Тони Моррисон - Любовь Страница 10

Улов оказался небогатым, но их беседа с шутками-прибаутками не замирала вплоть до восхода, когда алкоголь выветрился и разговор приобрел мрачную тональность. Глядя на корчащихся червяков в брюхе выловленной зубатки, Коузи процедил:

– Когда убиваешь хищников, самые слабые сожрут тебя заживо.

– Все знают свое место, мистер Коузи, – заметил Сэндлер.

– Верно. Все. Кроме женщин. Они вечно лезут куда их не просят.

Сэндлер рассмеялся.

– В постель, – продолжал Коузи, – на кухню, во двор, за стол, тебе под ноги, тебе на шею.

– Ну, наверное, это не так уж и плохо, – предположил Сэндлер.

– Нет, нет! Жизнь прекрасна и удивительна!

– Тогда почему же вы не улыбаетесь?

Билл Коузи внимательно посмотрел на Сэндлера. В его глазах, хотя и блестевших от выпитого, застыло страдание – они напоминали треснутое стекло.

– А что обо мне болтают? – спросил он, отхлебнув из термоса.

– Кто?

– Да вы все. Сам знаешь кто. У меня за спиной.

– Вас очень уважают, мистер Коузи.

Коузи тяжело вздохнул, словно ответ его разочаровал.

– Будь я проклят, если это так. И будь я проклят, если не так.

И потом, стремительно сменив тему, как это свойственно детям и пьяницам, добавил:

– Моему сыну Билли было столько же, сколько тебе сейчас. Ну то есть когда он умер.

– Да что вы!

– Мы с ним всегда ладили. Прекрасно ладили. Мы с ним были как два закадычных друга, а не просто как отец с сыном. Когда я его потерял… будто кто-то вдруг вылез из могилы и уволок с собой. В голове не укладывается…

– Кто-то?

– Я хотел сказать – что-то.

– А отчего он умер?

– Коварнейшая болезнь. Ее называют «атипичная пневмония». Никаких симптомов. Кашлянул раз или два, и все – тушите свет! – Он с ненавистью поглядел в воду, словно там обреталась не дающая ему покоя тайна. – Меня это просто подкосило. Долго потом пришлось приходить в себя.

– Но вам удалось… Прийти в себя.

– Да, – с улыбкой произнес он. – В моей жизни появилась красивая женщина, и тучи рассеялись.

– Ну вот, видите. А вы жалуетесь…

– Ты прав. Но мы с ним были настолько близки, что я почему-то не удосужился узнать его получше. Я все никак не мог взять в толк, зачем он выбрал себе такую женщину, как Мэй, зачем женился на ней… Может быть, он был совсем не таким, каким я его себе представлял, а я сделал из него… свою тень. И теперь мне кажется, что я вообще никого не понимаю. А раз так, то почему кто-то должен понимать меня?

– Людей вообще трудно понять. О людях можно судить только на основании их поступков, – произнес Сэндлер и подумал: старик что, жалуется, как он одинок и что его никто не понимает? Что он переживает о сыне, который умер двадцать с лишком лет тому назад? И этот человек, у которого друзей больше, чем пчел в улье, переживает за свою репутацию? Женщины готовы перегрызть друг дружку, лишь бы привлечь к себе его внимание, словно он знаменитый проповедник. А он еще сетует, какое это для него тяжкое бремя…

И Сэндлер решил, что виски настроил Коузи на слезливый лад. Да, наверное, все дело в виски, в противном случае он оказался бы в компании дурака. Легче проглотить раскаленные камни, чем выслушивать жалобы богатого человека. Почувствовав себя немного уязвленным, Сэндлер привлек внимание собеседника к банке с наживкой. Если бы он еще подождал немного, Коузи и сам бы сменил тему. Что тот и сделал, спев несколько куплетов из песни «Плэттерс»[18].

– А знаешь ли ты, что все законы в нашей стране пишутся для того, чтобы вернуть нас в прошлое?

Сэндлер взглянул на него и подумал: а это еще к чему? И сказал со смехом:

– Не может быть!

– Так и есть!

– А как же… – Но Сэндлер не смог припомнить ни одного закона о чем-нибудь, кроме убийства, но этот аргумент не помог бы ему в споре. Всем известно, кого отправляют в тюрьму, а кого нет. Чернокожий убийца – просто убийца, а белый убийца – несчастный. Он не сомневался, что в основе всех законов – деньги, а не цвет кожи, о чем так прямо и сказал.

Коузи, медленно подмигнув, покачал головой:

– А ты вот о чем подумай. Негр может получить краткосрочный кредит наличными, под солидный залог, но на банковскую ссуду нет никакой надежды. Об этом подумай!

Но Сэндлеру не хотелось об этом думать. Он недавно женился, недавно у него родилась дочка. Вида – вот его кредит наличными. А Долли – его главная надежда.

Это была их первая рыбалка из многих, первая доверительная беседа из многих. В конце концов Коузи уговорил Сэндлера бросить разделку крабов на консервном заводе. С чаевыми работа официантом в отельном ресторане могла принести куда больше денег. Сэндлер поработал так несколько месяцев, но в 1966-м, когда по всем крупным городам страны прокатилась волна беспорядков, директор консервного завода предложил ему должность бригадира в надежде, что тем самым он заранее пресечет смуту, которая могла бы зародиться в среде сплошь чернокожих заводчан. И это сработало. Да и Коузи было легче продолжать дружбу с заводским бригадиром, а не с одним из своих официантов. Но чем больше Сэндлер узнавал этого человека, тем меньше он его понимал. Иногда симпатия побеждала разочарование, а иногда неприязнь брала верх над симпатией.

Как после того, когда Коузи поведал ему вот такую историю из своего детства. Однажды отец попросил его поиграть на соседском дворе, чтобы малыш смог проследить, кто выходит из их дома через заднюю дверь. Каждое утро он бегал туда. И смотрел. И как-то раз заметил, что из задней двери выскользнул мужчина. В тот же вечер он увидел, как того мужчину проволокли по всей улице, привязав к фургону, запряженному четверкой лошадей.

– Вы помогли поймать вора и убийцу? – восхищенно спросил Сэндлер.

– Угу.

– Вы молодец!

– За фургоном бежала ватага детей, они плакали. Среди них была девчушка, одетая в лохмотья. Она наступила ножкой в конское яблоко, споткнулась и упала. Все вокруг засмеялись.

– И что вы сделали?

– А ничего не сделал. Ничего.

– Вы же тогда были маленьким?

– Да.

Невольно возникшая у Сэндлера за время рассказа симпатия вдруг сменилась оторопью, когда он подумал, что и маленький Коузи тоже смеялся вместе со всеми. В другие моменты в нем просыпалась активная неприязнь к старику – например, когда тот поведал, как отказался продать местным свою землю. Общественное мнение разделилось: кто-то осуждал его, кто-то – его жену за то, что они продали землю девелоперу, предложившему им деньги из государственного фонда застройки. Скопив выручку от продажи жареной рыбы, домашних булочек и пирожков и ненужного в доме хлама и добавив еще церковные пожертвования, люди смогли собрать достаточно для первого взноса. Они планировали создать что-то вроде кооператива, объединяющего небольшие предприятия, школу в рамках программы «Удачное начало»[19], культурный центр поддержки искусства и ремесел и учебные курсы по истории чернокожих американцев и социальной самозащите. Поначалу Коузи загорелся этой идеей, но все время тянул с заключением контракта, тянул до тех пор, пока принимать решение не пришлось уже его вдове. Но не успели положить на его могилу надгробную плиту, как она продала землю. И когда Сэндлер и все остальные переехали жить в Оушенсайд, он по-прежнему относился к Коузи неоднозначно. Сколько бы он его ни изучал, сколько бы ни наблюдал за ним, это не могло изменить его двойственного отношения – для него это, скорее, был своего рода курс человековедения. Поначалу он считал Коузи самым обычным толстосумом. По крайней мере, так о нем отзывались люди, и он сорил деньгами направо и налево, словно в оправдание общепринятого мнения. Но после многих совместных рыбалок в течение года или двух Сэндлер стал видеть в богатстве Коузи не дубину в руках расчетливого дельца, а игрушку сентиментального мужчины. Да, богатые умеют действовать как акулы, но движет ими детская любовь к сладенькому. Детские мечтания, которые могли расцвести пышным цветом только на лугах девчачьих грез об обожании, покорности и бесконечных забавах. Вида считала, что с портрета над стойкой портье на нее взирает всесильный и щедрый друг. Но это потому, что она не знала, на кого именно он взирает…

Сэндлер поднялся по лестнице из подвала. Идея досрочно выйти на пенсию, к чему его когда-то принудили, в тот момент показалась ему здравой. Ночные обходы в торговом центре давали отдохновение разуму, не замедляя бег мыслей. Не притупляя мозг. Но теперь Сэндлер часто задумывался, не поражен ли его мозг каким-то недугом, который он раньше не брал в расчет, потому что в последнее время он все больше и больше зацикливался на своем прошлом, а не на настоящем. Когда он вошел в кухню, Вида складывала выглаженную одежду и подпевала какой-то кантри-блюзовой мелодии, лившейся из радиоприемника. И, возможно, вспомнив глаза, напоминавшие треснутое стекло, а не глаза с портрета, он обхватил жену за плечи, развернул к себе и, крепко прижав к груди, закружил в медленном танце.