Паскаль Рютер - Барракуда forever Страница 4

– Бедняга Клокло! Когда я о нем думаю, мне так грустно! Стукнуло током… Ха-ха-ха…

Он так смеялся, что я с трудом удерживал табуретку.

– Довольно веселиться, подай-ка мне новую лампочку.

Из-под его пальцев посыпались искры. И наступила полная темнота.

– Уй-ё! Черт! – произнес он и потряс рукой, как будто хотел ее остудить. – Наверное, я что-то забыл. Но ведь я сам проводил электричество в этом доме. Не понимаю. Твоя бабушка, видимо, вызвала кого-то что-то поправить, он все тут перепутал – и вот вам, пожалуйста. От женщин ничего хорошего не жди.

Он мягко, пружинисто спрыгнул на пол. Достал откуда-то свечу и зажег.

– Да будет свет! – провозгласил он.

Басту вся эта ситуация чрезвычайно забавляла. Удобно усевшись и энергично виляя хвостом, он ожидал продолжения веселья.

– Скажи мне, Коко…

– Что?

– Тебе не кажется, что нам тут хорошо вдвоем? – спросил он, опускаясь на старый диван.

– Втроем! – поправил я и погладил Басту.

Он был прав. Мы походили на двух воришек-сообщников, в потемках забравшихся в дом. Двое воришек и их пес.

– Интересно, он хороший сторож? – задумчиво произнес Наполеон.

Как будто отвечая на его вопрос, Баста перевернулся на спину и подставил брюхо, чтобы его почесали.

– Сядь рядом, вот сюда, – велел дед, похлопав по дивану. – Мне нужно кое-что тебе сказать.

Голос у него был ласковый, немного прерывистый. Сердце екнуло, мне вдруг послышалась в его тоне какая-то беззащитность. Все в комнате говорило об отсутствии Жозефины, и я был уверен, что Наполеон тоже ощущает эту пустоту.

– Друг мой Коко, – вздохнул он, – некоторые люди все еще здесь, хотя мы их уже не видим.

Несмотря ни на что, он был спокоен. Я обратил внимание на то, что его большие узловатые руки легко лежат на коленях как широкие мягкие листья. От свечи лился умиротворяющий свет.

– До чего же быстро тают свечки! – прошептал дед, потом, удивившись собственным словам, встрепенулся: – Пятнадцать минут меланхолии истекли, хватит философствовать. А теперь – кто кого!

Мы церемонно уселись друг против друга. Сцепили руки, ладонь к ладони. Мускулы напряглись. Наши руки клонились то вправо, то влево. На лицах появились зверские гримасы. Дед сделал вид, будто крепко стиснул зубы, будто ему тяжело и я вот-вот его одолею. Но в тот момент, когда моя победа была совсем близко, а его рука оказалась в сантиметре от стола, он начал посмеиваться, что-то насвистывать, рассматривать ногти другой руки – и легко изменил ситуацию. Моя рука описала дугу, как стрелка на циферблате, и легла на стол с другой стороны.

В этот миг кто-то постучал во входную дверь.

– Ты кого-то ждешь? – удивился я.

– Никого. Пойди открой. А я тем временем поправлю пробки. Не дадут ни минуты посидеть спокойно.

Их было двое, одинаково одетых, с одинаковыми чемоданчиками.

– Дома кроме тебя никого нет? – спросил первый.

Зажегся свет, и за моей спиной появился дед. К моему великому удивлению, он впустил их и пригласил сесть за стол. Я заметил, что его кулаки опять сжались.

– Ni amuziĝos, Bubo! Ili ne eltenos tri raŭndojn! Vidu kion ili ricevos! (Давай повеселимся, малыш! Они и трех раундов не продержатся! Сейчас получат!)

Посетители вынули из чемоданчиков буклеты-гармошки и каталоги. Лицо у деда стало сосредоточенным, в глазах зажглось любопытство. Особенно его заинтересовали картинки.

– Посмотрите, – сказал один из визитеров, – это рельсовый подъемник, рельс крепится вдоль перил лестницы, и с его помощью можно без усилий подниматься наверх. Что-то вроде маленького персонального лифта. Хит продаж.

– Неплохо. А это что?

– Слуховой аппарат для слабослышащих людей.

– Какой аппарат? – переспросил Наполеон, оттопырив ухо.

– Слуховой аппарат для…

– Лоховой аппарат? Вы это хотели сказать? Вообще-то лохов здесь нет. Только иногда забредают всякие зануды.

Посетители незаметно переглянулись и попытались изобразить улыбку.

– Ну а это что такое? – спросил дед, ткнув пальцем в другую картинку.

– Лупы для людей со слабым зрением.

– Интересно. Скажите еще: чтобы рассматривать мерзкие рожи, вроде тех, что сейчас тут появились. А это что за штуковина? Вроде как для ребенка. Ходунки.

– Последняя модель из титана и карбона. Дисковые тормоза. Для людей с ограниченными возможностями передвижения. Вы ведь думаете о будущем?

– Вы это точно подметили: только о нем и думаю.

Торговцы расплылись в довольной улыбке.

– Конечно, Коко, мы о нем думаем! Bubo, ĉu vi kredas, ke li iras ĉe sia amantino! (Сейчас увидишь, они у меня схлопочут!)

Запал гнева задымился, оставалось подождать, пока пороховая бочка взлетит на воздух. Терпеливо. Как ждешь фейерверка.

– Итак, поговорим о будущем! – заявил один из продавцов. – И поговорим серьезно.

– Я сам расскажу вам сейчас о будущем – вашем будущем, – произнес Наполеон, сложил руки на груди и, прищурившись, уставился на них. – Причем на полном серьезе.

Оба мужика посмотрели на меня. Они поняли, что влипли. Я пожал плечами, показывая, что ничем не могу им помочь.

– Поговорим о вашем ближайшем будущем, мелкие засранцы: для начала вы прекратите нас запугивать. Теперь о вашем чуть более отдаленном будущем: вы получите в рожу. А пока что объясните мне внятно, кому предназначается вся это хрень?

– Людям по… как бы это сказать… Людям немного пожилого возраста, вот!

– Вы хотите сказать: старикам, так? – спросил дед, приподнимая бровь. – Выражайтесь яснее.

– Ну да… действительно, таким… как вы говорите.

Наполеон стал механически выбивать ногой дробь.

– Потому что вы, вероятно, увидели старика в этом доме, так? А ты видишь, Коко?

– Нет, – ответил я, озираясь и делая вид, будто кого-то ищу. – Баста, например, еще совсем молодой.

– Гав!

Два хлюпика что-то бормотали заикаясь. Они не решались больше ничего сказать. Дед показался мне великаном, его фигура выросла почти до потолка. Он грохнул кулаком по столу, тот зашатался. Каталоги взмыли в воздух.

– Черт побери, покажите-ка мне старика в этой комнате? Он тут есть или его нет? Я задал вам простой вопрос! Даже такие примитивные существа, как вы, наверняка способны его понять. И даже ответить на него, если у вас есть инстинкт самосохранения.

Взмахнув рукой, он задел каталоги, которые разлетелись, ударившись о стену.

– Нет, стариков мы здесь не видим. Мы ошиблись адресом. Тут нет никаких стариков. Не то чтобы нам у вас не нравилось, но все же мы вынуждены вас покинуть…

Мы услышали, как их машина резко рванула с места.

– Говнюки! – крикнул дед. – Они добьют меня раньше срока, эти вестники беды. Пойдем, Коко, мне нужно снять стресс.

Я знал, что ему сейчас нужно. Мы заняли позицию друг против друга.

– Давай, Коко! Бокс, бокс! Вперед, заставь меня шевелить лапами!

Наполеон был таким сухощавым, таким худым, что в профиль был почти невидим. А спереди, наоборот, он казался прочной скалой.

– Защита! Держи защиту и смотри на мои ноги.

Кулаки, прикрывающие лицо, чуть наклоненное вперед туловище – он выглядел настоящим боксером, каким когда-то и был. В этой стойке он казался неуязвимым, готовым сразиться с любым соперником.

Он боролся за титул чемпиона мира в полутяжелом весе в 1952 году, но проиграл по очкам с незначительной разницей. Проиграл Рокки. Я знал этот бой наизусть, этот его последний бой, о котором писали все тогдашние газеты, этот бой, увенчавший его карьеру и одновременно поставивший на ней крест. Потому что сразу после поражения он повесил перчатки на гвоздь. Я никогда не находил в себе смелости расспросить его об этом загадочном поединке, но в тот день, сам не знаю почему, задал вопрос:

– Что-то помешало тебе победить в том бою? Ты знаешь что именно?

Сосредоточенно насыпая корм собаке, он сделал вид, будто не расслышал, и некоторое время мы оба молчали. Потом он сухо ответил:

– Ничего. Ничего мне не мешало. Кроме судьи, которого нельзя подкупить.

Он вытер руки маленькой белой тряпкой, и я понял, что означает этот жест: больше никаких вопросов.

– И особенно не надо верить тому, о чем болтают газеты, – продолжал он, словно прочитав мои мысли. – Одни глупости! Сплошное вранье!

Он замолчал и несколько секунд наблюдал, как Баста, уткнувшись носом в миску, шумно наслаждается едой.

– Сколько же в него влезает! Уму непостижимо, да?

Он поднял на меня светлые мечтательные глаза. Мне почудилось, что прошла целая вечность. Свеча на столе почти догорела, и он ее задул.

– Почему ты тогда все бросил? Вот чего я не понимаю. Почему не захотел сразу же взять реванш?

– Иди посмотри!

Мы отправились в туалет. Там был настоящий храм бокса, нетронутый кусок прошлого.

Свидетельство, выданное судьей, вставленное в рамочку, заняло место на стене чуть в стороне от фотографий боксерских поединков. Наполеон в белых атласных трусах словно парил в воздухе, пружиня на легких мускулистых ногах. Сжав челюсти, он сыпал апперкотами, прямыми ударами или, приняв защитную стойку, отбивал хук противника. Непобедимый – ни одного нокаута.