Гавана, год нуля - Суарес Карла Страница 28

В его квартире мне было интересно, потому что теперь я снова почувствовала себя агентом 007. Сначала я решила провести общую рекогносцировку. И с самым невинным видом стала внимательно разглядывать каждый предмет обстановки. Квартира эта принадлежала не Эвклиду, а его матери, поэтому вещи по большей части отражали вкус хозяйки, и в определенном смысле в этом заключалось некое преимущество. Поясню: в гостиной, которая была одновременно столовой, вообще отсутствовали объемные предметы мебели, куда можно было бы засунуть подальше от чужих глаз какую-то вещь, только буфет с ящичками, в которые, как мне представлялось, было в высшей степени затруднительно хоть что-то запихнуть. В других местах общего пользования — кухне, ванной и коридоре — я тоже не увидела мест, где можно было бы спрятать такой ценный предмет. В комнату старушки мне не было доступа, но она и не показалась мне подходящим местом. Конечно, комната Эвклида была первой в очереди. Она в наибольшей степени и подходила на роль хранилища. Там можно было спрятать все что угодно. Там были шкафы: книжный и платяной, там была тумбочка и даже картонные коробки под кроватью. Откровенно говоря, обыскивать комнаты — не самое приятное для меня занятие. Ладно. Другого выхода не было. Я уже знала, что именно в платяном шкафу Эвклид хранит папку со всеми своими записками и газетными вырезками, посвященными Меуччи, ведь он сам мне ее показывал, сам доставал ее у меня на глазах, нисколько не скрываясь. Понятно, что, учитывая ценность документа и других бумаг из фамильной реликвии, имеются основания полагать, что он не держит их на виду, поэтому я решила, что коробки под кроватью представляют для меня первоочередной интерес. Но под каким благовидным предлогом можно извлечь коробки из-под кровати друга? Я долго ломала над этим голову, и у меня даже возникла идея устроить в квартире потоп. Потоп, как всем известно, может случиться всегда. Вода — то есть, то нет, а когда она есть, то наполняются все емкости в доме, и в такой день с самого утра старуха сует шланг в какую-нибудь бочку и держит краны открытыми. И в этой стране частенько воду дают неожиданно, емкости наполняются, а если в квартире никого нет, то вода переливается через край и все течет и течет. Я стала думать, как мне устроить так, чтобы всех отвлечь, например увести Эвклида гулять с Этсетерой, когда его мать, допустим, уйдет в магазин, а я подгадаю момент, когда дадут воду, и эта вода доберется до комнаты Эвклида и все зальет. Потом нужно будет, обнаружив эту катастрофу, броситься на помощь. И первым делом, естественно, надо спасать то, что лежит под кроватью. Вроде неплохой план. Разве нет? Однако я его отвергла, потому что успех такого плана был всецело завязан на случае, зависел от стечения обстоятельств. Кроме того, потоп мог запросто уничтожить документ, а этого допустить было никак нельзя.

И я принялась искать деревянную шкатулку сначала в самых доступных местах: в книжном шкафу, в платяном шкафу, в тумбочке возле кровати. И ничего не нашла. Тогда я начала продумывать детали. Эвклид интересовался исключительно одним-единственным документом из всего наследия Маргариты. Мог ли он оставить себе только его, а все остальное выкинуть на помойку? Мне представлялось, что это вполне возможно, но так же возможно и то, что он хранит эти вещи по отдельности. То есть мне нужно сосредоточиться на манускрипте Меуччи, а генеалогическое древо, фотографии и прочее подождут.

В те дни Меуччи стал для нас с Эвклидом практически единственной темой для разговоров. Все остальное, казалось, вызывало у нас только разногласия. Даже фракталы, которыми мы так увлеклись на заре существования нашей исследовательской группы, стали поводом для препирательств, поскольку Эвклид дочитал «Фрактальную геометрию природы» Мандельброта и кипел возражениями и сомнениями. Поэтому, стоило ему приступить к изложению своих комментариев, я сразу же переводила разговор на другую тему. Гармония наблюдалась только в теме изобретения телефона. А мне только об этом и хотелось говорить.

Эвклид, утверждая, что документ находится у писателя, выражал большое сомнение, что Леонарду хватит научных знаний и компетенций, чтобы верно интерпретировать схему эксперимента Меуччи. Нет, невозможно! Он полагал, что все, что известно Леонардо, он вычитал в этих его статьях, тех самых статьях, которые я должна была постараться раздобыть раньше, чем писатель допишет этот свой роман. Эвклид настаивал на том, что нам нужен не только документ, но и вся информация, которой располагает Леонардо. А я молчала, прекрасно понимая, насколько я Эвклиду необходима, как важна для него сама возможность использовать меня. В такие моменты я испытывала особенное удовольствие от своей роли кукловода. Только забавы ради я пообещала уговорить Лео показать мне эти статьи. Как же иначе! Более того, я заявила, что готова пошарить в письменном столе и на книжных полках писателя. Эвклида это удивило, он хмыкнул и заметил, что это называется воровством, хотя в нашем случае… Он спросил, неужели я пойду на это, и я улыбнулась: «А ты сам разве ты не смог бы украсть ради науки?» Знаю, что подоплеки вопроса он не уловил, да и не надо, оба мы сошлись в том, что, когда речь идет о том, чтобы воздать должное и восстановить справедливость по отношению к Антонио Меуччи, все средства хороши. Все что угодно — ради науки.

Что касается Лео, я продолжила свои встречи с ним. Теперь мне уже не нужно было каждый раз оправдываться визитами в министерство образования; полагаю, что мы оба начали получать удовольствие от общения. Главной темой наших бесед тоже был, разумеется, Меуччи. Лео говорил, что я постепенно превращаюсь в записную книжку его романа. Прежде всего, я — отличный слушатель. Какой смысл в истории, если ее никто не слушает? Никакого. А я слушала, но, более того, я задавала вопросы и хотела знать больше. Поэтому, рассказывая мне о Меуччи, Леонардо делал паузы, размышлял, сосредотачивался на деталях, оформлял идеи. «Рассказывать вслух, — говорил он, — это все равно что писать, только не заботясь о грамматике». Я ощутила свою значимость, клянусь, — я была не просто слушателем, а живой записной книжкой. Красиво. Ведь так?

Понятно, что его рассказы были бы интересны любому слушателю. Да и сама история гения с несчастливой судьбой. После закрытия свечного заводика Антонио, при финансовой помощи одного друга, некоторое время занимался изготовлением фортепиано и декоративных элементов интерьера, после чего основал компанию «Clifton Brewery» — первую пивоварню по производству светлого пива в Статен-Айленде. Из огня да в полымя, как говорится. Став жертвой мошенников и дурного адвоката, в 1859-м он был вынужден отказаться от руководства предприятием, которое перешло в другие руки, расширилось и наконец превратилось в знаменитого производителя пива «Bachman’s Clifton Brewery». Совершенно очевидно, что призванием Меуччи было изобретательство, неточно не коммерция. Он потерял не только фабрику, но и дом, который был пущен с молотка, однако, к счастью, новый домовладелец позволил Антонию с женой остаться в нем уже в качестве арендаторов.

Еще одним примером его несчастливой звезды и свидетельством того, как кое-кто отлично сумел воспользоваться невезучестью изобретателя, были свечи. Несмотря на то что он запатентовал свои изобретения в этой области, Меуччи приходилось за какие-то жалкие гроши ишачить на компанию, владельцу которой, некоему Вильяму Э. Ридеру, он переуступил патенты.

Между 1860 и 1871 годами Меуччи занимается всем, что под руку попадется. Он работал над усовершенствованием керосиновой лампы, создав специальное устройство поддержания горения, которое обеспечило ровное пламя без копоти; он запатентовал несколько изобретений, связанных с производством бумаги, а также занимался производством шляп, шнурков и канатов. Наконец, он запатентовал методику, связанную с переработкой нефти и других масел при производстве красок, а еще разработал процесс, позволивший производить масло из нефти и керосина. Производство масла было поставлено на промышленную основу — не Меуччи, естественно. Кем же? А все той же компанией «Rider & Clark», созданной неким Кларком и тем же Ридером, засветившимся в истории со свечами.