Авторов Коллектив - Вахтанговец. Николай Гриценко Страница 12

А в третьем акте (это уже был праздник) - концерт, который якобы со­

чинила я. И тут, глядя на это зажигательное представление, поставленное

Рубеном Николаевичем, я поняла, в чем отличие просто танца, от танца,

исполняемого драматическим артистом в образе, так сказать в «зерне»

роли. Николай Олимпиевич, тряхнув головой, выгнув спину и расправив

плечи, делал торжественный выход - мол, сейчас покажу, чему я научился,

и, дождавшись своей музыки, буквально впивался в партнершу - Юлию

Константиновну Борисову, подхватывал ее, как пушинку, и мчался с ней

по кругу в азартном экстазе, выделывая ногами что-то немыслимое. За­

кончив этот вихревой забег, он застывал как вкопанный и победоносно

всех оглядывал: «Ну, как? Получилось? Всех переплясал?» Ну, конечно же,

всех. И публика кричала: «Браво!»

Следующий спектакль «Живой труп» А.Н. Толстого. Гриценко - Прота­

сов, я - цыганка Маша. Это уже совсем другая история, другой Гриценко,

другая сторона, не менее сильная, но абсолютно противоположная

грань его дарования. Это и Протасов, и князь Мышкин, это и чеховский

Платонов. Это Гриценко - трагик.

Так вот, вторая картина - «У цыган». Как он начинал роль? Вы видели

подтянутого, прекрасно, не без шика одетого человека. В нем, в осанке,

в умении себя держать, чувствовался несомненный внешний и внутрен­

ний аристократизм. Безупречная одежда, манеры - все свидетельствова­

ло о его принадлежности к высшему обществу. Вообще Николай Олим­

пиевич был прекрасно сложен, он много занимался физическими упраж­

нениями, у него была великолепная осанка, любой костюм сидел на нем

безупречно. Начинал он роль как-то исподволь - негромко и вопроси­

тельно. Этот немой вопрос стоял у него в глазах - да, мне сейчас хорошо

у цыган, чудесно, «это не свобода, а воля», ну что дальше? Что я делаю,

ведь так вечно продолжаться не может? «Ведь я женат. А тебе хор не ве­

лит? Хорошо тебе?» То есть хоть минуту душевного покоя пытался он об­

рести, просил спеть любимую «Невечернюю» и, как тонко чувствующий

человек - «как ты мне разворачиваешь нутро», - пытался справиться

со слезами, казалось - еще минута и он разрыдается, как мальчишка.

Но приход Виктора Каренина, мгновенно его отрезвлял, взрывался в нем

нервной, даже резкой интонацией, но не грубой - это было все равно раз­

дражение светского человека.

И вот сцена, рассекавшая роль на «до» и «после», неудачная попытка

самоубийства. Гриценко-Протасов заходил за вешалку, на которой висело

его пальто, долго стоял, повернувшись спиной к зрителю, и с каким-то

звериным стоном: «М-м-м-м-м-м-м, нет, не могу!» - кидался к столу, об­

хватив голову руками, презирая себя за малодушие, за то, что жажда жиз­

ни оказалась в нем сильнее, чувство победило рассудок. И вот этот чело­

веческий слом, это «не могу», превращало его в ничто, в бродягу, пьяницу,

человека без рода и племени, без воли, без желаний...

Это толстовское - внешне опустился, но внутренне возвысился, жи­

вет как бродяга, но не во лжи - светилось в его почти познавших тай­

ну глазах. Дальше шла сцена с Петушковым, сцена-исповедь, которую

подслушивает негодяй. И административная расправа - суд, следствие,

тюрьма были ему как-то уже безразличны. Возврата к светской жизни

быть уже не могло: «Что же, они опять свяжут меня с ней, а ее со мной?» -

И уже спокойно, тихо, стоя к зрителю спиной он завершал свою земную

жизнь, исполненную страданиями и бедствиями, но не ложью и притвор­

ством. Последнюю реплику, когда я вбегала, он говорил как-то даже про­

светленно: «А... Маша... Опоздала...» В уже угасавших глазах проносилась

мысль: как она его спасла в первый раз, как дала эту отсрочку, и что она,

Маша, самое светлое, что было в его жизни. А за кулисами цыганский хор

пел «Невечернюю», торжественно и тихо, как заупокойную мессу по этой

прекрасной, заблудшей, но спасшей себя душе.

Многие играли Мышкина. Прекрасно в кино его сыграл Юрий Васи­

льевич Яковлев. Изумительный Мышкин - Смоктуновский на сцене БДТ.

Но Гриценко играл абсолютно по-своему. Это был совсем другой Мышкин.

Он был какой-то отчаянный. Пожалуй, самую сильную рецензию, самое

сильное впечатление от этой роли мне лично передал М. Ульянов, испол­

нитель роли Рогожина. «Ты знаешь, Люда, когда в сцене, где мы менялись

крестами, то есть становились как бы братьями, он смотрел на портье­

ру, за которой лежала мертвая Настасья Филипповна, а потом переводил

взгляд на меня и спрашивал: «Парфен, чем ты ее, ножом?», то у меня, -

продолжал Михаил Александрович, - веришь ли, по коже ползли мураш­

ки, спина становилась мокрой, и я начинал чувствовать себя убийцей.

Да, да. Как будто это я, Ульянов, в самом деле ее зарезал».

Когда умер Рубен Николаевич, Гриценко стоял в фойе, повернувшись

лицом к окну, и горько плакал. Именно тогда он и сказал: «Все, моя жизнь

кончена». И оказался прав. Он перестал быть главным артистом в театре,

перестал быть востребованным. А что же еще есть у актера, если нет рабо­

ты, если твоя фантазия никому не нужна. Остается только одно - угасание.

Конечно, он пытался как-то сопротивляться, получал небольшие роли,

эпизоды. Играл их с блеском, виртуозно, но все это были только эпизоды.

Результатом этой неравной борьбы явилась больница, где он и погиб.

Я думаю, что Вахтангов, глядя на Николая Олимпиевича, сказал бы: «Это

мой актер!» Действительно, ему на сцене было подвластно все, не было

ничего, что он не мог бы воплотить. Для него кроме Театра ничего не су­

ществовало, и Бог еще наградил его таким талантом.

Людмила Максакова

* * *

Николай Олимпиевич Гриценко - легендарное имя, легендарная

фамилия, легендарный артист. Это сегодня вошло в обиход слово

звезда, сегодня все звезды. Куда ни посмотришь - это звезда, это звезда,

или еще лучше - медийный артист, вип-артист. Николай Олимпиевич

не был звездой, он был гений! Да, гениальный артист, от Бога, от при­

роды ему было дано все! Даже невероятно, как в нем могло сочетать­

ся удивительное умение не просто существовать в тех обстоятельствах,

в которых ему это дано режиссером, но и придумывать невероятное ко­

личество характеров. Об артистах ходят легенды и пока они живы, жив

и тот артист, о котором эти легенды существуют. Николая Олимпиевича

вспоминают всегда с большой теплотой и юмором, радостью и нежно­

стью. Он был своеобразный человек, ему, действительно, очень много

было дано от природы.

Так случилось, что я знал Гриценко с детства. Я родился и жил во дво­

ре Театра имени Евг. Вахтангова. Мама моя никакого отношения к теа­

тру не имела, просто мы жили там. Наш дом был как бы общежитием

для вахтанговцев. Если кто-то из жильцов нашего дома получал кввар-

тиру, то в освободившиеся комнаты вселяли вахтанговцев. Так, в нашем

доме жили: директор театра Пименов В.Ф., Лукьянов С.В. и Гриценко Н.О.

Мы с мальчишками гоняли в футбол и ходили в театр. Я помню Николая

Олимпиевича в его ранних спектаклях. Он играл эпизоды, но они запом­

нились на всю жизнь. Крылатые фразы его персонажей запомнились сво­

ей неподражаемой интонацией. Его знаменитые работы на радио в спек­

таклях по пьесам В. Маяковского «Баня» и «Клоп».

Помню, мы с мальчишками разбили форточку у него в окне и он при­

ходил к моей матери. Когда я был принят в театр, он, увидев меня, сказал:

«А, и ты тут». Так пересеклись наши судьбы еще в моем детстве.

У нас с ним была удивительная встреча в спектакле «Конармия». Я был

ассистентом у Рубена Николаевича Симонова и еще одним из авторов инс­

ценировки. И мы на репетициях все время дописывали какие-то реплики.

Артисы все время спрашивали нас - это Бабель или не Бабель. И мы - авто­

ры инсценировки, глядя на них прозрачными глазами отвечали, что, конеч­

но, это Бабель. Гриценко в этом спектакле играл Вытягайченко, играл его

гениально и после смерти артиста никто так и не смог заменить его в этой

роли. Он так его играл, что зал хохотал каким-то обольстительным смехом.

Тогда не было ксерокса и текст роли и все правки, дополнения печатали

на машинке. У него в тексе была реплика - «... и примерялись они к нам

сонным порошком...», а машинистка вместо «к нам», напечатала «к нас».

А Николай Олимпиевич уже выучил эту реплику так, как ее напечатала