Танцующая на гребне волны - Уайт Карен Страница 23

Я смотрела вперед на дорогу, но все еще видела перед собой три надгробия. Отсутствие четвертого воспринималось как тяжесть и сердечная боль.

Глава 9

Ава

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Май 2011

Каков на вкус страх? Распространяется ли по стенкам рта острый вкус адреналина? Или всю полость заполняет солоноватый вкус океанской воды, вытесняя воздух, так что становится нечем дышать? Я лежала в постели в затемненном мире меж явью и сном, эти странные мысли затуманивали мозг, и я чувствовала, как мимо проносится старый кошмар, возбуждая мое подсознание.

Но обнаженное тело Мэтью прижалось к моему телу, служа мне опорой. Ужас отступил. Я успокаивалась. Соленый вкус во рту растворялся подобно тому, как рассеивается утром туман. И все же снова заснуть я не могла, сознавая, что я боюсь не самого сна, а только того, что не знаю, откуда взялись слова.

Убедившись, что мне не уснуть, хотя еще только наступил рассвет, я тихонько выскользнула из постели, накинула футболку и босиком спустилась в кухню. Приготовила кофе и, дожидаясь, пока он заварится, достала блокнот – он попался мне в каком-то из кухонных ящичков – и начала составлять список. «Банки для соли и перца. Тарелки. Тостер». Последнее было подчеркнуто. Микроволновка, занимавшая большую часть столешницы, была, казалось, способна выполнять любые операции, но приготовление тостов в этот перечень не входило. Все, что мне нужно, была знакомая модель с четырьмя отверстиями. Я не умела готовить, но я умела делать превосходные тосты при наличии подходящего оборудования. «Футболка для Мими. Семена для мамы». Поставив точку после последней записи, я зачеркнула ее. Но, секунду подумав, восстановила. Мама жила когда-то на Сент-Саймонсе, однако не выращивала в своем саду в Антиохе растений, которых было так много здесь. Возможно, некоторые из них не прижились бы вдали от побережья, но, мне казалось, она могла бы попытаться. Это было одно из свойств, которое я больше всего ценила у своей матери – ее неспособность удовлетвориться отрицательным ответом. Однажды я спросила ее, не поэтому ли она так старалась родить девочку после нескольких мальчиков. Она нежно положила руку мне на голову с такой осторожностью, словно я была хрупким цветком, и хотела что-то сказать, но внезапно остановилась, убрала руку и велела мне заняться домашней работой. Я много раз думала задать ей тот же вопрос, но у меня не хватало смелости.

Я достала из шкафчика две чашки и наполнила одну из них кофе (левой рукой), одновременно добавив (правой рукой) «кофейные чашки» к списку. Адриенна царила в этой кухне, и, заменив сначала мелкие предметы, я надеялась постепенно выжить ее отсюда, чтобы не чувствовать ее присутствия каждый раз, когда я сюда заходила.

Сунув ноги в шлепанцы на ремешке, которые я стала держать у задней двери – рядом с большими шлепанцами Мэтью, – я вышла во двор. Лето миновало не больше месяца назад, но воздух уже казался пропитанным сыростью, и болота приобрели зеленую окраску. Птиц стало больше, и их крики стали мне настолько привычны, что они уже не будили меня по утрам.

Я отхлебывала кофе, глядя на старый сад, и вспомнила, как Тиш говорила мне, что Адриенна очень любила цветы. Я припомнила также, как она сказала, что у Адриенны не было особой склонности к занятиям акушерством, но что она была вполне компетентна. Желала ли Тиш просто облегчить для меня ситуацию, подумала я, или ее слова означали нечто совсем иное?

Мой взгляд переключился на маленькую постройку – что-то вроде сторожки – с забитыми окнами. Она казалась такой же старой, как и дом, с каминной трубой на одном конце. Она была слишком велика для сарая, но ее расположение рядом с садом делало ее подходящей для моей цели. Поставив пустую чашку на ступеньку, я пошла по разросшейся траве и остановилась перед сторожкой, слыша стрекотание сверчков и в отдалении крик какой-то птицы. Я наклонила голову, словно ожидая, не услышу ли я что-нибудь еще, как будто это строение могло издавать какие-то звуки. Я закрыла глаза, напрягаясь, чтобы услышать… что?

Почувствовав неловкость от собственной глупости, я прошла вперед, поднялась по ступенькам и присмотрелась к щиту, закрывавшему вход. Гвозди, прикреплявшие его к дверному проему, выступали наружу, как будто кто-то, кто их забивал, сделал это второпях и небрежно.

Я взялась руками за щит и тихонько подергала. Потянуть сильнее я опасалась, помня, какое это старое здание и как легко могут треснуть доски дверных косяков или вообще отвалиться.

Ящик с инструментами! Вот что мне нужно. Я видела его в гараже и поспешила за ним. Пока я ходила, ноги у меня намокли от росы в высокой траве. Захватывая цепким концом молотка шляпки гвоздей, я вытащила их с удивительной легкостью, будто это строение только того и ждало, пока я приду и открою его секреты.

Снимать щиты с окон я пока не решилась, а медленно повернула дверную ручку. Дверь была заперта. Я осмотрела ручку. Она была сравнительно новая и дешевая, как те, какие ставят обычно на дверях гаражей. Я знала, что должна дождаться Мэтью и попросить у него ключ, поскольку даже если ручка дешевая и ее можно легко починить, – то, что я могу найти внутри, может и не быть дешевым.

Я бегом вернулась в кухню и, прислушавшись, не проснулся ли Мэтью, снова вернулась к сторожке.

Используя навык, привитый мне моими предприимчивыми старшими братьями, я просунула нож в щель и туда-сюда им подвигала. Услышав, как щелкнул замок, я уронила нож, торопясь войти в домик, и мне повезло, что нож не упал мне на голые пальцы ног. Вспомнив Мими, как она всегда говорила мне, что закрытые двери – это те двери, которые мы еще не открыли, – я шагнула через порог.

Первое, что я ощутила, был запах пепла, к которому примешивался застарелый запах еды. Второе было – чувство, что я уже была здесь раньше и стояла перед большим камином, занимавшим дальнюю стену. Я мигала от света, проникавшего в открытую дверь и щели в забитых окнах, и старалась понять, как место, где я никогда не была, могло казаться мне таким знакомым.

В комнате на поцарапанном голом деревянном полу стояли мольберты, некоторые были открыты, другие прислонены к пестрым стенам. На столе посреди комнаты лежали большие папки с завязками, откуда по краям высовывалась пожелтевшая бумага. В деревянной коробке лежали куски древесного угля и карандаши, а на одном из мольбертов куски картона разных размеров, как и все остальное в комнате, покрытые пылью.

Глядя вокруг, я поняла, что Адриенна здесь не работала, а только хранила свои материалы. Судя по рисункам и наброскам, которые я видела, она устанавливала мольберт на пляже или на утесе над болотом или на пирсе. Я не знала, как она выглядела, но воображала ее себе блондинкой с аквамариновыми глазами, не голубыми и не зелеными, но и не карими, как у меня.

Я подошла к столу и достала из папки рисунок. Это было изображение ребенка, пол нельзя было определить из-за позы, лица не было видно, оно было полуотвернуто. Все, что было видно, это мягкая округлость щеки, голое плечико и пуговка носа.

Я с любопытством достала еще рисунки. Все это были изображения одного и того же ребенка, в разных видах и позах. Были отдельные наброски ручек и ножек. Хотя я просмотрела их все, но не нашла ни одного изображения личика.

Я сложила рисунки в том же порядке обратно и завязала папки. Я не хотела думать, почему я делаю все это тайно, но чувствовала, что мне это необходимо.

Дальше мое внимание привлекла дверь в глубине комнаты. Старая деревянная дверь открылась без особого труда, но петли сердито заскрипели, когда я распахнула ее шире, и она коснулась находившейся за ней лестницы. Я оказалась у подножия ряда узких каменных ступеней. Я колебалась, догадываясь, что комната, в которую вела лестница, должна была быть маленькой и темной, поскольку снаружи домик казался одноэтажным и кроме двух окон в нижнем этаже, других не было видно.

Я поставила ногу на нижнюю ступеньку и тут услышала голос у себя за спиной: