Танцующая на гребне волны - Уайт Карен Страница 24

– Что ты здесь делаешь?

Я резко обернулась, как от удара, соскользнув с узкой ступеньки, я уперлась спиной в дверь.

– Мэтью, – выдохнула я, пытаясь обрести равновесие. – Ты меня испугал.

Он подошел ко мне.

– Что ты здесь делаешь? – повторил он.

Я взглянула ему в лицо и увидела лицо незнакомца.

– Я хотела начать разводить сад. Я думала, что здесь можно устроить хороший сарай.

Его прекрасная загорелая кожа пошла пятнами. Глаза стали неузнаваемыми.

– Ты не заметила забитую дверь или того, что она заперта? Как ты попала сюда?

Сначала я не хотела признаться, как мне было трудно это сделать, но потом во мне стал зарождаться гнев.

Я подступила ближе к нему.

– Кроме дорожки, ведущей к заливу и пристани, весь задний двор зарос и одичал. Мне не пришло в голову, что любая часть твоего дома – нашего дома – для меня вне досягаемости.

– За исключением этого места, – отчеканил он, словно бы не слыша моих слов. Взгляд его метнулся от мольбертов к столу, затем к стенам, словно он искал взглядом свою умершую жену. – За исключением этого места, – повторил он.

– А это что? – закричала я, не в силах сдержаться и стараясь причинить ему боль, какую он только что причинил мне. – Ее храм? – Я швырнула папки на грязный пол. Они упали с шумом, который эхом отозвался в пустом помещении. В воздух, как последнее дыхание, поднялся столб пыли.

Шум, казалось, напомнил ему о моем присутствии, и он уставился на меня, как будто не понимая, как я сюда попала.

– Я – твоя жена, Мэтью. Я, Ава. Не Адриенна. Я не против того, чтобы ты развесил ее картины по стенам или даже говорил о ней, если тебе так хочется. Но я не стану жить с ней в одном месте, где ей разрешается запирать двери туда, куда мне не дозволено войти. Я так жить не стану. Я не замужем за вами обоими. – Я почувствовала на своих щеках горячие сердитые слезы и быстро их вытерла, не желая, чтобы он видел, как защита им этого места оскорбила меня.

Он подошел ко мне совсем близко. Вид у него был огорченный.

– Прости, Ава. Я не думал… – он замолчал.

– Что ты не думал? – Голос у меня дрожал, но я смотрела на него, желая, чтобы он сказал то, что нужно, что бы это ни было.

Он не ответил, но продолжал смотреть на меня.

– Ты не думал, что я не захочу делить с ней твой дом?

– Нет, – сказал он спокойно. – Я думал, что после того, как я встретил тебя, ничто больше не имеет значения.

Я дала время его словам дойти до моего разумения.

– Но оно имеет, – сказала я, мой гнев был как скалы на речном дне, суров и непоколебим, даже при сильном течении. – Все имеет значение. – Я отступила на шаг в намерении убрать все, что я разбросала, но не могла заставить себя начать. Я смотрела на наброски безликого малыша, белевшие на полу, как разлитое молоко. – Что здесь такое, что ты не хочешь, чтобы я увидела?

В его глазах мелькнула тень, как привидение, перешедшая мне на шею маленькими ледяными шажками. «Они думают, что я ее убил».

– Почему ты так думаешь? – Голос у него был тихий, почти умоляющий.

Я повела руками, указывая на комнату, куда мне якобы не следовало совать нос. Он взял меня за руку, и как всегда, когда он прикасался ко мне, рассудок мой отключился. Я пыталась сосредоточиться на холодном страхе, пробивающемся сквозь тенета, опутавшие мое сознание…

– Я люблю тебя, – сказал он, привлекая меня к себе. – Больше ничто не имеет значения.

– Имеет, – пыталась выговорить я, но он зажал мне рот губами.

– Пойдем в постель, – сказал он, пытаясь увлечь меня к двери.

– Подожди. – Я повернулась, и моя спина оказалась притиснутой к жесткой стене. – Позволь мне использовать эту комнату на свое усмотрение. Для садоводства мне нужно помещение, а это как раз удобное… Так что пусть оно будет мое, а не ее.

Глаза его потемнели от желания, но мой гнев тоже требовал удовлетворения.

– Докажи мне, что это не имеет значения, Мэтью. Докажи мне, что я твоя жена.

Я прижалась к нему, чувствуя, что он уступает, чувствовала его потребность во мне, как будто мы были единым целым. Я стянула через голову футболку, и наши глаза встретились. Он молча поднял меня, так что мои ноги обвили его бедра, а спина прижалась к гладкой поверхности двери.

Мои руки впились в его плечи, и мы начали двигаться вместе, стирая воспоминания и изгоняя призраков. Мольберты у стен стали свидетелями моей победы над Адриенной.

Глория

Антиох, Джорджия

Май 2011

Старый гамак на задней веранде поскрипывал в предвечернем солнце. Температура всю неделю была за сорок градусов, прабабушкины розы увядали. Их аромат бросался в голову и затуманивал мои мысли, приводя мне на память нашу жизнь в Сент-Саймонсе, когда Генри работал в конторе коронера, и в саду у меня ничего не было, кроме травы. Все быстро изменилось, когда мы переехали в Антиох, и приспосабливаться к новым условиям было нелегко. В конце концов все наладилось, но не так, как мы ожидали. Оса села мне на плечо. Слишком утомленная жарой, я поленилась смахнуть ее и сидела, глядя на нее, ожидая, не укусит ли она меня. Но она соскользнула по моей потной коже и улетела, жужжа, в более прохладное место.

– Чертова жара! – сказала я, уже не в первый раз за эту неделю.

От моего восклицания уголок газеты рядом со мной приподнялся.

– Глория, не ругайся. Почему ты ругаешься?

Ответа он дожидаться не стал. Занавес снова опустился, скрыв от меня моего мужа.

Нахмурившись, я стала рассматривать свои ногти и увидела один сломанный. У Авы были маленькие тонкие руки, как тростинки, мои руки были большие, как бейсбольные перчатки, подходящие для матери пятерых детей. Но ногти у нас были одинаковые, короткие, без маникюра, с неровными надломами в тех местах, где ноготь выдавался за ногтеложе. При мысли о дочери у меня заболела грудь, и я стала обмахиваться веером из рисовой бумаги, привезенным мне моей невесткой Джун из очередной ее миссионерской поездки в Индию. Он был маленький и слишком тонкий и в общем бесполезный, но подарок был сделан с лучшими намерениями, поэтому я им пользовалась. Нахмурившись, я снова взглянула на газету и пробормотала:

– Потому что слишком жарко.

Это осталось без внимания со стороны Генри. Со старой веранды мой взгляд перенесся на деревья магнолии в парадном дворе. Молочно-белые лепестки опадали от жары. Я выходила замуж почти пятьдесят лет назад под такими же магнолиями в моем родном городке, как выходили и моя мать, бабушка, ее мать и все на нашем фамильном древе начиная с Гражданской войны, или Войны между штатами, как называла ее Мими, научившая меня всему, что я знаю. И некоторым вещам, которых я не хотела знать.

Я всегда представляла себе, как Ава выйдет замуж под этими деревьями, в заднем дворе дома, где она выросла, в старинном свадебном платье, в котором выходила я. Я воображала ее себе стоящей в солнечном свете под сенью магнолий в блестящем ореоле вуали, произносящей свои обеты.

Мои сыновья женились в городах, где жили их жены, в чужих церквях или в садах, не имевших для меня никакого значения. Но здесь деревья были совсем другие, мы с Мими посадили их, когда Ава была младенцем, отмечая каждый фут ее роста как драгоценный подарок, слишком хрупкий, чтобы держать его крепко, и в то же время слишком твердый, чтобы его хранить.

Я потянулась через спинку качалки и положила руку на плечо Генри.

– Что нам делать?

Газета не шевельнулась.

– Что делать с чем?

– По поводу Авы.

Медленно и методично, как он делал все, Генри сложил газету и положил ее на пол.

– Я думаю, что нам там делать нечего.

Я склонила голову на его плечо, зная, что он прав, но все равно сопротивляясь. Не в моей натуре – и не в натуре Авы – было примириться с естественным ходом событий, если он не совпадал с нашим представлением о том, каким он должен был быть. Мы боролись с садовыми паразитами, засухой и наводнениями, ухаживая за растениями, как мать ухаживает за детьми, чтобы убедиться, что они выживут.