Танцующая на гребне волны - Уайт Карен Страница 22

– Она была действительно милая женщина.

Мужской голос за моей спиной заставил меня стремительно вскочить, блокнот и карандаш снова выпали у меня из рук. Я обернулась, надеясь увидеть живого человека.

– Я вас напугал?

Слова прозвучали невнятно, будто рот говорившего был набит мраморными шариками.

У мужчины, стоявшего по другую сторону ограды, была гладкая кожа, но взгляд его карих глаз выдавал в нем человека пожившего и давно распростившегося с юностью. Лицо у него было круглое, щеки румяные, на том месте подбородка, который обошла бритва, светлела щетина. Волосы были редеющие, но, как я подумала, преждевременно, поскольку я дала бы ему сорок лет с небольшим. Самая заметная черта его был нос. Вместо одной прямой линии он имел несколько расположенных под углом друг к другу, как будто он был неоднократно сломан и сросся неправильно. Мужчина был высокий и плотный, и я подумала, что он, наверное, был боксером или каким-то борцом. Оттого и нос у него теперь такой.

На нем была рубаха с длинными рукавами, застегнутая до шеи, и высоко, не по моде сидящие джинсы. На коленях у него были подкладки, какие надевала моя мать, когда мы работали в саду, а в руках лопата.

– Это от неожиданности, – пролепетала я, спрашивая себя, стоит ли мне его опасаться. Пожалуй, нет. Однако несмотря на улыбку и выражение лица, было в нем что-то отличающее его от всех других людей, но я не могла пока уловить что.

– Вы уронили блокнот, – сказал он и наклонился поднять его.

– Спасибо, – ответила я, удерживая себя от того, чтобы не содрогнуться, посмотрев на его руки. Длинные ожоговые рубцы тянулись от кончиков пальцев до самых запястий, извилистые и толстые, как корни старого дуба. Шрамы были старые, но кожа на них все еще сохраняла местами розовый цвет и облезлость. Я подняла глаза и встретилась с ним взглядом, но он не заметил, как пристально я на него смотрела.

– Я Ава Фразье, – представилась я, не подавая руки, и выжидательно замолчала, приготовившись, что он ответит мне тем же.

Но он снова взглянул на памятник и повторил:

– Она была действительно милая женщина.

– Вот вы где! – По дорожке, вздымая ногами гравий, к нам приближалась Тиш.

Она остановилась и улыбнулась мужчине:

– Привет, Джимми. Рада тебя видеть, – и обняла его.

Мужчина просиял. Его руки висели по сторонам, как будто он не знал, что с ними делать. Тиш повернулась ко мне:

– Так вы познакомились?

– Вроде так. Я Ава Фразье, – повторила я, подсказывая ему.

– Я Джимми, – проговорил он с теплой улыбкой. Несмотря на его странности, было что-то обаятельное в его открытом лице и темных глазах, что заставило меня улыбнуться ему в ответ, как будто мы были с ним друзья не разлей вода.

– Джимми Скотт, – прибавила Тиш. – Лучший ландшафтный дизайнер на острове, если не в целом штате; правда, Джимми?

Джимми покраснел. Краска, выступившая на его лице, походила на цвет его рук.

– Нет, мэм. Но я действительно люблю цветы.

– Он скромничает, – улыбнулась Тиш, и я только сейчас заметила красную тележку, заполненную контейнерами с зеленью и цветами. Цветы свешивались через края, как наряженные на праздник дети. – Ты собираешься поухаживать за своей семейкой?

– Да, мэм. Пора. Я думаю сначала посадить розы на могиле Адриенны. Там не так много солнца, и долго они не продержатся, но ее мама просила меня посадить.

При этих его словах я почувствовала облегчение, сама не зная почему.

Тиш похлопала его по плечу:

– Ты хороший человек, Джимми. Я зайду к тебе на этой неделе поговорить о моем садике. Он что-то заглох, и мне нужен для него новый план.

– Да, мэм. – Он кивнул головой в мою сторону. – Приятно было с вами познакомиться, Ава Фразье.

– А мне с вами, – искренне ответила я и пошла вслед за Тиш по лабиринту тропинок и надгробий. Когда мы отошли достаточно далеко, чтобы он не мог нас услышать, я спросила:

– Кто он такой?

Тиш оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что он точно не мог нас услышать.

– Он и правда лучший ландшафтный художник на острове. Все здесь пользуются его услугами. Он прожил здесь всю свою жизнь и стал кем-то вроде местной достопримечательности.

– А он… – начала я и остановилась, не зная, как закончить вопрос.

Тиш махнула рукой.

– Не то, что вы думаете. Он очень сообразительный, когда речь идет о чем-то для него важном. Он был моим учеником и блестяще обращается с цифрами. Но он не мог выучить стихотворение или написать связное предложение, даже если бы речь для него шла о спасения собственной жизни. Он изучал садоводство в университете Джорджии и очень преуспевал, хотя должна признать, что в школе я и другие учителя помогали ему с английским и письмом, помогали писать сочинения и все такое прочее. Он не нуждался в помощи с математикой и естественными науками. У него проблемы с речью, что временами затрудняет для него общение, но за этим исключением он вполне нормален – если вообще существуют нормальные люди.

Мы вышли на главную аллею, и у меня камень с души свалился, когда я увидела поблизости церковь.

– Он такой от рождения?

– Да. – Шаги Тиш стали тяжелее, и я заметила капли пота у нее на щеках. Она остановилась и повернулась ко мне лицом. – Хотя если бы его полечили, когда он был моложе, этого бы не было так заметно. Это следствие обращения, какому он подвергался.

– А что такое?..

– Когда ему было пять лет, отец пытался утопить его в ванне. Это сведения не из полиции, но люди так говорят. К счастью, его мать вовремя подоспела, за что ей и пришлось расплатиться. – Тиш покачала головой. – Мэри Энн – его мать – была медсестра, но, я уверена, ей приходилось справляться со многим другим, что никогда так и не выплыло на свет. Один Бог знает, сколько выстрадала эта женщина и ее дети. Флойд Скотт был свирепое животное, и хотя я и знаю, что о мертвых не принято говорить плохо, но это был счастливый день, когда он умер.

– А что у него с руками? У Джимми… Это тоже… его отец?

Мы были на середине дороги между церковью и главными воротами. Тиш взглянула на церковь, как будто стараясь убедиться, что даже Бог ее не слышит.

– В каком-то смысле да. Отец Джимми был пьян и устроил пожар. Джимми пытался спасти мать и двух маленьких сестер – а ему было тогда всего пятнадцать. Вот откуда у него эти ожоги… Но мать и сестры не выжили. Конечно, это была трагедия, но в результате вышло и кое-что хорошее. Джимми выжил, и его взяла другая семья на острове. А тот сукин сын погиб.

Мы подошли к воротам.

– Это МакМахоны взяли его после пожара, верно? – спросила я, связав то, что услышала, с тем, что Джимми я встретила у могилы Адриенны.

Тиш кивнула.

– Они не были знакомы со Скоттами, но они годами брали детей под опеку. Так они в конце концов усыновили Джона и Адриенну – сначала они их опекали. А когда Джимми понадобился кров, они взяли и его. – Она вздохнула. – Я знаю, МакМахоны были к нему очень добры, но Джимми до сих пор тоскует по своей родной матери и маленьким сестрам. Он иногда почти по-настоящему верит, что они живы, и ждет, что они вернутся домой. Я думаю, ему так легче принять их отсутствие.

Оставшийся до машины путь мы прошли молча. Жара была удушающая, и атмосфера на кладбище слишком насыщена историями живых и умерших. Я села в машину и на мгновение закрыла глаза, стараясь вытеснить из памяти руки в шрамах и сломанный нос.

«Навсегда». Я слышала это слово, как будто оно звучало у меня в голове. Когда мы выезжали с парковки, я оглянулась, и передо мной промелькнули три памятника за оградой. «Любимый отец и друг». Уже когда мы отъехали и готический шпиль церкви скрылся, я поняла, что за мысль шевелилась у меня в мозгу. А где же жена и мать? Почему на надгробной плите Джеффри Фразье не было ее имени?