Лев Колодный - Никитский бульвар Страница 2

Проходя по Большой Никитской мимо чахлого сквера, трудно предположить, что появившееся на месте монастыря многоэтажное здание в сером с вертикальными окнами – электрическая подстанция метрополитена. Конструктивизм в 1935 году попал под тотальный запрет. Архитектор, оглядываясь на классицизм, создал фасад с портиком из 8 крупных полуколонн. Капители, завершения полуколонн, напоминают буфер вагонов, выдавая суть здания. Статуи метростроевцев дополняют античное убранство фасада.

Серые стены противоречат светлой классике, что дало основание Илье Ильфу в записной книжке метнуть стрелу во «вдохновенное создание архитектора Фридмана». Иная оценка содержится в известной книге Петра Сытина «Из истории московских улиц»: «После Великого Октября снесены все здания Никитского монастыря и на их месте построено красивое здание подстанции метро». Когда она не станет необходимой, кто знает, не зазвонят ли на прежнем месте колокола…

Никитская электроподстанция метрополитена

О монастыре патриарха Филарета можно говорить в настоящем времени. За спиной барачного типа дома на углу Никитского бульвара и Большой Никитской улицы выглядывают церковь Федора Студита и колокольня бывшей обители.

В день празднования памяти Федора Студита 11 ноября 1480 года произошло историческое «стояние на Угре» русского и татарского воинства.

Когда «великий государь» патриарх Филарет решил основать монастырь, обветшавший древний храм разобрали. На его месте четыреста лет тому назад возник пятиглавый собор Федоровского Смоленского Богородицкого больничного монастыря. При обители устроили больницу для бедных, одну из первых в Москве.

Правнук Филарета Петр Первый упразднил патриаршество и закрыл патриарший монастырь, где любил уединяться его прадед. Собору придали статус приходского храма. В его приход попал дом на Большой Никитской, где жил, посещая Москву между походами, граф Рымникский князь Италийский, генералиссимус, не потерпевший в сражениях ни одного поражения. Солдаты отдавали любимому генералу почести, как императору. Имя его известно в России всем.

С трибуны мавзолея на параде Красной армии 7 ноября 1941 года Сталин первым назвал Александра Суворова в числе великих предков, призвав бойцов и командиров вдохновляться их подвигами. А было время, когда при советской власти Суворова всенародно осуждали как царского генерала за поимку Пугачева, взятие Варшавы.

Образ непобедимого полководца воодушевлял не только бойцов и командиров. В Кремле во время Великой Отечественной войны портрет Суворова попадал на глаза всех командующих фронтами и армиями в кабинете Верховного Главнокомандующего.

На фасаде особняка на Большой Никитской под уличным номером 42 до революции установили одну из первых в городе мемориальных досок в виде щита с барельефом полководца, гласящую, что здесь жил Александр Васильевич Суворов. Никитский бульвар переименовали в Суворовский.

Суворов жил в собственном доме и посещал службы в церкви Федора Студита. По преданиям, у стен храма похоронена его мать. Будучи любителем духовной музыки, Александр Васильевич пел в церковном хоре на клиросе, месте для певцов и чтецов.

Под сводами этой церкви Суворов венчался, как пишут, с «красавицей русского типа, полной статной румяной, но с умом ограниченным», и малообразованной. То была княгиня Варвара Ивановна Прозоровская, дочь генерал-аншефа. В браке первой родилась дочь Наташа, которую отец боготворил, называл Суворочкой, писал ей на привалах нежные письма.

Счастье в браке пожилого генерал-майора с молодой женой с разницей в возрасте в 20 лет длилось недолго. Через пять лет после венчания, по словам биографов, «нетерпеливый и горячий до вспышек бешенства, неуступчивый и деспотичный», пренебрегавший комфортом, «бережливый до скупости», не терпевший роскоши спартанец возненавидел красавицу. Характер жены «легкомысленный и избалованный с детства», твердый и неуступчивый, с привычкой «к мотовству и открытой жизни», привел к неминуемому разрыву.

Суворов обвинил жену в неверности, в прошении о разводе заявил, что она «отлучалась своевольно, употребляла развратные и соблазнительные обхождения, неприличные чести ее». Все инстанции – Духовная консистория, Синод, императрица Екатерина II развода не дали. Временное примирение привело к рождению сына Аркадия. Но и это обстоятельство не скрепило брак. Детей поделили. Дочь осталась с отцом, малолетний сын – с матерью, получившей от мужа «раздельное жительство» и «отдельное содержание». Дом на Большой Никитской улице принадлежал Суворову до 1800 года. В том году, в семьдесят лет, кумир армии и народа умер в Санкт-Петербурге, где похоронен под камнем с надписью «Здесь лежит Суворов».

С тех пор храм Федора Студита дошел до наших дней видоизмененный в силу разного рода переделок. После пожара 1812 года пять глав сменила одна, фасад церкви и приделов приобрел черты ампира, а позднее во второй половине ХIХ века – эклектики. При всем консерватизме православная церковь в сфере зодчества всегда шла в ногу со временем, градостроителям давала полную свободу творить храмы в том стиле, какой господствовал в светском обществе.

В пятую годовщину советской власти, в 1922 году, двери храма Федора Студита для верующих закрыли. Из оскверненных и опустошенных стен вывезли пуд с лишним серебра, сбили крест над главкой, сломали алтарь, запустили в помещение арендаторов, приспособивших здание под свои нужды.

В отличие от церкви колокольня Федора Студита оставалась триста лет такой, какой ее видел Филарет. Она напоминала шатер. В Москве насчитывалось всего две таких башни редкой архитектуры. Одна стояла на Лубянской площади у церкви Гребневской иконы Божьей Матери, ее разрушили. Ту, что у Никитских Ворот, разобрали на кирпич и поставили на ее месте уродливый жилой дом. Поэтому когда в наши дни решили воссоздать утраченную колокольню, ее пришлось установить на другом месте, где она сейчас видна вблизи храма. Церкви Федора Студита вернули пять глав и былой вид, так как она выглядела у каменных стен и ворот Белого города, когда не существовало Никитского бульвара.

У площади Никитские ворота по повелению Павла I по проекту петербургского архитектора Стасова появилась гостиница. На земле, где сейчас строения бульвара, историк Петр Сытин во времена Суворова насчитал шесть дворов служащих соседних церквей, четыре двора купцов, шесть дворов чиновников и знати. Их заполняли сплошь деревянные дома, лавки, харчевни, цирюльни. Все это многообразие сгорело при пожаре 1812 года.

После бурного возрождения Москвы картина резко изменилась. На месте разобранных стен Белого города и земляного вала поднялись в два ряда липы Никитского бульвара. Его проезды, внутренний и внешний, начали обживать самые знатные и состоятельные аристократы, заказывая проекты особняков лучшим архитекторам. Когда эта работа завершилась, увидевший Москву в первой половине ХIХ века Белинский заметил: «…обе линии по сторонам Тверского и Никитского бульваров состоят преимущественно из господских (московское слово!) домов».

Пройдем по сторонам бульвара, где сломали гостиницу времен Павла I и Суворова, но сохранились другие дома, где жили замечательные люди.

Сосед Никитского монастыря – Московский университет сохранил все свои здания на Большой Никитской улице. На углу с Романовым переулком, названным так в честь династии Романовых, в двухэтажном некогда жилом доме, находилось издательство МГУ, а в глубине двора помещалась типография университета.

Сюда весной 1956 года я принес отпечатанный на машинке диплом «Фельетоны газеты «Правда», откуда его, как полагалось перед защитой, унес в твердом переплете. Больше всех мне нравились фельетоны за подписью «Юрий Золотарев». Он состоял в узком кругу фельетонистов центральных газет, писавших по заданию «инстанций» пасквили, в частности на самых известных артистов, писателей, спортсменов – Марка Бернеса, Людмилу Гурченко, Эдуарда Стрельцова, чьим именем назвали в Москве стадион. После звонких публикаций делались «оргвыводы» и для героев фельетонов закрывались двери концертных залов, издательств, стадионов.

Спустя полтора года после защиты диплома меня зачислили в штат «Московской правды». И я вдруг стал соседом на этаже с матерым Юрием Леонидовичем Золотаревым, в 34 года казавшимся мне пожилым, плотной комплекции мужчиной, способным растоптать любую репутацию, единственным в редакции беллетристом, членом Союза писателей СССР.

29 мая 1958 года «вся Москва» читала его фельетон «Тузик в обмороке», посвященный Клавдии Шульженко, не забытой с тех пор народом, сочиненный по всем канонам партийной печати. Поводом послужила отмена ее концерта в клубе в связи со смертельной раной собаки – тибетского терьера, попавшего под колеса автомашины. Дирекция клуба написала жалобу в горком партии, оттуда последовало указание газете МГК КПСС наказать зазнавшуюся певицу. Его выполнил Юрий Золотарев, сочинив такие диалоги: