Джонатан Коу - Срединная Англия Страница 6

Соан уже ждал ее за столиком в баре “Робсон Фишер”, сумрачном анклаве, куда хаживали в основном аспиранты и преподаватели. Перед Соаном стояло два бокала просекко. Он пододвинул один Софи.

– Мама родная, – произнес он. – Вид у тебя бледный и больной. Должно быть, ужасный северный климат.

– Бирмингем не на севере, – сказала она и поцеловала его в щеку.

– Пей давай все равно, – сказал он. – Сколько ты уже такого не принимала?

Софи сделала долгий глоток.

– Там, где я живу, такое дают, к твоему сведению. Завезли году в… 2006-м, кажется. Звезды уже здесь?

– Не знаю. Если и да, то в Зеленой комнате.

– А тебе к ним не надо?

– Позже. Спешить некуда.

Соан позвал Софи – для моральной поддержки в том числе – поприсутствовать на публичной дискуссии между двумя маститыми романистами, англичанином и французом, которую Соан должен был вести. Лайонел Хэмпшир, англичанин, был в некотором роде знаменитостью – по крайней мере, в литературных кругах. Двадцатью годами ранее он опубликовал роман, за который получил Букеровскую премию, и заработал себе на нем репутацию, – “Сумерки выдр”, щуплый томик, заключавший в себе в основном мемуары и отчасти вымысел и более-менее сумевший запечатлеть дух своего времени. И пусть ничто из написанного им далее не достигло такого же успеха (последнюю работу, причудливый экскурс в феминистскую научную фантастику под названием “Фаллопия”, литературная пресса недавно разнесла в пух и прах), его это, похоже, попусту не тревожило: почтения, каким был окружен давний призер, хватало, чтобы его прибыльная карьера оставалась на плаву, а сам он держался как человек, чьи лавры уверенно обеспечивали ему на чем почивать.

Писатель-француз по имени Филипп Альдебер, напротив, был величиной неизвестной.

– Кто он такой? – спросила Софи.

– Ой, не волнуйся, я начитал, – сказал Соан. – Там у себя большая звезда, судя по всему. “При-Гонкур”, “При-Фемина”. Написал двенадцать романов, однако лишь парочка издана здесь – сама знаешь этих британцев: не ценят они, когда на землю Диккенса и Шекспира заявляется Джонни Иноземец и учит их, как это делается.

– Нервничаешь как ведущий? – поинтересовалась Софи.

Событие организовывали совместно факультеты французской и английской словесности. Соан ныне был самым молодым сотрудником второго, пока простой лектор, но вообще-то, раз он уже писал для “Нью стейтсмен” и “Ти-эл-эс”[13], его сочли подходящим для такой встречи, предназначенной и для широкой публики, и для педагогов, и для студентов.

– Немножко, – признался он и поднял бокал. – У меня это уже третий.

– Не очень понимаю название, – сказала Софи, глядя на листовку, лежавшую между ними на столе. Она гласила, что тема сегодняшней дискуссии – “Беллетризация жизни. Жизнь как беллетристика”. – Что это означает?

– А мне откуда знать? У тебя два писателя, у которых ничего общего, кроме грандиозного мнения о самих себе. Надо же было как-то это назвать. Оба пишут художественную прозу. Оба пишут о “жизни” – ну или о своей версии ее, так или иначе. Не очень понимаю, можно ли вообще промахнуться с таким вот названием.

– Видимо, нет…

– Слушай, к девяти все закончится, и я на девять тридцать забронировал столик. Строго на нас двоих.

– Тебе разве не полагается ужинать со всеми остальными?

– Придумаю отговорку. Я с тобой хочу побыть. Сто лет не виделись. И ты такая бледная!

Лекционный зал набился почти под завязку: публики набралось под двести человек. Судя по всему, несколько студентов все же явились, но терпеливые, предвкушающие лица вокруг Софи были в основном пятидесятилетние или старше. Со своего места в верхних рядах она глядела на сцену поверх моря седых шевелюр и лысин.

На сцене расположились четверо выступающих – Соан, двое знаменитых писателей и лектор с французского факультета, приглашенный, чтобы переводить ответы мсье Альдебера на английский для собравшихся и нашептывать ему перевод на французский вопросов, задаваемых Соаном. Ведущий и переводчик казались встревоженными, писатели же выжидательно улыбались публике. После нескончаемых вступительных слов ректора поединок начался.

То ли из-за отрывочности, обусловленной участием переводчика, то ли из-за очевидного нервного напряжения у Соана дискуссия началась не гладко. Вопросы, адресованные писателям, были длинными и путаными, а ответы получались в виде речей, а не задушевного и свободного разговора, на какой рассчитывал Соан. Примерно через пятнадцать минут, во время последнего монолога Лайонела Хэмпшира, в котором он уверенно обобщал различия в отношениях к литературе у французов и британцев, Соан укрылся за своими заметками и, судя по всему, ожесточенно их просматривал. Через несколько секунд Софи почувствовала, что у нее завибрировал телефон, и осознала, что Соан на самом деле набирал ей СМС.

Помоги у меня кончились вопросы что дальше?

Она глянула влево и вправо, но люди на соседних сиденьях, кажется, не заметили, от кого пришло сообщение, – да и вообще что оно пришло. Подумав, она отправила ответ:

Спроси ФА согласен ли он что французы относятся к книгам серьезнее.

Отклик Соана – эмотикон с поднятым большим пальцем – прилетел очень быстро, а через несколько секунд, когда выступление Лайонела Хэмпшира наконец замедлилось и утихло, все услышали, как Соан обращается к месье Альдеберу:

– Интересно, как бы вы ответили на это? Не очередной ли это типично британский стереотип о французах – что, с нашей точки зрения, у вас больше уважения к писателям, чем у нас?

После того как перевод нашептали ему на ухо, мсье Альдебер помолчал, сжал губы и, казалось, глубоко задумался.

– Les stéréotypes peuvent nous apprendre beaucoup de choses, – ответил он наконец.

– Стереотипы бывают очень осмысленными, – перевел переводчик.

– Qu’est-ce qu’un stéréotype, après tout, si ce n’est une rem àarque profonde dont la vérité essentielle s’est émoussée à force de reépétition?

– Что такое стереотип, в конце концов, если не глубинное наблюдение, сущностная истина которого потускнела от повторений?

– Si les Français vénèrent la littérature davantage que les Britanniques, c’est peut-être seulement le reflet de leur snobisme viscéral qui place l’art élitiste au-dessus de formes plus populaires.

– Если французы чтят литературу больше британцев, возможно, это лишь отражение их сущностного снобизма, который ставит элитистское искусство над жанрами более популярными.

– Les Français sont des gens intolérants, toujours prêts à critiquer les autres. Contrairement aux Britanniques, me semble-t-il.

– Французы – народ нетерпимый, судящий. В отличие от британцев, как мне кажется.

– Почему вы так считаете? – спросил Соан.

– Qu’est-ce qui vous fait dire ça? – прошептал переводчик.

– Eh bien, observons le monde politique. Chez nous, le Front National est soutenu par environ 25 pour cent des Français.

– Ну, взглянем на мир политики. Наш Национальный фронт располагает поддержкой двадцати пяти процентов французов.

– En France, quand on regarde les Britanniques, on est frappé de constater que contrairement à d’autres pays européens, vous êtes épargnés par ce phénomène, le phénomène du parti populaire d’extrême droite.

– Мы во Франции смотрим на британцев, и нас впечатляет, что, в отличие от большинства других европейских стран, у вас нет этого явления – широко популярной партии крайних правых.

– Vous avez le UKIP, bien sûr, mais d’après ce que je comprends, c’est un parti qui cible un seul problème et qui n’est pas pris au sérieux en tant que force politique.

– У вас есть ПНСК[14], разумеется, но, насколько я понимаю, это партия одной задачи и ее как политическую силу не воспринимают всерьез.

Соан ожидал, что Альдебер разовьет мысль и дальше, а когда этого не случилось, обратился к Лайонелу Хэмпширу и в некотором отчаянии спросил его:

– Не желаете ли прокомментировать?

– Ну, – произнес маститый писатель, – как правило, я воздерживаюсь от подобных широких обобщений о национальных чертах. Но, думаю, Филипп, возможно, тут не очень-то промахнулся. Я не безрассудный патриот. Отнюдь. Но есть что-то в английском характере, что меня восхищает, и Филипп в этом прав – в смысле нашей любви к умеренности. Нашей неумеренной любви к умеренности, если угодно. (Эта изысканная фраза плюхнулась в почтительную тишину зала и запустила зыбь смеха.) Мы – нация политически прагматичная. Крайности слева и справа нам не нравятся. И к тому же мы по сути своей терпимы. Поэтому мультикультурный эксперимент в Британии в общем и целом складывается удачно – с одним-двумя мелкими огрехами. Я бы в этом смысле не взял на себя смелость сравнивать нас с Францией, конечно, однако, несомненно, если рассуждать с личных позиций, вот чем я восхищаюсь в британцах больше всего: нашей умеренностью и нашей терпимостью.

– Сплошная самодовольная херня, – проговорил Соан. Но, к сожалению, не со сцены.

– Ты так считаешь? – спросила Софи.