Дмитрий Бутурлин - История Смутного времени в России в начале XVII века Страница 37

Нелепость нового лжесвидетельства была очевидна. Самозванец был убит не ночью, а днем, не тайно, а всенародно, в глазах бояр, московских обывателей и самих иностранных стражей его, три дня тело его позорно лежало на площади. Не представлялось ни малейшей возможности сомневаться в его смерти. Несмотря на то, не только в уездах, но и в самой столице молва о его спасении распространялась. Некоторые действительно верили по безрассудному легкомыслию, подкрепленному врожденным пристрастием к чудесному; но еще более нашлось притворствующих, коих вся вера заключалась в тайной надежде на новый предлог к своевольству и мятежам.

Царь, желая разуверить слабоумных и удержать злонамеренных, решился в борьбе своей с тенью Димитрия опираться на важное свидетельство православной церкви. По повелению его Филарет, митрополит Ростовский, Феодосий, епископ Астраханский, архимандриты Спасский и Андроновский и бояре князь Иван Михайлович Воротынский, Петр Никитьевич Шереметев и Андрей Александрович и Григорий Федорович Нагие отправились в Углич для вырытия тела царевича Димитрия и привезения оного в Москву12. По вскрытии гроба тело оказалось нетленным, и российская церковь сопричла к лику святых невинно закланного царственного младенца. Третьего июня мощи ввезены были в Москву; царь встретил их с иконами и крестами за воротами Белого города, при многочисленном стечении народа, и, приняв раку, понес ее на плечах своих до Архангельского собора. Там между толпившихся набожных москвитян явилась царица-инокиня Марфа и, винясь перед целой Россией в том, что страха и прельщения ради потворствовала самозванцу, торжественно просила царя велеть отпустить ей грех, тяготящий ее совесть. Василий объявил ей прощение в уважение памяти ее супруга, царя Иоанна Васильевича, и сына, нового угодника. Известительные о том грамоты разосланы были во все города. Василий воспользовался сим случаем, чтобы повсеместно огласить преступные замыслы самозванца против благоверия и русской народности. К грамотам приложены были список с записи, данной Отрепьевым Мнишеку в Самборе, и извлечения из переписки его с римским двором и духовенством13. Изобличая, таким образом, Лжедимитрия в намерении раздробить государство в пользу всегдашних врагов России и заменить в ней православие папским лжеверием, Василий надеялся поселить сильное отвращение к нему во всех русских сердцах. Но в мятежные времена часто гнусные страсти берут верх над очевидностью убеждения! Самое проклятие, по повелению царя провозглашаемое во всех церквах памяти Григория Отрепьева, как злейшего еретика, мало действовало на людей, коих личные выгоды согласовались с торжеством самозванства.

Среди сих забот Василий занимался еще отвращением пагубных следствий предугадываемого озлобления короля польского за убиение столь многих из его подданных. В несчастном положении, в коем находилась Россия, трудно бы ей было с успехом вести открытую войну с Польшей. Царь, стараясь ослабить негодование поляков, принимал все благоразумные меры для охранения их жизни и свободы. Марину отпустили домой к отцу ее. Всех жолнеров и простолюдинов польских отправили безвредно за границу, отобрав, однако, у них оружие и лошадей14. Оставили в Москве только около триста челядинцев для прислуги семейству Мнишеков и прочим знатным панам, коим неосторожно было бы позволить возвратиться в Польшу прежде получения успокоительных известий о дальнейших видах польского правительства15.

Жолнеры отправились в поход двадцать третьего мая, а четыре дня спустя польские послы приглашены были во дворец, где вместо прежнего блеска и великолепия видели скудость и уныние; не было ни телохранителей, ни стрельцов, ни богато убранных чиновников16. Послы, введенные в Золотую палату, нашли там сидящих бояр: князя

Мстиславского, князей Дмитрия и Ивана Шуйских, князя Трубецкого, Романова, князей Василья, Ивана и Андрея Голицыных, Михайлу Нагого и окольничего Татищева. За ними стояло еще много менее знатных чиновников. Когда и послы сели, то князь Мстиславский прочел следующую бумагу: «В недавнем времени, как нам и вам известно, по смерти блаженной памяти царя Иоанна Васильевича, нашего государя, остались два сына: один царь Феодор, христолюбивый, богоугодный, счастливо, покойно и в изобилии всех благ царствовал над нами; другой, царевич Димитрий Иванович, в младенческих летах получил себе в удел город Углич с иными городами и волостями. Ему довелась смерть по умыслу царя Бориса, бывшего правителем при царе Феодоре и имевшего уже намерение завладеть Московским царством, ибо царь Феодор был бездетен. После кончины царя Феодора соделался царем в целом государстве царь Борис, к которому король ваш Сигизмунд присылал великих своих послов пана Льва Сапегу, канцлера великого княжества Литовского, со товарищи. Сии заключили между обоими государями и государствами двадцатилетний мир, утвержденный присягою с обеих сторон. Потом, по бесовскому наущению, Гришко Богданов Отрепьев, чернец, дьякон, вор, за чернокнижство приговоренный к наказанию святыми соборными отцами, бежал в землю короля, вашего государя, и там приняв имя царевича Дмитрия Ивановича, представился Сигизмунду, королю вашему. Мы, думные бояре, услышав, что тот вор в Литве, послали к литовским сенаторам с письмом нашим Смирного-Отрепьева, родного дядю того вора, дабы уличить его и доказать сенаторам вашим, что он не есть тот, за кого себя выдает. О том же патриарх и епископы наши посылали и писали архиепископам и епископам вашим. Но король ваш Сигизмунд и паны рады его, отвергнув наши известия и забыв утвержденные присягой условия, коими постановлено до истечения срока договора не помогать никакому неприятелю ни деньгами, ни людьми, поверили тому вору, дали ему и деньги и людей и отправили пана Юрья, воеводу Сендомирского, с многочисленным войском в пределы Московского государства. Когда же вор пришел с польскими людьми в Северскую землю, то несмысленная чернь поверила тотчас ему и сдала ему многие города, связав начальствующих там воевод. Наконец по изволению Божию умер царь Борис; вор же, при помощи вашего короля и ваших людей, овладел столицей и целым царством и хотел всех нас людей знатного рода истребить, а веру нашу христианскую уничтожить. Пришедшие с воеводой Сендомирским жолнеры делали русским людям всякие обиды и даже отнимали жен у мужей. Царица и великая княгиня, мать истинного Димитрия, хотя сначала от страха и признала самозванца за своего сына, но потом объявила нам, что он вор. И мы, не стерпев долее над собой такого вора, убили его. Чернь же, раздраженная претерпенными от вас оскорблениями, бросилась на ваших людей без нашего ведома, и следствием того было великое кровопролитие. Вся же смута сия произошла от короля вашего, от панов рады его и от вас, что вы нарушили крестное целование и мирное постановление. Теперь же, по милости Божией, с согласия всех чинов, духовенства, бояр и всех людей сделался московским царем всея России Василий Иванович, который, как милосердый и мудрый государь, жалеет о таковом разлитии христианской крови и приказал всех ваших низшего состояния людей, здесь еще не в малом количестве оставшихся в живых, отправить со всем имуществом их в литовские пределы. Все сие мы вам, послам, объявляем, дабы вы усмотрели неправду короля вашего государя и государств его и что вы действуете не по-христиански».

По окончании чтения послы отошли в сторону и посоветовались между собой. После чего пан Гонсевский, лучше своего товарища знавший русский язык, отвечал по-русски в следующих выражениях: «Выслушав читанную вами речь, просим сообщить ее нам письменно и тогда будем также на бумаге пространно отвечать. Теперь же довольствуемся вкратце сказать вам следующее. Известно было и в государстве короля пана нашего, что после великого государя вашего, Иоанна Васильевича, остался еще сын Димитрий, в младенческих летах, и что ему Углич дан был в удел. Потом слышно было и то, что его сгубил Борис, и о том наши поляки, как люди христианские, весьма соболезновали. После того тот, кого вы не признаете Димитрием, пришед из Москвы в государство короля его милости, доказывал многими вероятия заслуживающими доводами и признаками на теле, что он истинный Димитрий Иванович, Господом Богом чудесно спасенный от жестокости Бориса, присовокупляя, что Борис коварно и тайно извел великого государя своего Феодора Ивановича и дитя, которое царь сей имел от жены своей, а его, Борисовой, сестры, и что Борис сильно угнетает Московское государство, разоряет и истребляет знатные домы и вас, думных бояр, и всех вельможных людей держит в такой неволе, что вам не остается ни малейшего способа к спасению. Мы не сомневались в злостных действиях Бориса, потому что слышали об них и от других людей вашего народа. Вы сами часто, разговаривая с нами, также отзывались об нем, да и теперь в читаной нам речи свидетельствуете о свирепстве и вероломности Бориса, посягнувшего на жизнь природного своего пана. Впрочем, ни король, его милость, ни подданные короля, его милости, сначала не поверили словам пришельца, и долгое время оставался он у нас в пренебрежении, пока не собралось к нему из разных городов несколько людей из московского народа, которые единогласно признавали его за истинного царевича Дмитрия Ивановича. Когда же с сими людьми он предстал пред короля, его милость, то и тут король не убедился еще, чтобы он был настоящий царевич Димитрий; но с другой стороны, вспоминая о непостижимости судеб Божиих и находя много примеров в истории, что королевские и царские дети, на жизнь коих злые люди посягали для похищения их престола, были охраняемы от Господа Бога чудесной Его силой, и восстановляемы на принадлежащий им престол, и также принимая в соображение известное ему лукавство Борисово и злобу его, доказанную тесным и продолжительным задержанием королевских послов, король изволил рассудить, что нет причины презирать мнимого Димитрия, ни заключать его в темницу. Однако, уважая клятвенные договоры между государей и государств, которые король, его милость, как набожный христианский государь, свято наблюдает со всеми соседями своими, он не счел приличным за Димитрия вступать в войну с вами и предоставил все дело воле Божьей, полагая, что если он не обманщик и действительно Божий Промысл чудесным образом спас его от смерти, то что тот же Промысл возвратит ему престол его прародителей. Король не отправил с ним гетманов своих, ни коронного, ни литовского, чрез коих обыкновенно король, его милость, и Речь Посполитая ведут войну с неприятелем, и также войск своих с ним не посылал. И тот царевич в нашем государстве почитался не столько за царевича, сколько за нищего, и многие богобоязливые люди давали ему милостыню Христа ради, как и вы, будучи христианским народом, так же поступаете с бедными. Друзья же, из коих и пан воевода Сандомирский, человек прямодушный, поверив, что он истинный царевич, согласились по просьбе его и окружавших его москалей следовать за ним в малом числе до московской границы. Он и бывшая с ним москва уверяли, что их за границей московские люди радостно примут с хлебом и солью и сами сдадут ему города, как природному государю своему. Если же бы не так случилось, то пан воевода с поляками воротился бы с границы, дабы не нарушить существующего договора. Когда же таким образом подошли к московской границе, то московские люди выходили еще за границу, встречая его, как он предсказывал, хлебом и солью. Муромск и Чернигов сдались ему добровольно, и от того наиболее утвердилась между поляками вера, что он истинный Димитрий. Хотя же и получены были письма от имени думных бояр к панам сенаторам литовским и от именно духовенства вашего к духовенству коронному, но москва, находившаяся при том, кого признавала за своего царевича, известила, что те письма посланы были самим Борисом, без ведома вас, думных бояр, и вашего духовенства. Посему король, его милость, и паны сенаторы, не пособляя и не мешая ни в чем ни той, ни другой стороне, оставались в наблюдении, ожидая окончания дела от правосудия Божия. Когда же некоторые москали стали упорствовать в Новгороде-Северском и Борис, уведомляя короля чрез Посника Огарева, что человек сей не Димитрий, а называется, как и вы теперь удостоверяете, Отрепьевым, напоминал о мирном постановлении, то король, не желая нарушать договора после такового отзыва Бориса, приказал послать строгие свои универсалы к пану воеводе Сандомирскому и к прочим полякам, под Новгрудком стоявшим, чтобы они далее не оставались при сем человеке и тотчас же возвратились в Польшу. Тогда остались только при нем ваши донские казаки, некоторая часть запорожцев и другие московские люди17. Но и после отъезда пана воеводы Сандомирского многие города, отложившись от Бориса, признали царевича за своего государя. По смерти же Бориса, оставившей вас без государя, король, его милость, ожидал, что вы, пользуясь свободой и не претерпевая более принуждения ни от Бориса, ни от противной стороны, доставите ему, королю, достоверное сведение о прямой истине. Но тут все ваше лучшее московское войско, стоявшее под Кромами, князья, воеводы, знатные люди, дворяне передались царевичу добровольно, поклонились ему, как своему государю, и повели его сюда в столицу. Вы, бояре, хотя Димитрий еще далеко был от столицы, жену Борисову и сына его посадили в темницу, а сами все, как князь Мстиславский, так и князь Шуйский и прочие, выехали к нему на встречу за 30 миль от Москвы и, признав его за своего государя, присягнули ему. Проводя же сюда его в столицу, вы же его короновали. Затем ваши посланники в бытность свою у нас, да и вы сами здесь непреставали говорить, что невозможное дело, чтобы наши люди посадили его на московский престол, но что вы сами приняли его добровольно. Потом он прислал к нам посланником Афанасия Власьева, знатного московского чиновника, который уже от Бориса посылаем был к королю, его милости, к цесарю и в другие места. Посланник сей, имея при себя многих московитских дворян, вручил королю, его милости, письма за здешней московской печатью, благодарил за хлеб-соль и все доброжательство, коими Дмитрий пользовался в областях короля, его милости, и, свидетельствуя о желании его, чтобы вечная дружба существовала между королем и Речью Посполитой и им и Московским государством, просил, дабы король, его милость, дозволил пану воеводу Сандомирскому выдать за него дочь свою. Король, его милость, как государь христианский и набожный, желая, чтобы его государство и Московское взаимно укрепились против врагов святого креста, и после таковых ваших заверений не сомневаясь более о роде его, охотно дал свое соизволение на брак. Афанасий обручился с дочерью пана Сандомирского воеводы именем того, о коем все утверждали, что он был истинный Димитрий. Тот же Афанасий и другие посланные отсюда из Москвы, от него и от вас, благодарили пана воеводу Сандомирского за оказанное ему в имении воеводы доброжелательство. Потом пан воевода привез дочь свою сюда; король же, его милость, отправил посольство на свадьбу и для постановления вечного союза. Московские знатнейшие сенаторы, князь Василий Мосальский и Михайло Нагий с немалой свитой, встретили пана воеводу и дочь его на границе и проводили до столицы. Вы, бояре, еще в палатках за городом поздравили ее и приняли как свою государыню. После того с общего согласия она была торжественно коронована патриархом и владыками вашими по вашему обряду. Нас, послов, также встретили перед Смоленском, и, после обыкновенных приветствий, приставы провожали нас до самой столицы. Посольство мы отправляли торжественно и с вами бывали на совещаниях. Вы нам вовсе не говорили, чтобы он не был истинным Димитрием. Ныне же, убив его, вдруг, вопреки ваших речей и клятв, сами себе противоречите и неправедливое нарекание наводите на короля, его милость. Все остается на вашей ответственности; мы же ничего не возражаем против его убийства, потому что и жалеть об нем не имеем причины. Сами вы видели, как он принял меня, старосту Велижского, когда я был у него в первый раз посланником от короля, его милости, и теперь нас обоих, и до какой спеси он дошел, требуя новых титулов, упуская короля, его милость, называть королем и отказываясь от принятия королевских писем. Мы только тому не можем надивиться, что вы, думные бояре, люди (как полагаем) разумные, позволяете себе в сих делах самим себе противоречить и безвинно упрекать короля, его милость, того же сообразить и рассудить не хочете, что тот человек, который именовался истинным Димитрием и которого вы называете ложным, был природный москвитянин и что не наши о нем свидетельствовали, а ваши москали, встречая его перед границей с хлебом и солью; москва сдавала города; москва ввела его в столицу, присягала ему на подданство и короновала его своим государем. Сказать одним словом: москва начала, москва и совершила, и вы никого в том упрекать не вправе. Мы только о том сетуем и сокрушаемся, что побито столь много знатных людей короля, его милости, которые о том человеке с вами никакой ссоры не имели, на упоминаемой вами войне не были, жизнь его не оберегали (ибо охранение себя он вверил вашим людям), о убийстве его не знали и под ручательством договоров оставались на своих квартирах. Кровь их разлита, а великое имущество разграблено. Мы смело все бы сие отдали на суд жесточайшего врага короля, его милости, и Речи Посполитой и твердо уверены, что всякий благоразумный человек посудит, что вина вся ваша. Мы полагаем, что с нашей стороны договор ни в чем не нарушен. Что касается до пролития крови братьев наших, в чем вы обвиняете чернь, мы надеемся, что будет учинена расправа и виновные получат достойное наказание, тогда следовать будет нам, принимая ваши извинения, отнесть несчастный случай сей к греху и Божиему попущению, а вам пана воеводу Сандомирского с дочерью и прочими людьми короля, его милости, отпустить с имением их, при нас, послах, в государство короля, его милости, и о том советуем вам бить челом своему нынешнему государю, для собственной вашей пользы и спокойствия. Мы также, воротясь к королю, его милости, будем стараться, чтобы не разрывать мира до постановленного срока».