Гавана, год нуля - Суарес Карла Страница 29

Что же касается интересующего нас изобретения, Меуччи продолжал над ним работать. В 1857–1858 годах ему удалось создать электромагнитный телефон оптимального качества, объединявший в себе практически все характеристики современных аппаратов, в том числе использование двух отдельных устройств: для приема и передачи. Эта модель была зафиксирована на рисунке тех времен, выполненном художником Нестором Корради. В 1860 году аппарат был улучшен настолько, что передача речи оказалась доведенной практически до совершенства. Тогда Меуччи принялся искать в Италии потенциальных инвесторов, однако его родина переживала довольно острый политический кризис, и телефоном никто не заинтересовался. Не падая духом, Меуччи продолжил работать над усовершенствованием своего изобретения.

Однако, судя по всему, невзгоды решили сделать его своей игрушкой. Тридцатого июля 1871 года взорвался паровой котел «Вестфилда», парома на паровой тяге, который ходил между Манхэттеном и Статен-Айлендом. С многочисленными жертвами — погибшими и ранеными. Среди пострадавших оказался и Меуччи — от обширных ожогов он едва не скончался. Месяцы его выздоровления оказались для супружеской четы особо тяжкими: финансовое положение и так было плачевным, а медицинские расходы поставили их на грань разорения. К счастью, у них была служанка, которая помогала бедняжке Эстер. Женщины, чтобы выжить, стали продавать вещи, среди которых оказалось немало образцов авторства Меуччи, в том числе и модель телефона. Не стоит и говорить, что после выздоровления Антонио так и не смог вернуть проданное. По иронии судьбы жизнь ему спас телефон.

В том же году, потихоньку выздоравливая, Меуччи вместе с тремя соотечественниками создал «Телеттрофоно Компани», намереваясь продолжить свои эксперименты по передаче голоса по проводам. И смог оформить предварительный патент на довольно совершенную модель телефона.

Причина, по которой не был оформлен окончательный патент, смехотворно проста: Антонио не хватало денег. Так что патент оказался временным, это было так называемое предуведомление: такой патент следует обновлять каждый год, а смысл его заключается в воспрепятствовании оформлению патента на аналогичное изобретение в течение этого года. При помощи такого патента Меуччи в прошлом уже удавалось решать в свою пользу некоторые проблемы с более поздними заявками изобретателей: оповещение о звонке, качество передачи сигнала по медным проводам и так называемый локальный эффект, в данном случае — эхо, которое накладывается на голоса собеседников. Кроме того, он предложил использовать телефон в изолированном от прочих звуков помещении. Всем этим Беллу тоже придется заняться, только начал он эти занятия не раньше 1877 года.

Бедняге Меуччи сопутствовал гений, но не удача. В продолжение череды его провалов, спустя всего несколько месяцев после основания «Телеттрофоно Компани», умирает один из основных акционеров. Последствия сего события: двое оставшихся принимают решение выйти из компании, причем один из них возвращается в Италию, а другой отъезжает еще куда-то. Так заканчивается это начинание, и Меуччи вновь остается со своим детищем один на один.

Во всем этом есть какая-то глубочайшая несправедливость. Разве нет? Тут любой скажет, что человеку везет как утопленнику, что его кто-то сглазил или проклял. Не знаю. Единственное, что можно сказать наверняка, так это что у бедняги не заканчивалась темная полоса. Леонардо говорил, что именно поэтому и захотел написать роман: этот персонаж должен выйти из тени на ярко освещенную сцену, чтобы гений его не пропал в пыли времени, попранный невеждами. Примерно в таких красках Лео и выражался, и слушать его мне нравилось. Нравилось. А еще чувствовала: чем больше я погружаюсь в историю изобретателя, чем дольше играю роль записной книжки писателя, тем больше нахожу общего между собой и Меуччи.

13

У тебя никогда не возникало желания убить? Я хочу сказать, не было ли у тебя желания схватить кого-нибудь за горло и свернуть ему шею, как цыпленку: раз — и конец? Сама я никогда этого не делала, этим у нас занимался мой отчим — я о цыплятах, естественно. Мне от этого жуть как не по себе, ведь если разобраться — что плохого сделали мне цыплята? Ничего, абсолютно, в отличие от некоторых людей. Поэтому желание убить у меня возникло. Один раз. Естественно, я этого не сделала. Границы приемлемого у меня далеко не бесконечны, я бы даже сказала, довольно узки. Мой максимум — произнести в сердцах «убила бы» — и приехали.

День, когда мне захотелось убить, был понедельником. Это я помню очень отчетливо. В субботу я почти весь день провела с Эвклидом: сначала на заседании нашей научной группы, потом — у него дома. В те выходные Анхель был занят, он должен был провести время в доме отца — семейный обед и всякое такое; так что встретиться у нас не получилось, и я решила, что посвящу субботу моему старому профессору. Мы подискутировали на темы фракталов и хаоса, сходили прогуляться с Этсетерой, послушали рассказы Чичи, поболтали со старухой и даже вместе поужинали. На ужин было подано вкуснейшее блюдо: рис с горохом и фальшивым мясным фаршем, изготовленным из банановой кожуры. Просто объеденье для тех лет. Когда пришло время удалиться в его комнату и за закрытыми дверями завести разговор на нашу любимую тему, Эвклид объявил, что у него для меня сюрприз. Надо сказать, ему удалось меня удивить. Он навел справки, и теперь у него в руках имеется адрес Музея Гарибальди — Меуччи, того самого дома на Статен-Айленде, куда мы немедленно отправимся, как только раздобудем документ. Я впала в состояние между изумлением и недоумением, а Эвклид пояснил, как после долгих размышлений пришел к заключению, что этот музей — единственное в мире место, где мы сможем найти собеседников, способных оценить значение нашей находки. Дом Меуччи, его музей. В любом другом месте нам пришлось бы начать с объяснений, кто такой Меуччи, и терпеть снисходительные улыбочки людей, принимающих нас за умалишенных. Только представь себе, сказал Эвклид, и я представила. Представила нас при входе в здание Академии наук, где мы объясняем вахтеру, что телефон был изобретен в Гаване неким итальянцем и у нас есть доказательство. Улыбочку, несомненно, сменит сочувственный взгляд на чуваков, слетевших с катушек от переизбытка гороха, солнца и затянувшегося «особого периода». После этого он очень вежливо попросит нас освободить помещение, и кончится все посиделками на городской стене, под палящим солнцем, с документом в руках и полным непониманием, что с ним делать. Так вот, Эвклид избавит нас от этой горькой чаши. Обретя документ, мы тут же свяжемся с музеем и только после этого начнем действовать наверняка. Конечно, уточнил он, мы не уподобимся недоразвитым простакам, что суют сокровище первому встречному-поперечному. Нет, конечно. Контакт с музеем будет лишь первым шагом к тому, чтобы обеспечить наше будущее, потому что наше будущее, подытожил Эвклид, это будущее ученых, вернувших Меуччи международное признание.

Откровенно говоря, до этого момента у меня в голове не было полной уверенности, как поступить с документом, заполучив его в руки. И в рамках моего первоначального пакта с Эвклидом, и в рамках соглашения с Анхелем я останавливалась на этапе обретения этой замечательной бумаги. Все остальное должно было определиться исключительно на этом рубеже, и, возможно, ровно по этой причине далее этого рубежа мысль моя пока не простиралась. Эвклид же, по всей видимости, все уже просчитал. Должна признать, план его был логичен. Действительно, самым подходящим местом, чтобы завести разговор о манускрипте, является музей в Статен-Айленде. Это элементарно. Но больше всего в тот момент меня поразила не мысль о том, что я чуть не опоздала, а то, что Эвклид посвящает меня в этот план и даже показывает бумажку с адресом музея, которую уже подшил в папку вместе с другими материалами по Меуччи. Ведь если документ хранится у Эвклида, то зачем он мне обо всем этом говорит? Что ему от меня нужно? Чтобы я продолжала тянуть из Леонардо информацию? Ладно. Но тогда я решительно не могу понять, зачем Эвклид дает мне адрес музея. Я поняла это несколько позже.