Дмитрий Бутурлин - История Смутного времени в России в начале XVII века Страница 36

Часть II

Глава 3

(1606–1608)

Убиение Лжедимитрия не восстановило спокойствия России! Предназначение Отрепьева на гибель своего Отечества было столь непреодолимо, что самая смерть его не только не прекратила возбужденных им неустройств, но даже подала повод к углублению зла. Правда, претерпенные бедствия истощали государство, но, по крайней мере, оставляли неприкосновенным его целость; напротив того, готовящееся междоусобие угрожало России уничтожением ее самобытности.

Одна самодержавная власть, сосредоточенная в руках мощного государя, подкрепленного единодушной преданностью первейших сословий, могла обуздать порождающуюся крамолу и обезопасить несчастное Отечество. Но какой нравственной силы можно было ожидать от Шуйского, приявшего державу царскую не по неоспоримому праву наследства, не по обдуманному выбору всей земли, а единственно вследствие шумных восклицаний преданных ему жителей одной столицы? Прочие русские города оскорблялись присвоенным Москвой преимуществом – располагать престолом, и не благоприятствовали назначенному ею государю. Должно также заметить, что в отдаленности от столицы еще многие благоговели перед памятью Лжедимитрия. Беспутные действия, коими в глазах москвичей он обличал себя в самозванстве, в пренебрежении православия и народных обычаев, оставались часто по трудности сообщения неизвестными для большого числа иногородцев, так что в уездах многие жалели о его участи и воспламенялись ненавистью к новому государю, которого почитали гнусным и вероломным цареубийцей.

Кроме сих стихий раздора и междоусобий, предстояли для царя Василия Ивановича и другие важные затруднения и заботы. Истощенная расточительностью Лжедимитрия казна была недостаточна для необходимых издержек. Знатные бояре, негодовавшие за вынуждение их согласия на воцарение Шуйского, готовились к вредным для правительства козням, душой коих был гнусный князь Василий Васильевич Голицын, мечтавший сам о престоле, по мнению его, вероломно Шуйским похищенном. Но всего опаснее представлялась для царя еще не прекращенная борьба между помещиками, силившимися удержать преимущества, дарованные им законами Годунова, и крестьянами, домогавшимися возвращения прежней свободы перехода. Удовлетворить тех и других было делом невозможным. Василий Иванович, по примеру царя Бориса, почел выгоднейшим принять сторону помещиков. Но таким образом, стараясь привлечь к себе военных людей, он неминуемо должен был, как и Борис, жестоко вооружить против себя многочисленных крестьян.

Предусмотрительный Василий, достигнувший вступлением на престол предмета своего честолюбия, чувствовал вместе и всю тягость бремени, им на себя возложенного. Он знал, что бесчисленные препятствия ожидали его на предстоящем ему поприще, но надеялся отвратить их действием строгой умеренности и расчетливого благоразумия. В истории народов встречаются несчастные времена, в кои все обращается во вред правителям, и самая их осторожность, принимая вид бессилия, питает и поощряет крамолу.

Мы видели, что Василий, желая угодить боярам и всем народу, в самый день своего воцарения торжественно дал клятвенное обещание, обуздывающее клевету и ограждающее личность и право собственности всех и каждого. С другой стороны, имея в виду известную ему всеобщую ненависть к брату его, князю Дмитрию Ивановичу, он не вывел ни его, ни другого брата своего, князя Ивана, из среды прочих подданных своих, и оба они остались на прежних местах в Боярской думе, уступая первенство князю Мстиславскому, а князь Иван даже и многим другим боярам. Но и то, и другое действие, вместо того, чтобы умножить число царских приверженцев, имели вредное влияние на общее мнение. Говорили, что Василий покупал царство снисхождениями, несовместными с достоинством законного государя, что ограничением своей власти он, вопреки старинным обычаям, ослаблял силу самодержавия именно в такое трудное время, когда правительству столь нужно было явиться крепким, и, наконец, что, не приблизив своих родных к престолу, он явно признавался, что сам мало имел права на оный1.

Несмотря на сии толки, Василий не только оставался в пределах умеренности, им себе предначертанных, но даже тщательно соблюдал данное им при составлении заговора против расстриги князьям Голицыну и Куракину обещание никому не мстить за прежние вины и управлять государством общим советом2. Таким образом, бояре сделались равносильными царю, и правительство, лишенное единства воли, утратило вместе с тем и власть, необходимую для общего блага. С другой стороны, водворилась безнаказанность, поощрительная для одних преступников. Никто из злейших сподвижников самозванца не был казнен, и даже весьма малое число из них были удалены. Таким образом, первый сановный изменник в пользу Отрепьева, боярин князь Василий Михайлович Рубец-Мосальский, и казначей Афанасий Власьев были отправлены на воеводства: первый в Корелу, а другой в Уфу; также боярин Михайло Салтыков получил начальство в Ивангороде, а боярин Богдан Бельский послан на службу в Казань3. Но никто из трех бояр не лишился сего знатного сана4. Все выказывало бессилие правления, предвещавшего развитие новых крамол.

Духовенство оставалось еще без главы. По повелению царя находящиеся в Москве российские епископы собрались двадцать пятого мая для назначения патриарха5. Единогласный выбор их пал на митрополита Казанского Гермогена, сосланного Лжедимитрием за непреклонную его приверженность к уставам истинной церкви. Никто не мог иметь более права на первосвятительское место, как сей неустрашимый мученик православия.

Но несомненная добродетель сего ученого и велеречивого пастыря несколько затмевалась некоторыми недостатками6. Чуждаясь всякой снисходительности, он излишней строгостью приводил в отчаяние прибегающих к его милосердию. С другой стороны, он оказывался доступным для наушников, которые часто успевали даже его ссорить с царем. Таким образом, несмотря на благие намерения свои, он усеивал новым тернием стезю, по коей предназначено было следовать государю. Впрочем, мы увидим, что, когда опасности, угрожающие престолу, усугубятся, то Гермоген явится во всем блеске своей святости и крепким словом своим будет отстаивать по возможности гибнущего царя.

Первого июня новый государь венчался на царство в Успенском соборе; священнодействовал Исидор, митрополит Новгородский, за отсутствием еще не прибывшего в Москву патриарха7. Церковные обряды были соблюдены во всей точности, но без всякой пышности. Василий, коего природная бережливость часто доходила до скупости, не хотел истощать скудную казну свою издержками, по мнению его, бесполезными8. Но не должно было считать бесполезным, что могло придать достойное величие первому из государственных торжеств! В особенности Василию тем нужнее было явить себя во всем блеске царского величия, что наружность его не имела величавости. Люди, привыкшие к роскоши расстриги, смотрели с некоторым пренебрежением на малорослого, слеповатого, угрюмого старца, бедно принимающего славный венец Мономаха.

Между тем разные неблагоприятные для царя вести распространялись в столице. Иные шептали, что Димитрий еще раз избавился от своих губителей и находится в живых; другие уверяли, что бояре ищут случая вручить державу тому, кто по знатности своей имел на оную более права, чем Василий9. Но знатнее Шуйского в России могли только почитаться князь Мстиславский и зять его слепой инок Стефан, бывший царь Симеон. Василий решился сослать еще далее Стефана, жившего в Кирилловском монастыре; его отправили в Соловецкую обитель10. Мстиславского же не тронули. Опасался ли царь возбудить против себя негодование Боярской думы, где Мстиславский был первенствующим лицом, или не полагал ли, что сей вельможа, которого он знал хорошо, сам искренно отвергнет всякие честолюбивые ковы, сплетаемые в его пользу?

Слухи о Димитрии еще более тревожили царя. Первый повод к оным подал Михайло Молчанов, один из убийц царя Феодора Борисовича11. Злодей, страшась заслуженного им наказания, в то самое утро, как погиб Лжедимитрий, вывел из царской конюшни трех турецких лошадей и бежал из Москвы в сопровождении двух поляков. Неизвестно, с какого умысла он на пути стал выдавать себя за убитого самозванца; может быть, видя, что сельские жители жалели о Димитрии, он надеялся под его именем найти более удобности к своему проезду. Как бы то ни было, прибыв в Серпухов, он дал горсть денег одной немке, вдове, у которой обедал, и сказал ей, что она угощала царя Димитрия, вместо коего по ошибке москвитяне убили другого человека, и что Димитрий скоро воротится с сильной ратью. Беглецы, переправляясь через Оку, близ Серпухова, дали перевозчику шесть злотых (столько же нынешних серебряных рублей) и также уверяли его, что он перевез Димитрия, царя всероссийского. Потом, продолжая следование свое до польских пределов, везде по дороге разглашали о мнимом спасении Димитрия.