Петр Столпянский - Путеводитель по Кронштадту: Исторические очерки Страница 5

4) об арестованных офицерах.

Первые три вопроса имели общий принципиальный характер, четвертый, вполне местного значения, был припутан к этим трем вопросам без явной связи.

И кронштадтцы ответили вышеприведенным нами документом. Кронштадтский совет заседал целую ночь. Министры от имени Временного правительства остались довольны ответами, они ясно увидели, что о «самостийной Кронштадтской республике» не может быть и речи, но когда в столичной прессе был помещен этот ответ, то он был назван «резолюциями Кронштадтского совета», и Исполнительный комитет Кронштадтского совета тотчас не замедлил опубликовать следующее: «Принятые на заседании 24 мая ответы на вопросы, заданные министрами Церетели и Скобелевым Исполнительному комитету Совета рабочих и солдатских депутатов, являются не резолюциями, не разъяснениями, а только ответами на вопросы и ничем больше. Мы остаемся на точке зрения резолюции от 16 мая сего года и разъяснении от 27 мая 1917 года, признавая что „единственной властью" в Кронштадте является Совет рабочих и солдатских депутатов».

Такой уверенный ответ заставил Временное правительство нажать все пружины, пустить в ход все средства, и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов принял оскорбительную для кронштадтцев резолюцию, на которую Кронштадтский совет и ответил вышеприведенным воззванием.

Фактически, конечно, победил Кронштадт. Приняв резолюцию, Петербургский совет не смог заставить Кронштадт подчиниться этой резолюции – власть осталась за Советом, но шум, поднятый против Кронштадта, весьма естественно привлек к нему внимание всей России. Из самых отдаленных мест России, от советов, полковых комитетов и других организаций посылались депутации посмотреть, что делается в Кронштадте. Наконец и сам Кронштадт, чтоб рассеять ту клевету, которая распространялась против него, рассылал в разные города делегации, которые делали доклады, выясняли истинное положение дел. И пропаганда «Вся власть советам» достигала до самых отдаленных уголков России.

Атмосфера сгущалась. Напряжение масс росло. Политика Временного правительства все более и более отклонялась вправо. И вот, 3 июля, днем, в Кронштадт приезжают делегаты от 1-го пулеметного полка и заявляют, что в 5 часов дня их полк собирается выступать. Исполнительный комитет предложил пулеметчикам, до проверки сообщаемых ими данных, до сношения Исполнительного комитета с Питером, не выступать на митингах и вообще не возбуждать толпу. Но вечером в Сухопутном манеже, на лекции анархиста Ярчука, пулеметчики выступили, и в результате их выступлений состоялся громадный митинг на Якорной площади. В митинге принимали видное участие тов. Рошаль, Раскольников, Веник и др. Причем так как в Кронштадте не было никаких определенных сведений, то было постановлено отложить решение до утра. В 6 часов утра загудел гудок электрической станции и громадная Якорная площадь заполнилась матросами и рабочими. Собралось тысяч 10–12. Около 7 часов утра была произведена посадка, и кронштадтцы двинулись на Петербург.

Надо подчеркнуть, что это движение было стихийное, что ни Исполнительный комитет, ни Совет депутатов формально не давали своего соглашения на выступление. Но масса не нуждалась в этих санкциях, массе казалось, что настало время действовать.

Всего было отправлено 6 судов, в том числе и «Зарница», на них было 6300 матросов, кроме того и рабочие. Ехали все организации, все партии.

Высадились на Васильевском острове и направились ко дворцу Кшесинской, где в то время находился Центральный комитет большевиков. Здесь произошла первая размолвка среди руководителей; ни эсеры, ни меньшевики, ни анархисты не хотели, чтоб большевики устроили митинг у своего партийного комитета. Митинга не было. Но товарищ Ленин и еще ряд ораторов-большевиков приветствовали демонстрацию. Через Троицкий мост, площадь Жертв революции, Невский проспект, Литейный проспект, к Таврическому дворцу, т. е. через город, демонстрация прошла в стройном порядке. И когда голова демонстрации была у Пантелеймонской улицы, раздались выстрелы. Но предоставим слово участнику и организатору тов. Раскольникову, как он докладывал Кронштадтскому совету в заседании 7 июля того же года:

«Раздались предательские выстрелы, наши товарищи подверглись панике, и сколько я ни старался удержать, нас никто не слушал, началась беспорядочная стрельба, наши товарищи начали стрелять преимущественно в воздух, раздался возглас: „лечь“ и все легли, затем постепенно отошли. Когда мы подошли к Таврическому дворцу, там стоял пулеметный полк под командою прапорщика Семашко».

В это время произошел инцидент с арестом Чернова, впрочем, он был сейчас же освобожден. Демонстрация не достигла своей цели. По возвращении демонстрантов ко дворцу Кшесинской часть кронштадтцев заняла Петропавловскую крепость. Защитники Временного правительства предполагали начать правильную осаду: должны были быть новые жертвы. Но вскоре же начались переговоры о возвращении кронштадтцев в Кронштадт. И здесь, в этих переговорах, рельефно выявилась физиономия военной комиссии: то она соглашалась на условия кронштадтцев, то меняла их, то соглашалась ждать до определенного часа, то представляла ультиматумы. В конце концов, кронштадтцы прибыли в Кронштадт, переписанные и без оружия; кроме того, кронштадтцы должны были согласиться на арест Раскольникова и Ремнева, на обыск в редакции газеты «Голос Правды». Таким образом, выступление кронштадтцев кончилось поражением. Совет должен был уступить. Но в Кронштадте большевики не испытывали того, что приходилось испытывать их товарищам в Петербурге. Например, в воскресенье 16 июля товарищ Веник мог свободно читать в бывшем Летнем морском собрании лекцию на тему «Социализм и классовая борьба»; затем этот же товарищ, принимавший участие еще в подпольной работе, выступал в ряде лекций ярко большевистского направления; кроме того, состоялись лекции товарища Стель и некоторых других партийных работников.

30 октября 1917 года в Совете рабочих депутатов обсуждалась фраза Керенского: «Кронштадт потерял всякую боеспособность, довольно играть вольно и невольно в руку немцев, средства обороны в Кронштадте уже не все на месте».

На это обвинение Кронштадтский исполнительный комитет ответил опять-таки обращением ко всей России, обращением сильным, могущественным, интересным еще и потому, что в этом обращении был подведен итог тому, что произошло.

«Товарищи и граждане, – так начиналось воззвание, – в газетах от 1 октября была опубликована телеграмма министра председателя Временного правительства Керенского главнокомандующему армиями Северного фронта (телеграмма эта приведена выше). Товарищи и граждане! – продолжало воззвание кронштадтцев, – в грозный час испытаний министр председатель осмелился перед лицом всей революционной России и всего мира бросить темный и тяжкий навет на революционный Кронштадт.

Мы говорим – темный навет, ибо министр Керенский никаких доказательств, никаких объяснений в подтверждение этого навета не приводит.

Мы говорим – тяжкий навет, ибо министр Керенский утверждает, что кронштадтцы „вольно или невольно играли в руку врагу". Разве может быть сильнее обвинение, чем обвинение в вольной или невольной измене стране и революции, в вольном или невольном предательстве? Ибо играть в руку врагу, значит предать революцию врагу. Нельзя придумать более тяжкого обвинения, чем обвинение в измене и предательств.

Не только в грозный час испытаний, но и при всяких условиях клеймо предательства и измены является тягчайшим позором тому, на кого оно наложено.

Но вместе с тем велика и ответственность того, кто берет на себя смелость наложить позорящее клеймо.

Товарищи! Революционный Кронштадт не первый раз встречает попытку оклеветать его перед лицом трудящихся. Вы помните, как с легкой руки бывшего министра Церетели вся буржуазная ленивая пресса травила кронштадтцев, как контрреволюционное гнездо, отложившееся от России. И тогда Кронштадт обвинялся в измене революции. Мы с негодованием отвергли эту клевету. Нам поверили рабочие, солдаты и крестьяне. А те, у кого были сомнения, приезжали к нам, знакомились с революционными порядками Кронштадта и от их сомнений не оставалось и следа.

Мы не знаем, зачем нужно было сейчас, в этот грозный час испытаний, министру Керенскому пустить новую лживую легенду о Кронштадте. Об этом мы спрашиваем министра и требуем от него прямого, ясного и категорического ответа. Пока мы не знаем побуждений гнусной клеветы министра на Кронштадтский гарнизон.

Но мы твердо знаем и никогда не забудем, как генералы министра Керенского, совершая предательство на фронте, клеветали на солдат, умиравших в окопах. Вы помните, министр Керенский, как генерал Корнилов, которого вы называли „первым солдатом русской армии", снял полки с фронта и повел их на революционный мозг страны, на Петроград?