Энн Пэтчетт - Свои-чужие Страница 5

– У вас есть «список смертников»? – спросил Казинс, чтобы произвести впечатление на собеседника, хоть и не понимал, зачем ему это. Имелось в виду: я хоть и сотрудник прокуратуры в немалом ранге, однако знаю, как копы набирают очки. Фикс, однако, никакой подоплеки в вопросе не уловил. Вытер руки, вытянул из заднего кармана бумажник и стал перебирать его содержимое.

– Четырнадцать, – сказал он и протянул список Казинсу, который, прежде чем взять, тоже вытер руки.

На вдвое сложенном листке бумаги с напечатанными внизу словами «Фрэнсис Хавьер Китинг» имен значилось не четырнадцать, а гораздо больше – около тридцати, наверно, но половина была аккуратно зачеркнута и тем самым как бы знаменовала служебные успехи Фикса.

– О господи, – сказал Китинг. – Столько покойников?

– Почему покойников? – Фикс взял листок и проглядел перечеркнутые имена. – Ну да, кое-кто уже на том свете. А остальные либо масть сменили, либо завязали, либо сгинули куда-то. Да какая разница: так или иначе выбыли.

В дверном проеме возникли две пожилые дамы, в нарядных «церковных» платьях, но без шляпок. Когда Фикс повернулся к ним, они синхронно ему помахали.

– Бар еще открыт? – спросила та, что была пониже. И для полного правдоподобия даже икнула, отчего ее подруга зашлась смехом.

– Моя матушка, – сказал Фикс, а потом представил и вторую даму – крашеную блондинку с веселым открытым лицом: – Моя теща. А это – Эл Казинс.

Казинс снова вытер руку и протянул поочередно одной и другой:

– Берт, очень приятно. Что будем пить, леди?

– Что осталось, то и будем, – ответила теща. Лишь туманный намек на красоту дочери угадывался в ее осанке, в строгой манере держать плечи, в линии длинной шеи. До чего же бесчеловечно обходится с женщинами время.

Казинс взял первую попавшуюся под руку бутылку – это оказался бурбон, и, смешав его с соком, наполнил два стаканчика.

– Отличная вечеринка получилась, – заметил он. – Там все еще идет веселье до упаду?

– Я думаю, все просто заждались, – сказала мать, принимая стаканчик.

– Ты ненормальная, – ласково сказала теща.

– Вовсе нет, – возразила мать. – Я – предусмотрительная. И тебе советую.

– Чего заждались? – спросил Казинс, передавая дамам следующую порцию.

– Крещения, – пояснил Фикс. – Мама боялась, что малышка умрет некрещеной.

– Она что – болела? – удивился Казинс. Сам он воспитывался, как принято говорить, в лоне епископальной церкви, хотя давно отошел от нее. И насколько он помнил, усопшим младенцам полагался рай, даже если они не успели воспринять таинство крещения.

– Она здорова, – ответил Фикс. – Вполне.

Мать пожала плечами:

– Да откуда ты знаешь? Неизвестно, что происходит внутри грудного младенца. Тебя и твоих братьев окрестили, когда вам не было еще месяца. А этой девочке, – обратилась она к Казинсу, – скоро год. На нее даже не налезла наша семейная крестильная рубашечка.

– В этом, конечно, все дело, – сказал Фикс.

Мать, снова передернув плечами, одним глотком расправилась со своим коктейлем и, будто в недоумении, встряхнула опустевший бумажный стаканчик. Льда в нем уже не было, а меж тем только он заставляет людей пить помедленней. Казинс взял у нее стаканчик и наполнил снова.

– Ребенок сейчас с кем-то? – сказал Фикс, и это прозвучало не вопросом, а утверждением.

– Кто с кем-то? – переспросила мать.

– Ребенок.

Полузакрыв глаза, она призадумалась ненадолго, потом кивнула, но ответила вместо нее – без уверенности в голосе – теща:

– С кем-то.

– А вот как это так получается, – заговорила мать, потеряв интерес к ребенку, – что мужчины весь вечер торчат на кухне, выжимают сок, смешивают… однако им и в голову не приходит приготовить чего-нибудь поесть? – Она уперлась взглядом в сына.

– Понятия не имею, – сказал тот.

Она перевела взгляд на Казинса, но и он лишь покачал головой. Раздосадованные дамы повернулись как по команде и со стаканчиками в руках выплыли из кухни.

– Она отчасти права, – заметил Казинс. Он чувствовал, что, хоть и проголодался и был бы не прочь съесть сейчас сэндвич-другой, сам бы ни за что не стал готовить. А потому налил себе и выпил.

Фикс вновь взялся резать апельсины. Действовал он аккуратно и не спеша, даже в подпитии не желая отхватить себе палец.

– У вас дети есть? – спросил он.

– Трое и один на подходе.

Фикс присвистнул:

– Без дела, значит, не сидите.

Интересно, подумал Казинс, он имеет в виду «без дела не сидите – с детьми возитесь» или «без дела не сидите – жену трахаете»? Понимай как хочешь. Он швырнул выжатую половину апельсина в раковину, и без того уже переполненную кожурой. И снова завертел кистью.

– Передохните, – сказал Фикс.

– Да я уже.

– Ну, еще передохните. Соку мы заготовили выше крыши, а судя по состоянию даже этих милых дам, прочие гости на кухню не сунутся, потому что дороги не найдут.

– А где Дик?

– Ушел. Сбежал вместе с женой.

Ему-то есть куда сбежать, подумал Казинс, вспомнив собственную жену и царящий в доме ор и бедлам.

– А который час, между прочим?

Фикс посмотрел на свои «Жирар-Перрего» – часы получше тех, какие может позволить себе коп. Было без четверти четыре, то есть Казинс даже по самым мягким прикидкам проторчал тут по меньшей мере на два часа больше, чем собирался.

– О, господи, мне давным-давно пора быть дома. – Он вспомнил, что совершенно точно обещал Терезе вернуться не позже полудня.

– Да всем в этом доме, кроме моей жены и моих дочек, давно пора, – кивнул Фикс. – Слушайте, сделайте доброе дело – выясните, где ребенок. Где и, главное, с кем. Если пойду искать я, начнутся тары-бары с гостями, и раньше полуночи я свою крошку не найду. Пройдитесь по комнатам, ладно? Проверьте, не оставила ли ее какая-нибудь пьянь без присмотра.

– А как я ее узнаю? – осведомился Казинс, сообразив, что в глаза не видел виновницу торжества, а детей в этом ирландском доме, должно быть, прорва.

– Кроме нее тут грудных нет, – ответил Фикс с неожиданной резкостью, как дурачку, которому именно по причине умственной убогости и пришлось поступить на службу не в полицию, а в прокуратуру. – И самая нарядная. Это ради нее праздник.

Толпа колыхалась вокруг Казинса, расступалась перед ним и смыкалась, втягивала его в себя и выталкивала прочь. В столовой на опустошенных тарелках не осталось ни единого крекера или морковной палочки. Голоса, музыка, пьяный смех сливались в единый неразборчивый гул, откуда вдруг изредка вырывалось членораздельное слово или отчетливая фраза: «Представляешь, она все это время была у него в багажнике!» Где-то в отдалении, в коридоре, невидимая женщина изнемогала от смеха и, задыхаясь, просила: «Ну хватит, ну перестань!» Детей здесь было полно, и кое-кто вытягивал стаканчики из пальцев у размякших взрослых и допивал содержимое. Но годовалые младенцы Казинсу что-то не попадались. В доме было жарко, и детективы поснимали пиджаки, отчего на поясах и под мышками обнаружились служебные револьверы. Казинс удивился, как это он раньше не замечал, что половина гостей вооружена. Через открытые стеклянные двери он прошел на задний двор, бросил взгляд на залитое послеполуденным светом предместье Дауни, посмотрел на небо, где не было и вовек не будет ни единого облачка. Увидел своего нового приятеля-священника, застывшего с хозяйкиной сестрой в объятиях, словно оба, утомившись от нескончаемого танца, заснули стоя. Мужчины сидели на раскладных стульях и вели беседу – многие с женщинами на коленях. А женщины – все, кто попался ему на глаза, – на каком-то этапе празднования скинули туфли и теперь безнадежно губили чулки. Ни у кого на руках не было ребенка. На подъездной дорожке ребенка тоже не было. Казинс вошел в гараж, щелкнул выключателем. На двух вбитых в стену крюках висела лестница, на полках по ранжиру выстроились чистенькие банки с краской. И лопата, и грабли, и мотки шнуров-удлинителей, и стеллаж с инструментами – все на своем месте, и место нашлось всему. Посередине, на чистом цементном полу стоял чистенький темно-синий «пежо». У Фикса Китинга детей меньше, а часы – дороже, а машина – иностранной марки, а жена – привлекательней. Сильно привлекательней. А ведь он даже еще не следователь. И если бы кому-нибудь сейчас взбрело в голову спросить Казинса, что он обо всем этом думает, Казинс сказал бы, что все это наводит на подозрения.

Он принялся внимательно рассматривать автомобильчик, выглядевший очень эротично уже в силу своей французской породы, и тут вспомнил, что ищет пропавшего младенца. И подумал о собственной малышке – о Джанетт, которая только-только начала ходить. Лоб у нее со вчерашнего дня, когда она стукнулась о стекло, был заклеен пластырем, и Казинс похолодел от одной мысли, что было бы, будь она вверена его попечению. Крошка Джанетт, где она? Где он ее оставил? Тереза же знает, что он не умеет управляться с детьми. А потому не должна давать ему такие поручения. Но когда, отправляясь на поиски Джаннет, Казинс вышел из гаража, чувствуя, как сердце у него колотится о ребра, словно хочет выскочить и побежать впереди, то увидел гостей на крестинах у Фикса Китинга. И вспомнил, и остановился еще на миг в дверях, чувствуя облегчение, смешанное со стыдом. Он никого не потерял.