Рубака-парень - Алексей Иосифович Ходанов Страница 10

«ВИЛЫ»

После долгого отсутствия в редакцию заглянул Валентин Катаев.

Он прошел по кабинетам, знакомясь с «племенем младым и незнакомым», потом страстно и долго рассказывал о старом «Крокодиле», о том, как возникли «Двенадцать стульев», о белоснежных манжетах Михаила Булгакова, и весь день, приостановив производственный процесс, редакция, оцепенев, слушала маэстро. Потом кое-что из того, что он рассказал, появилось в повести «Алмазный мой венец», но рассказы в редакции были острей и соленей.

Он подписал мне свою книжку, переспросив фамилию.

— А кем вы здесь служите?

— Заведую отделом культуры.

— Тогда у меня к вам убедительная просьба: пришлите мне письмо.

— Какое?

— Любое. Я хочу написать «Вилы».

Я обомлел: живой классик, корифей «Крокодила» и — «Вилы»! «Вилы»— это крохотная заметка по письму, такими заметками пробавляются начинающие.

— Из вагона что-то украли, там часто крадут. Я вижу, как это можно сделать, — объяснял мне Валентин Петрович. — Понимаете, вижу. Удивительно доходчивый жанр, но трудный, трудный, и тут надо проявить находчивость. Да необязательно про железную дорогу, любое письмо.

Потом была «фотография на память», которую сделал Марк Виленский случайно оказавшимся в портфеле аппаратом, шумные проводы со взаимными пожеланиями о новых встречах.

И в суете и грохоте крокодильских буден забылось пожелание Валентина Петровича, пожелание, которое я по неопытности своей и легкомыслию принял за необязательный светский разговор с крокодильской направленностью, за некое подобие кокетства мэтра перед миллимЭтром.

Я не нашел для него письма, и постепенно встреча эта переместилась на полки воспоминаний.

А через несколько лет в кабинете моем раздался звонок:

— Здравствуйте. У вас редкая фамилия, и поэтому я легко вычислил вас по списку редколлегии. Так как насчет письма?

Я вновь обомлел и уж не помню, что говорил, как оправдывался, да и оправдался ли.

— Ладно-ладно, я знаю вашу занятость. Вы все же пришлите при случае.

Увы, увы, увы. Случая больше не представилось…

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ДЕБЮТ

Сейчас, когда минуло с той поры двадцать лет, я часто думаю: а могло ли вообще быть такое? Вы открываете дверь своей квартиры, а на пороге сам Владимир Высоцкий, да еще с гитарой, той самой, знаменитой. Молодой, вдохновенный, он изучающе, чуть настороженно смотрит на вас, протягивает руку:

— Володя.

И вот он сидит рядом с вами, и вы (не он, а вы, вы!) рассказываете ему что-то занятное, а он, тихий и задумчивый, внемлет и даже смеется.

Теперь кажется: это привиделось, а это было…

Так случилось, что у меня и жены возникли творческие контакты с Одесской киностудией, на которой снимался Владимир Высоцкий, и когда главный редактор Юрий Бараневич узнал, что в нашем доме культ Высоцкого и все домашние бредят его песнями, он сказал:

— Мы придем к вам в гости.

Володя и тогда, тридцатидвухлетний, был давно знаменит. Помнится, на Командорах, на самом краю земли, я слышал, как день и ночь гоняли аборигены ленты с его записями, и на Чукотке обжигающие ветры тундры доносили его «Скалолазку».

Итак, Бараневич сдержал свое слово, Высоцкий у нас в гостях, и, пока готовится стол, я занимаю его рассказами о сексуальной революции в Швеции, откуда только что вернулся. Все это было тогда для нас в новинку, все изумляло, возмущало, забавляло, а когда Володя услышал, как какие-то рабочие украдкой измерили рулеткой зады стилизованных красавиц на одном из полотен выставки «СЕКСПО-70», он захохотал заливисто и искренне.

Режиссер Юнгвальд-Хилькевич, который пришел вместе с Володей (они подружились во время съемок «Опасных гастролей»), находился, для смеха, в образе жуткого гангстера и то и дело проигрывал сцены «ограбления» квартиры: хищной рукой тянулся к шкатулке с бижутерией. вываливая на ладонь стекляшки, на что Володя то и дело деликатно говорил ему.

— Не надо, ну, не надо. Положи на место. Здесь этого не надо делать.

От шуток и курьезов неожиданно перешли к серьезным темам, вспомнили о детстве, и оказалось, что, хотя я и постарше, у нас много похожего: оба гоняли по улицам на «гагах» и снегурках за машинами, цепляясь крючками, а уцепившись, победно неслись по городу, не боясь никакого ГАИ, потому что ничего похожего на ГАИ тогда и в помине не было, никто не мешал нехитрым ребячьим развлечениям послевоенных лет…

И тут я сказал:

— Напишите, Володя, что-нибудь для «Крокодила».

— А вы напечатаете? — быстро спросил он.

Я замялся на миг:

— Пробьем!

Володя грустно улыбнулся:

— Есть у меня повесть для детишков (он так и сказал — «детишков». — Ал. X), там много смешного, наверное, для вас подойдет. Спасибо. Подумаю, как и что.

— Вы бы зашли к нам в редакцию, а? Я вас со всеми познакомлю, у нас доброжелательные люди, смелый редактор…

— У вас там кибинет?

Слово «кибинет» он произнес с характерной интонацией и лукаво улыбнулся. (Я потом слышал это слово, произнесенное с точно такой же интонацией, из уст майора Жеглова.)

Только по прошествии лет я понял эту улыбку: он-то знал, что вряд ли напечатают, чувствовал, что хоть и говорю я от имени журнала, занимая там «кибинет», но не по силам ни мне, ни «смелому редактору» пробить стену, отделявшую его от прессы той поры. Ох, не пробить, думал он, ну да ладно, разберемся.

Когда сели за стол, взяла досада: зачем, для чего «скатерть белая залита вином», все вокруг заставлено бутылками с водкой на рябине? Он же не пьет, завязал, а раз в завязке, то смотреть на водку — мучительно! Как это бестактно, как неуважительно!

Но Володя, совершенно не среагировав на бутылки, с колоссальным аппетитом уничтожал соленые грузди и медвежатину с моченой брусникой. Понимая, что еда эта с позиций сегодняшнего дня фантастическая, должен объяснить, что тогда все было просто: бруснику и грузди мы собрали на Ладоге и Онеге, а медвежатину добыли на Сретенке, в магазине «Дары природы», безо всякой очереди и за умеренную цену.

Народу в комнате набилось невероятно — позвонили всем друзьям: скорей к нам, у нас Высоцкий, и все приехали с детьми, вот что интересно. Стульев не хватило, соорудили скамьи, и скамеек оказалось мало, сели на книги, на ящики, благо во дворе овощной магазин. Взрослые сидели. а дети стояли у стен, тесно прижавшись друг к дружке (так лучше видно), серьезные, притихшие, отказавшиеся от сладкого.

Володя извлек из кармана небольшой, сложенный вчетверо, лист бумаги, развернул.

— Я вот тут ночью написал. Под впечатлением. Был у Фурцевой. Беседа текла странноватая. Я об этом и написал. В общем, «Бег иноходца». Вы — первые слушатели.

Когда он