Дмитрий Бутурлин - История Смутного времени в России в начале XVII века Страница 38

Выслушав все сие с величайшим вниманием, бояре еще сидели несколько времени, в молчании поглядывая друг на друга. Казалось, все довольны были речью Гонсевского. Наконец встал Татищев, подошел к князьям Мстиславскому и Шуйским, посоветовался с ними и, возвратясь на свое место, стал говорить почти то же, что читал Мстиславский, присовокупляя только, что за неправды поляков Бог карает их междоусобными раздорами и навещает то ханом татарским, то Карлом шведским и что сам Сигизмунд трепещет за жизнь свою среди подданных. На сие Гонсевский возразил в следующих выражениях: «О домашних раздорах, о коих упоминаете, мы ничего не знаем и не верим сему известию. Правда, будучи народом вольным, мы привыкли говорить вольно. Но чтобы жизнь короля, нашего государя, находилась в опасности среди подданных его, это сказки пустые и для самого слуха нашего отвратительные. Честный народ наш всегда хранил верность своим государям и теперь хранит ее королю, его милости, пану набожному, мужественному и счастливо над нами царствующему. Прошлогодней осенью татары ворвались было в королевскую Украйну, но будучи поражены в двух битвах и потеряв много людей, вынуждены были со стыдом оставить владения короля, его милости. Уповаем на Бога, что и ныне враг не будет иметь более успеха, ибо и в прежние времена, когда он переступал границу нашу, то всегда был отражаем королевскими войсками и никогда не уходил без урона. Татары никогда не могут ворваться далеко во владения королевские, и хотя иногда вторгаются, как разбойники, в Украйну, но всегда встречают королевское войско. У нас не по-вашему! Давно ли, при Иоанне Васильевиче, они сожгли сей столичный город! А при Феодоре Ивановиче также дымили вам под стенами Москвы и опустошали ваше государство. Вы напоминаете о Каролюсе: как разбойник, он нападает с моря на Лифляндскую землю, а когда приспевают войска короля, его милости, то он обратно уходит в море. Когда же случалось ему сражаться, то всегда слабые отряды королевские обращали в бегство многочисленные войска его. Вам самим, по соседству с владениями короля, его милости, все сие достаточно известно. Весьма удивительно нам, что вы свои дела превозносите до небес, а нас ставите ниже земли. Не худо бы вам вспомнить, с какой надменностью Афанасий говорил от имени Бориса королевским послам и как скромно отвечал ему пан канцлер литовский. Что же стало с гордым Борисом? Вы сами знаете. А король, государь наш, как боящийся Бога, счастливо царствует над нами, и он и государство его находится в безопасности. Оттого лучше было бы вам и на деле, и в речах поступать с нами по-братски, а не стращать нас. Ибо сами вы знаете, что мы не упрекаем вас в домашних ваших неустройствах и не охотники грозить, но что зато и ваших угроз не побоимся».

Бояре весьма негодовали на Татищева, что без нужды подал повод к новым обоюдным укорам. Желая обходительнее окончить переговоры, Мстиславский, Шуйские и сам Татищев стали ласковее обращаться с послами и говорили им: «Все сделалось по грехам нашим. Этот вор обманул и вас, и нас». Указывая же на царицына родного брата, Михайлу Нагого, прибавляли: «Спросите его сами, и он вам скажет, что тот не был Димитрий. Настоящий Димитрий похоронен в Угличе. Митрополит Федор Никитич с архиереями отправился туда и привезет сюда тело его. Слова ваши об отпуске вас и всех поляков донесем великому государю нашему, а нынешнюю речь нашу доставим вам на бумаге. Когда же узнаем государскую волю, дадим вам ответ».

Послы радостно возвратились на свой двор в надежде скорого отпуска. Но тщетно они три дня ожидали оного. Напротив, тридцатого мая приставы их, князь Волконский и дьяк Иванов, объявили, что царь решился послать их самих посланниками в Польшу и вместо их назначает приставами князя Ивана Борятинского и дьяка Дорофея Брохню. Назначение новых приставов смутило послов, ибо легко было понять намерение русского правительства не выпускать их из рук своих на неопределенное время. Для отвращения сего они написали боярам, что дальнейшее задержание их может породить в Польше сомнение насчет их безопасности и побудить поляков к начатию военных действий, а потому для блага обоих государств они настаивают о скорейшем отправлении своем18.

Василий, напротив того, не хотел отпускать послов и знатных поляков, пока не уверится в миролюбивых расположениях польского двора. Задержанные аманаты, принадлежа по родству к сильнейшим в Польше домам, действительно могли иметь влияние на решение тамошнего правительства. Справедливо можно было предполагать, что для выручки их Речь Посполитая окажет снисхождение и податливость в сношениях своих с новым царем.

Пятого июня Татищев и дьяк Василий Телепнев приехали к послам с боярским ответом. Татищев, снова обвиняя короля и Речь Посполитую, в подкрепление своих упреков и в доказательство готовности поляков способствовать раздроблению государства и разорению православия показал список с Самборской записи, по коей самозванец отдавал Марине Новгород и Псков, и письма короля, легата и кардинала Малагриды, в которых король сам величался тем, что посредством поляков своих посадил Лжедимитрия на московском престоле, а легат и Малагрида убеждали самозванца строить в Москве римские костелы и стараться об исполнении данного им клятвенного обещания касательно распространения папежства в России. В заключение Татищев объявил от имени бояр, что после таковых неприязненных поступков невозможно отпустить ни послов, ни прочих поляков, пока отправляемое в Польшу послание не возвратится с удовлетворительными объяснениями.

Олесницкий отвечал: «Слышав речь князя Мстиславского, мы уже объявили, можно ли приписывать всю вину королю и народу польскому? Более рассуждать о сем предмете считаем излишним. Что же касается до заключенного прежним вашим государем с воеводой Сандомирским договора, мы думаем, что напрасно о сем напоминаете: более себя стыдите, чем нам вредите. Пан воевода, уверяясь на свидетельстве ваших же московских людей, решился выдать за Димитрия дочь свою; согласившись же на брак, он должен был устроить как можно выгоднее участь дочери своей. Потому и вовсе не удивительно, что он выпросил у покойника такие условия, но исполнение зависело от вас. Когда пан воевода приехал сюда, покойник советовался со всеми вами, думными боярами, какое назначить содержание супруге своей, на случай, если бы, по воле Божией, он скончался прежде нее. Вы сами дали ей более, чем Новгород и Псков, ибо согласились признать ее за наследственную государыню себе и всему Московскому государству, и еще до коронации вы, думные бояре, со всеми знатнейшими людьми присягнули ей на верность подданства. Что касается до письма легата и кардинала, то и тут нечего удивляться: это не новость. И прежде, при заключении договоров на вечный мир между нашим и вашим народом, в числе прочих условий поставляемо было о дозволении русским служить в Польше и Литве, вступать там в брак, приобретать имения, в оных ставить русские церкви и свободно исправлять свою веру; равномерно и наши люди, служащие в Москве, имели право приобретать маетности и в оной, а также и в городах, иметь римские костелы и отправлять богослужение по своему обряду. Святой отец папа римский, как наместник святого апостола Петра, обязанный заботиться о размножении хвалы и славы Божией, желал включить сие в наши условия для упрочения вечной дружбы между нами и вами, и дабы от того поганская рука ослабела, а христианская укрепилась. В рассуждении же того, что сказано в письме короля, его милости, что будто бы бывший ваш государь посажен был на престол по милости короля и помощью его людей, то вы же сами через князя Татева, Афанасия Власьева и других посланников, к королю отправляемых, приписывали сию честь королю, его милости, и за то благодарили его. За тем непристойно было королю противоречить вам и следовательно должно было отзываться о сем согласно воле и мнению вашему. Что же вы однажды признали приятным и выгодным, того самим вам вновь осуждать не годится. Стыдитесь, Михайло, противоречить самим себе! Все дело шло, как мы недавно объяснили боярам. Вы сами начали, вы и совершили. Нас, послов короля, его милости, никакой причины не имеете здесь задерживать. Если останемся здесь по вашему принуждению, то останемся в виде пленников. А пленять посланников не водится не только в христианских, но даже и в поганских государствах».

Татищев еще говорил и спорил несколько времени и, между прочим, сказал: «Мы получили известие, что в Польше и Литве происходят великие раздоры между сенатом и народом, что царь Крымский с многочисленным войском вторгнулся в королевские владения, что сам король выступил против него в поход и что война идет и в Лифляндии». Послы отвечали: «Кому что нравится, тот и мечтает о том!» Наконец, Татищев с товарищем откланялись и поехали с донесением к царю.

Послы чрезмерно огорчались задержанием их в Москве, особенно грустил Олесницкий, который по отъезде Татищева упал даже в обморок. На другой день они писали боярам, жалуясь на сделанное им принуждение. Бояре отвечали, что присланный к царю Иоанну Васильевичу послом литовский канцлер Сапега, не застав сего государя в живых, не решился отправить посольство свое перед наследником его Федором Ивановичем, а ожидал от короля своего Стефана нового наставления. Послы возразили, что тот случай нельзя было применить к настоящему, потому что известие о смерти Иоанна застало еще Сапегу в Можайске, и, следственно, прежде представления им верительной грамоты, и что оттого единственно Сапега не хотел ехать в Москву без разрешения короля.