмпл Макферсон. Между нею и девочкой, не знавшей ласки, сразу установился контакт. Ана Лоуэр действительно полюбила Норму Джин, и та отвечала на ее чувства. Впервые чей-то взгляд останавливался на ней с небывалой любящей нежностью. Жаркое и сладкое ощущение: руки, которые обнимают тебя, защищают. Девочка открыла для себя чудо ласки. Время покоя, отдыха после долгого периода крайне неуравновешенной жизни. В двухэтажной квартире Аны Лоуэр Бог был любовью, всё было любовью, а зла не существовало. Норма Джин разделяла и полностью принимала эти заветы. То, что извечно в ней подавлялось, теперь наконец-то находило выход. Она смеялась, пела, любила тетю Ану. Внутри нее еще сохранились остатки детства, не размолотые ни серьезностью, ни горем, ни пальцами «мистера Киммела» — нетронутые обрывки невинности. Неважно, что ей каждый день приходится проходить пешком три километра до школы Эмерсона, туда и обратно, в то время как одноклассники обгоняют ее на автобусе. Норма Джин прибегала вприпрыжку, всегда вовремя и не пропустила в школе ни одного дня. Конечно, она застенчивая, неуклюжая. Страх начать заикаться прилюдно чаще всего побуждает ее молчать. Но если она заговорит, решится вдруг выглянуть из своей скорлупы и привлечь к себе внимание, то рассказывает такие несуразности («мой отец — Кларк Гейбл»; «мой предок — президент Монро»; «мой прадедушка пустил себе пулю в рот»), что окружающие думают, уж не рехнулась ли она. Милая, но чокнутая. Тогда она улыбается. Темно-русые вьющиеся волосы с рыжим отливом и бессменный бедный наряд. Чаще всего «человеческий боб» — настолько неприметная ученица, что ее как бы и нет. Взгляды на ней не задерживаются, словно не видя. Девочка вызывает жалость.

А Норме Джин хочется, чтобы на нее смотрели, чтобы замечали. Норма Джин сгорает от желания привлечь к себе внимание всего света. Девочка, долгое время сливавшаяся с менявшейся обстановкой, подобно мебели, без лица, без своего места, теперь чувствует в глубине души яростную потребность быть на виду. Чтобы ей придавали значение, важность. Норма Джин претендует на плоть. Она предается мечтам, превращающим реальность в простой трамплин к более славному миру. Во всяком случае, действительность не существует по правде. Это лишь порождение ума, как и зло, тетя Ана ей это подтвердила. Норма Джин воображает себя в разных местах, например в набитой народом церкви, куда она ходит с Аной Лоуэр по воскресеньям. Когда звучит орган и раздаются чудесные песнопения, она выходит на середину, совершенно обнаженная, чистая и белая, и ее кожу пронзают уколы сотен взглядов, прикованных к ней.

Учителя считают, что Норма Джин приятная, но рассеянная ученица, не способная сосредоточиться, мечтательница и фантазерка. Потому что сидящая перед ними девочка, распластавшаяся по парте, устремив свои синие глаза куда-то вдаль, на самом деле далеко отсюда. В классе осталась только оболочка, готовая рассыпаться в прах. Кокон. Пока этого еще не знает никто, кроме нее. По вечерам, в своей комнате, она снимает с себя всю одежду и любуется собой в зеркале. Она со страхом увидела, как из ее высокого худого тела появляется что-то другое, кто-то другой. Кто-то, кто одновременно она и не она.

Итак, по вечерам, вернувшись домой, поужинав, прочитав молитву, поцеловав в лоб тетю Ану и получив ее благословение, Норма Джин поднимается к себе в комнату на второй этаж, раздевается и часами рассматривает это тело, овладевающее ею. Ей это не наскучивает. Поначалу она едва решалась до него дотронуться, как будто оно ей не принадлежало. Понемногу, после многих таких вечеров и созерцаний, у нее появилось чувство, что она начинает его приручать, по крайней мере, привыкать к нему. Но пока она еще не знает, что принесет ей это новое, состоящее из изгибов и округлостей, секрет которого известен ей одной. Она спрашивает себя, обуза это или козырь. Она только смутно догадывается, что с его помощью сможет стереть детдомовский номер 3463 и стать для всех принцессой. Как в сказках. Но это всего лишь интуиция, и она не знает, что ей делать. В ее ли это власти?