Кошка Маришка - Мои миры, твое отчаяние. Танец 2 Страница 32

На самого же Поттера окружающие реагировали неоднозначно. Среди ребят были и те, кому он нравился, но большая часть относилась к нему с опаской и настороженностью. Все думали, что он обязательно будет очень сильным магом. Кто–то однажды даже попытался сравнить его с Гриндевальдом, но быстро свернул свои рассуждения, как только Виктор предложил доходчиво объяснить ключевые отличия на сломанных пальцах доморощенного философа. Гарри кожей чувствовал, что многие ждут, когда же он оступится, чтобы подтвердить собственные страхи о том, что его некоторая мрачность и замкнутость — предвестник выбора темного жизненного пути. Но Поттер не делал ничего плохого и вел себя как все, ни лучше, ни хуже. Это и не давало ничьим страхам и опасениям перерасти в глупый фанатизм и попытки крестовых походов на него в открытую. Глас Дурмстранга действовал подпольно и о его манипуляциях никто не знал. Подобная информация могла вызвать разнородный резонанс. Гарри совсем не хотелось, чтобы у них нашлись негласные помощники.

Грегорович же стоял немного особняком. Он, пожалуй, был самым странным из них всех. Мальчик часто витал в облаках, мог выдать совершенно непонятный набор слов, который только потом обретал какой–то смысл. Альберт мог много рассуждать о морали, но с легкостью усваивал всю информацию о Темных искусствах и мог без всякого зазрения совести применить любые проклятия, даже весьма болезненные, на живых существах. Он был так называемой темной лошадкой для многих. Даже члены его же отряда не могли понять его до конца, но казалось, что он совсем в этом не нуждается.

Ветер со стороны моря становился еще холодней, а небо уже начало темнеть. Гарри встал с корточек, немного потянулся и направился к замку. Скоро ему предстояли выходные со Снейпом и это не вызывало никакой радости. Но он собирался проверить состояние поля мальчика. На обычном школьном медосмотре подобного не делают, а сам мальчик и не просил об этом. Ни к чему раскрывать некоторые свои тайны.

Поттер чувствовал сам себя камнем, быстро летящим в холодное море жизни. Он не мог сейчас ничего сделать. Проще, когда знаешь лицо врага или располагаешь хоть каким–то минимумом информации. Сейчас предугадать что–либо было практически невозможно. Его жизнь — это бурлящий поток, который подхватывает без спроса и несет вперед, не обращая внимания на все препятствия, что встречаются на пути.

Мальчик быстро преодолел дорогу до школы и вошел за ворота. Во дворе на одной из каменных скамеек сидел Дориан и, болтая ногами, гипнотизировал трещинки на каменных плитах.

Гарри подошел к нему и сел рядом. Стан даже не поднял голову.

— Привет, — произнес Поттер.

Дориан все так же продолжал молчать.

— Я много думал, — продолжил Гарри. — Почему ты не можешь пить мою кровь, как раньше? Делать это понемногу?

Полувампир тихо ответил, скорее своим сапогам, чем сидящему рядом:

— Это может усилить жажду. Представь, что ты в пустыне. Представил?

Дождавшись, пока Гарри кивнет, Дориан продолжил.

— Ты идешь по ней много–много дней и твое единственное желание — это напиться, а тут тебе кто–то предлагает давать воду исключительно по капле. Ты вроде бы и получаешь влагу и все же не имеешь ничего в итоге. Это только распаляет тебя. Проще удержать себя вдали от источника, чем от его осушения, уже коснувшись.

Поттер покачал головой, будто бы не желая принимать происходящее.

— Как много тебе надо?

Дориан горько усмехнулся.

— Много. Около трех литров в итоге. Это примерно половина от того, что находится в твоем организме. Подобная кровопотеря может стать причиной твоей смерти. Тогда, в Хогвартсе, я близко подошел к той границе, откуда жертвы вампиров не возвращаются людьми.

— Я думал о смерти и был согласен на нее, — честно ответил Гарри.

— Ты не умер бы, — Дориан поднял голову и, прищурив глаза, продолжил: — Я обратил бы тебя, позже дав тебе своей крови и проведя короткий ритуал. Конечно же, в самом конце потребовалось бы твое согласие, но крайне редко кто–либо отказывается, находясь на этой границе. Но позже ты не захотел бы подобной жизни. Часть маггловских легенд о нас имеет реальную почву. Например, если умирает обративший, умирают обращенные им. Обычно вампиры и полувампиры не испытывают никакой жажды, за исключением редких случаев. Даже потеряв уйму крови, им не всегда требуется забирать у своей жертвы ее всю. Просто моя регенерация до конца не закончена, я ненавижу серебро. Если я с твоего же согласия обратил бы тебя, то ты столкнулся бы с такой проблемой, как жажда. Правда, человеческая кровь в небольшом количестве, около четырехсот миллилитров, отбила бы у тебя подобное желание месяца на три, кровь твоего хозяина на полгода. Но это не главная проблема. Ты не смог бы колдовать. Мелкие неудобства вроде быстро обгорающей на солнце кожи, чересчур чувствительных глаз и их красноватого оттенка опустим вообще. По сути, мы не те монстры, которых люди с упоением рисуют на полотнах и описывают в романах. Но даже в их лжи есть капля истины.

— Но ты же колдуешь.

— Да, но я рожден от вампира и ведьмы. Рожден естественным путем, а не ритуальным обращением. Быть зависимым от хозяина даже в собственной смерти — это ужасно.

Дориан тяжело вздохнул.

— Я, правда, хотел быть обычным, думаю, даже ты понимаешь, что рядом со мной опасно. Ты просто можешь потерять больше, чем жизнь, ты можешь потерять себя. Я не хочу этого.

Гарри горько рассмеялся.

— Дориан, — мальчик близко придвинулся к Стану и взял его за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. — Я уже давно потерял себя прежнего. Мир меняется, меняются окружение, события и я вместе с ними. Невозможно хвататься за осколки и пытаться склеить из них прежнего цельного себя.

Полувампир резко вскочил со скамейки, будто обжегшись, и попятился назад.

— Давай, ты еще скажи мне, что прекрасное будущее ждет нас за углом! Ну, давай же! Все так говорят. И что же? Где оно? Где? — Дориан кричал, а на его бледном лице проступил румянец. — Тоже не знаешь? И никто не может ответить. А я устал. Каждый день наступает сегодня с массой проблем, а то светлое будущее так и стоит за углом! Я очень хочу быть обычным! Заботиться только о том, как бы мои баллы по русскому были такими же, как и по английскому, о том, улыбнется ли мне симпатичная девочка за соседней партой или нет. Скажи, почему я в двенадцать лет должен задумываться о серьезных проблемах? Почему должен проходить через боль? Если это наказание, то что такого я успел совершить в своей жизни? Не знаешь? Я тоже не знаю, но это не уменьшает тяжести в моей душе.

— Дориан… — Гарри протянул вперед руку. — Послушай…

— Нет! — воскликнул он. — Хватит! Ты не видишь, что я устал? Действительно устал! Мне иногда кажется, что смерть предпочтительней этой странной борьбы за свое обычное существование, то, что дается многим как данность. Люди эгоисты. И ты такой же. Наша дружба нужна тебе в первую очередь для самого себя. Оставь меня в покое! Неужели я так много прошу?

Гарри покачал головой и обнял себя за плечи.

— Я понимаю тебя, — глаза почему–то противно щипало. — Понимаю. Больше я не буду беспокоить тебя и навязывать свое общество. Ты прав, я эгоист. Но в этой жизни по–другому нельзя. Тебе никто ничего не даст, если не возьмешь сам. Я понял твою позицию. Прости.

Начал накрапывать дождь, мальчик, чеканя шаг, направился в замок, чтобы забиться в свою комнату, сесть на подоконник зачарованного окна и вслушиваться в шум дождя.

Жизнь продолжалась дальше, просто стекала по стеклу мутными разводами. Где–то гремел гром, но мальчик был совсем безразличен к нему. Только сильно болела душа и казалось, будто на месте сердца был огромный нарыв, который постоянно пульсировал. Завтра нужно было быть сильным и уверенным в себе, а сегодня можно позволить соленую влагу на щеках, если этого никто не увидит.

Сириус лег рядом на пол. Он грустно смотрел на своего крестника, но не стал целенаправленно тормошить его. Каждый имеет право побыть с собой и своими проблемами. Сириусу было достаточно того, что он сейчас рядом с крестником, и того, что чуть позже, утерев свои глаза, Гарри прижмет его к себе и зароется руками в жесткую черную шерсть, ища в этом некую стабильность и покой.

— Гарри, останься после урока, — попросил господин Мейер.

— Хорошо, — кивнул мальчик, подняв голову от разделочной доски, на которой самозабвенно давил ягоды мухоядника.

Зелье в котле капризничало, будто бы нехотя меняло один цвет на другой и недовольно поднималось пенной шапкой, норовя выскользнуть за края котла. Ингредиенты тоже много мудрствовали. Одни не резались, вторые не давились, третьи не крошились. Мальчик даже намеревался проверить их на наличие каких–либо наложенных проклятий.