Непрошеные мысли - Мануил Григорьевич Семенов Страница 3

Нижней. Все поглотило широко разлившееся здесь искусственное море — водохранилище. И хотя родная деревенька давно на дне морском и там теперь никто, кроме пучеглазых окуньков и зубастых щурят, на свет не появляется, Некто продолжает упорно писать: «Родился в Нижней Каменке». Уж и того места нет на том месте, а он талдычит все про Каменку и непременно про Нижнюю. Потому что имел неосторожность однажды, в самой первой автобиографии, упомянуть ее. А как известно, что написано пером…

В общем, понятно. Так вот, если говорить про меня, то я родился в селе Криво-Бузан Красноярского района Астраханской области. Тут и проверять нечего: вот она, Астрахань, на карте в нижнем течении Волги жирной точкой обозначена. Основана татарским ханом в военных целях, а стала крупным торговым центром юга России. «Астрахань, купчихой толстопятой ты считалась испокон веков», — писал некогда поэт.

Несколько сложнее обстояло дело с Красным Яром. Если от Астрахани спускаться по бесчисленным рукавам дельты Волги вниз, к Каспию, яров, крутых, обрывистых берегов тебе встретится множество. Но который из них красный, ответить трудно. Все хороши, все красивы. И особенно тот, где я, подросши, учился в школе. Благодаря густой рощице, которую мы, школяры, развели вдоль речки, не дав паводковым водам разрушать и дальше песчаный берег, засорять русло. Теперь роща выросла, и на ее окрепших деревцах хлопотливые грачи по весне вьют гнезда. А еще наш Красный Яр знаменит тем, что пережил однажды серебряно-медную лихорадку. Дело было так. Власти решили сломать старый рынок, перенести его на другое место. Ломать не строить: простоявшие без малого сотню лет киоски, лабазы и деревянные ряды рухнули в один день, поднимая в воздух облака пыли. А когда всю рухлядь собрали и увезли, а пылевые облака унес ветер, глазам собравшихся на дармовое зрелище ребятишек открылись россыпи серебряных и медных монет. В первые минуты ребяческая толпа оцепенела, а потом с воем и визгом ринулась к серебро- и меденосным песчаным отвалам. Секрет их образования был прост: десятками лет, день за днем медные и серебряные монетки выскальзывали из неловких пальцев мясников, молочниц и торговок овощами и падали на дощатый пол, проваливались в щели. Со временем их засыпали пыль и песок, образовав многослойные залежи.

Несколько дней сотни красноярских мальчишек, вооруженных перочинными ножичками, с самого раннего утра до поздней ночи вели лихорадочные раскопки. Результатом их был возросший в десятки раз торговый оборот единственной в Красном Яру мороженщицы тети Насти и повальные желудочные заболевания среди детворы. По причине неумеренного употребления сладостей. Но постепенно серебряная жила начала оскудевать, пока не выдала на-гора свой последний пятиалтынный. Лихорадка кончилась, и ребячье пищеварение вошло в норму. Нет, что ни говори, а Красный Яр был интересным местечком.

А вот о Кривом Бузане — притоке реки Бузан — никаких примечательных подробностей я, к сожалению, привести не могу. Единственно, и это я могу подтвердить хоть под присягой, что Кривой Бузан, на берегу которого приютилось наше сельцо, никогда не был в этом месте прямым. Можно подумать, что на зуб ему попалась особенно кислая ягода барбариса, упавшая с речной кручи, и он, распробовав ее, весь искривился…

Между прочим, я вспомнил, что когда пишешь автобиографию, то, прежде чем означить дату и место рождения, надо назвать свое имя. Не знаю уж почему, но так полагается, это вам любой кадровик подтвердит. Так что, пока не поздно, нужно исправлять ошибку.

Значит, зовут меня… Да, да, вы не ослышались. Именно так. Давно ли? С самого рожде… простите, крещения. Рассказывают, что по поводу моего имени между папой и нашим священником отцом Василием у святой купели произошел бурный спор. Святой отец утверждал, что имя, которое папа намеревался дать мне, басурманское, а никак не православное. Папа же обвинял священника в невежестве и незнании имен подлинных сынов церкви. Папина точка зрения взяла верх, и совсем не потому, что он оказался более подкованным в вопросах теологии. Дело объяснялось гораздо проще: отец и священник частенько баловались картишками, и поп вечно ходил у папы в должниках.

Других подробностей спора я сообщить не могу, хотя, конечно, присутствовал при нем. Но хоть убейте — не помню. А с него, с этого спора, все и началось.

Представляюсь незнакомому человеку, называю себя.

— Как вы сказали? — переспрашивает он. — Эммануил?

— Нет, не так.

— Ага, тогда, значит, Самуил?

— Неверно.

— Ну тогда не знаю. Все равно имя ваше иудейское. И сам вы, извиняюсь, натуральный еврей.

— Простите, вы опять ошиблись: я русский. Но разве предосудительно…

— Нет, разумеется. Но зачем вы морочите людям головы и называете невесть какое имя?

Подобные недоразумения продолжались всю мою жизнь. Вплоть до ранней весны 1948 года. Я оказался на отдыхе в только что открывшейся здравнице близ Новгорода. Соблазн глянуть на поднимающийся из руин древний русский город заставил нас, нескольких отдыхающих, пропустить медицинские процедуры и поехать в город. В чудом уцелевшем соборе мы осматривали богатейшую коллекцию икон. И тут одна висевшая в уголку небольшая иконка привлекла мое внимание. Под ней стояла подпись: «Св. Мануил».

Сначала я глазам своим не поверил. Подходил ближе, удалялся, глядел справа и слева, но подпись не менялась. Значит, ошибался искушенный в священном писании отец Василий и на все сто процентов оказался правым мой родитель… Ай да папа, ай да молодец!

Тут я вспомнил о висевшем на плече «Зорком». Освободил его от футляра и начал фотографировать своего святого с различными размерами диафрагмы и разными выдержками. А потом, вернувшись домой, сделал фотографии и раздал детям: пусть они знают, от какого святого произошел их отец. Однако, если говорить строго между нами, святой оказался довольно невзрачным, убогим каким-то. Но тут уж ничего не поделаешь, тут, как в денежно-вещевой лотерее, можно отхватить новенький, с иголочки «Москвич», а можно выиграть набор пластмассовых слоников…

Во всяком случае, с той памятной встречи в запыленном, обветшавшем новгородском соборе я чувствую себя значительно увереннее. И с гордостью ношу свое имя так же, как это делают Иваны, Петры и другие Григории. Как, впрочем, Ахметы, Ираклии и Абрамы. Уверенность моя проистекает от того, что каждый из них тоже постоянно чувствует за спиной натужное дыхание своего собственного, так сказать, персонального святого…

Миновали годы младенчества, наступила пора учения. Оно протекало в каменных стенах приютившейся к подножию холма с возвышавшимся на самой верхушке собором Красноярской ШЛМ. Расшифровывалась так: Школа Ловецкой Молодежи. В отличие от школ Рабочей, Крестьянской, Ремесленной и всякой иной Молодежи. Но нельзя в то же время было понимать назначение