Геннадий Турмов - Владивосток Страница 23

Все эти льготы были установлены, чтобы удержать служивших в малолюдном крае на более долгие сроки. "Пятилетки", выдававшиеся как пособие, являлись огромным подспорьем. Семейные люди устраивали на них дом, холостые при помощи их расплачивались по своим торговым и ресторанным долгам. У кого была близка "пятилетка", тот чувствовал свой кредит упрочившимся и повышенным, ибо "пятилетки" достигали до 1300—2000 руб. в зависимости от чина и должности. Но зато и сторожили же такого счастливца его кредиторы в дни, когда ему составлялась ассигновка и поступала затем в казначейство для оплаты! Он был всегда в "поле зрения" своих кредиторов, как новая комета в телескопе астрономов. У ненадежных главные кредиторы заблаговременно брали доверенность на получение их "пятилетки" и представляли по начальству, чтобы обеспечить свое получение. Впрочем, все рассчитывались сами вполне добросовестно, и доверие к "пятилеткам" не иссякало.

Мне лично пришлось сделаться местной юридической знаменитостью среди тогдашних офицеров и чиновников морского ведомства по этому животрепещему для них вопросу о "пятилетках", потому что в отношении себя я выиграл дело в Сенате, посрамив старого петербургского юрисконсульта морского ведомства. Долго рассказывать эту историю, но суть ее в том, что зная о существовании в морской библиотеке полного собрания законов (101 том), я проследил всю историю законодательства и его мотивы о здешних льготах. Это дало возможность доказать неправильность существовавшей практики и выиграть через Сенат лишнюю "пятерку", какой до меня никто не получал.

Это лишняя "пятерка", получение которой совпало с получением обычных прогонных денег при отставке, дала мне возможность начать в 1892 г. издание газеты "Дальний Восток". Уже спустя несколько лет 3—4 чиновника обращались ко мне за помощью по исходатайствованию их "пятилеток", хотя я указывал, что дело их заурядное и стоит лишь написания обычной докладной записки по форме, они все-таки просили составить им хотя бы даже такую записку, потому что у меня "рука легкая". Потом все эти "амурские" льготы отменили, и жизнь стала тяжелее.

Старый Владивосток в области культурной и общественной жизни носил на себе ясный подавляющий военно-морской отпечаток. Все главное начальство состояло из моряков Сибирской флотилии и военного порта. Стоянка Тихоокеанской эскадры оживляла всю местную жизнь. Летом бухта была всегда полна русскими военными судами, вплоть до занятия нами Порт-Артура в 1897 г., куда затем отошла на постоянную стоянку Тихоокеанская эскадра, а вместе с тем сразу же упало и военное оживлением на рейде.

В плане самого Владивостока (название улиц) и в названии мысов и бухт сохраняются имена старых судов и моряков, здесь служивших или плававших. Первое женское училище (прогимназия) здесь принадлежало морскому ведомству. Первая по времени издания здешняя частная газета "Владивосток" (1883 г.) существовала на субсидии (3000 руб.) морского ведомства. Вторая частная газета "Дальний Восток" (1892 г.) была основана мною, под моим редактированием, когда я еще состоял на морской службе. Морская библиотека первоначально была здесь единственною и питала весь город. Общество изучения Амурского края возникло здесь по инициативе морского инженер-механика, а постройка его музея была осуществлена благодаря только личному влиянию бывшего здешнего капитана над портом В. М. Лаврова на сбор пожертвований и материальной помощи самого порта. Вся главная медицинская практика в городе долго находилась здесь исключительно в руках морских врачей. Лишь с образованием в 1884 г. Приамурского генерал-губернаторства доминирующая роль морского ведомства теряется и переходит в руки крепости (1889 г.)».

 Панов, Виктор Ананьевич (1854 — 1922, Владивосток) — журналист, краевед, востоковед. Окончил Техническое училище Морского ведомства и вступил в действительную службу (1 июня 1871, Кронштадт). Служил в Сибирской флотилии (20 дек. 1875 — 23 дек. 1878), переведен обратно в Сибирскую флотилию (31 авг. 1879). Соредактор газеты «Владивосток» (1885). Заведовал мореходными картами и инструментами при управлении дирекции маяков и лоции Восточного океана (8 марта 1886 — 6 марта 1893). Директор маяков и лоции Восточного океана (30 июня 1887—1 мая. 1889). Зав. Владивост. Александров, мореход. классами (1890 — 1902). Отв. редактор и издатель газеты «Дальний Восток» (25 окт. 1892 — конец янв. 1920, нерегулярно в 1921 и 1922). уволен в отставку по прошению с мундиром и с производством в капитаны корпуса флотских штурманов (12 июля 1893). Гор. голова Владивостока (1903—1905). Автор книг, опубликовал много статей в газете «Дальний Восток», которые затем напечатал отдельными оттисками.

ИЗ КНИГИ О ЛАНЦЕПУПАХ

В конце своей жизни П.В. Шкуркин начал писать свою книгу — воспоминания «Ланцепупы: Галерея дальневосточных портретов». Один отрывок из нее был опубликован в сан-францисской газете «Новая заря» в марте 1936 г.

«Среди лиц, формально или по духу примыкавших к знаменитым ланцепупам (о которых до сих пор черной лжи написано гораздо больше, чем правды), — была одна любопытная и красочная личность, не так давно сошедшая с жизненной сцены.

В конце 80-х и в 90-х прошлого века "процветал" во Владивостоке нотариус Владимир Федорович А-с. Жил он на углу Ботанической и Ключевой улиц в несуществующем теперь старом деревянном доме в глубине двора, в котором впоследствии помещалась редакция и типография первой "вольной", не субсидированной, во Владивостоке газеты (называлась она, кажется, "Дальневосточный вестник"), принадлежавшей доктору Сущинскому.

Сам А-с — высокого роста, худощавый, с густыми, всклокоченными твердыми волосами на голове, маленькою неаккуратной бородкой, росшей только на подбородке, дерзкими серыми глазами, скрипучим голосом и полным непризнанием общепринятым в "хорошем" обществе условных форм обращения или даже просто вежливости, — он на первый взгляд производил неприятное впечатление. Небрежность его костюма и чересчур откровенная речь еще более это впечатление усиливали. Словом, это был бы типичный член "клуба лапцепупов", в который его неоднократно приглашали незадолго до закрытия этого клуба правительственной властью в 1887 г. Но А-с отказывался вступить, быть может, потому, что он больше одной рюмки не пил, а следовательно, он не мог бы выдержать обязательного при вступлении в клуб испытания.

Но при дальнейшем знакомстве неблагоприятное впечатление постепенно ослаблялось и в конце концов заменялось симпатией к нему. Это происходило потому, что А-с был человеком на редкость честным и правдивым; он много читал, познания его в самых разнообразным областях были весьма обширны. Отличный музыкант (на пианино и виолончели), он почти не знал нот, а играл только по слуху, часто подпевая себе весьма противным голосом. Был прекрасным рассказчиком — но только того, что он сам видел. А чего только он ни видел и где ни бывал за время своей бродяжнической жизни! При ближайшем знакомстве он оказывался чрезвычайно добрым, отзывчивым и мягким, что очень противоречило его растрепанной, нарочито-неряшливой фигуре и грубоватой манере говорить. А говорил он совершенно одинаково с китайцем — разносчиком товаров, с солдатом, офицером, губернатором, дамой общества или с любым из своих клиентов.

В общем — все относились к нему хорошо, но побаивались его не стесняющегося ничем языка.

Я много слышал о нем раньше, но в первый раз увидел его при следующих обстоятельствах.

Как-то раз в 1889 году был вечер в гарнизонном собрании, помещавшемся в казарме Восточно-Сибирского линейного полка. Барышня, танцевавшая с мичманом, как-то встала со своего стула. Бывший тут же А-с быстро сел на ее место и громко сказал:

— Ну, теперь я узнаю ваши мысли!

Соседи фыркнули, барышня ничего не поняла и только хихикала. Но мичман побагровел. Когда через минуту А-с встал и возвратил барышне ее место, к нему подошел мичман и потребовал, чтобы А-с попросил извинения у барышни.

— В чем?

— Вы ее оскорбили!

А-с тотчас подошел к барышне:

— Вы на меня обиделись?

Девушка с недоумением вытаращила глаза:

— За что? Я не знаю... нет... — проговорила она растерянно. А-с вернулся к мичману:

— Вы, мичман, ошиблись; барышня даже не знает, за что ей можно на меня обижаться!

— Да, но вы обидели и меня, ее кавалера. Я требую от вас удовлетворения!

— С удовольствием удовлетворю и вас, и ее, если вы сейчас пойдете со мною к ней и объясните ей, за что именно она должна на меня обижаться!

Назревало столкновение, недопустимое в стенах гарнизонного собрания; дали знать дежурному старшине — штаб-офицеру, который направился к ссорящимся. Кроме того, мичман не рискнул объяснить барышне, чем, по мнению А-са, она думала, — и инцидент был исчерпан.