А. Кошелев - Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура Страница 15

Герой Советского Союза майор Герасимов (он был при командире полка инструктором воздушного боя), войдя в наш круг, как-то сказал: «Если вас в первых пяти боях не собьют, тогда все сами поймете. Мой вам совет: в бою не оставаться одному, а если так случится, ищи второго, чтобы в трудную минуту можно было прийти на помощь друг другу».

Искать кого-то своего я уже не пытался, так как при таком напряжении не различал, где свой, а где чужой, хотя в спокойной обстановке сразу бы узнал японский И-97, потому что он совершенно не был похож на наш И-16, который в воздухе с убранными шасси и особенно в профиль напоминал бочонок — короткий и толстый, а И-97 был длинным и тонким, мы его потом называли «худой», кроме того, у него не убирались шасси. Но при всех различиях все же я ухитрился принять японца за своего и пытался к нему пристроиться. Тут, видимо, полностью сработала поговорка: «У страха глаза велики».

В результате первого боя восемь летчиков из нашей эскадрильи к японцам не пристраивались, но после боя дорогу домой не нашли и расселись по всему тамцак-булакскому выступу. За ними были посланы опытные летчики, которые и привели их на свой аэродром. За все это никто нас не упрекнул. В известной теперь всем песне поется: «Последний бой — он трудный самый». Я бы сказал, что и первый бой самый трудный. А впрочем, легких боев не бывает…

Ужин, несмотря на физическую усталость и нервное перенапряжение, прошел в бодром настроении. Шутили надо мной, над теми, кто «уселся» вдоль единственной столбовой дороги, которая шла от Тамцак-Булака до Хамар-Дабы. Они рулили по ней и спрашивали у проезжих цириков, как добраться до «Ленинграда» (так назывался наш район базирования), а цирики отвечали: «Айда за мной, моя туда идет».

Прав был инструктор Герасимов: после пяти-шести боев мы стали узнавать «своих» и «чужих». Исчезло сковывающее напряжение, появились умение и смелость.

…Однажды мы шли обычным боевым порядком в направлении, указанном стрелой на КП. Но что это? Впереди появился И-97. Увидев десятку И-16, он попытался уйти от нас. Командир эскадрильи капитан Кустов продолжал следовать в прежнем направлении, а я решил не упускать этого японца. Когда он попытался выйти из пикирования, я перед его «носом» поставил сноп заградительного огня. Он отвернул в другую сторону, я тоже. И снова заградительный. Так продолжалось до тех пор, пока он не врезался в землю. Это был мой шестнадцатый бой и первый сбитый самолет.

Июль. Дни стояли длинные, жаркие, ночи короткие, душные. Не успеешь и глаз сомкнуть (а мешали этому еще и тучи комаров, которых не разгонял и дым от специальных свечей), как уже занимается рассвет. Нас тут же будили, и мы шли к самолетам. Там техник, опробовав мотор и все оборудование, встречал рапортом о готовности. Ну а пока ракеты нет, можно было и «добрать» под крылом самолета: под голову парашют, реглан на голову от комаров — и моментально засыпаешь. Техник стоял наблюдателем и, заметив ракету, тормошил летчика. Мотор был уже запущен. Иногда техник даже помогал дать газ, чтобы тронуться с места, а сам соскакивал с крыла уже на ходу. Это были будни, ежедневные будни фронтовой жизни.

В один из таких дней, только я задремал под самолетом, как почувствовал, что кто-то меня будит: не трясет, как техник, а просто хлопает по спине. Я открыл глаза и увидел Нетребко. Он скороговоркой выпалил:

— Я больше в бой не полечу.

— Что ты сказал? — спросонья не понял я.

— Я говорю, больше не полечу в бой.

— Ну, во-первых, ты и не летал еще в настоящий бой, а во-вторых, как это не полечу?

— Не полечу, сказал, не полечу. Тут могут убить.

— А ты что же, к теще в гости ехал? Да еще так спешил, боялся опоздать, боялся, что война закончится, а она, как видишь, подождала тебя, чтобы проверить, какой ты герой или «герой» только в пьяном виде с женщинами воевать, за что тебя и хотели выгнать из армии, но дали возможность в боях искупить свои проступки.

— Ну, ты меня не агитируй!

— Тогда какого черта мешаешь спать? Иди к командиру эскадрильи и доложи, что ты трус.

— И пойду.

Он ушел, а я уже не мог уснуть, все думал, как же так получается: Родина у нас одна, долг у нас перед ней должен быть один, а он что-то не понимает.

Нетребко действительно доложил командиру эскадрильи, что боится идти в бой. Вечером после трудного дня в палатке состоялось партийное собрание: разбиралось персональное дело коммуниста Нетребко. Многие выступали, осуждая поступок Нетребко. Я не хотел выступать, считал, что утром высказал ему все. Но он все время твердил, что его могут убить, а дома остались мать, жена и сын, и я не выдержал, попросил слова и, обращаясь к Нетребко, сказал:

— Не буду повторять то, что говорили другие. Я только хочу напомнить, что и у меня остались дома жена, сын и мать, отец, братья и сестры. И меня тоже могут убить, но долг перед Родиной выше личного. А что касается того, что у тебя мать осталась, я могу ответить словами великого русского поэта М. Ю. Лермонтова из горской легенды «Беглец». Там мать сказала сыну так:

«Ты умереть не мог со славой,Так удались, живи один,Твоим стыдом, беглец свободы,Не омрачу я стары годы,Ты раб и трус — и мне не сын».Вот так может сказать и твоя мать…

За проявленную трусость Нетребко был исключен из рядов ВКП(б), на следующий день его отправили обратно в часть и там судили Военным трибуналом.

Было на войне и такое…

— Это единственный случай, — сказал через полвека генерал-лейтенант А. Д. Якименко. — Больше ничего подобного я не слыхал.

Василий Филатов

командир танковой роты

Подъем как обычно — 3.00. Затем физзарядка, умывание и приготовление к завтраку. Но позавтракать не пришлось — мы получили приказ в 7.20 выступить в район «Развалин», где противник пытался переправить через реку Халхин-Гол свои танки. Начали вытягивание колонн в 6.04. Исходное положение должны были занять к 11.20.

На исходное положение прибыли раньше намеченного срока. Началась непрерывная бомбежка японцами наших частей.

В 10.45 получили приказ: снять с танков все лишнее и подготовить оружие к бою. Кругом слышались разрывы снарядов — и наших, и противника. На горизонте — дымовая завеса.

Работа по подготовке к бою закончилась быстро. По сигналу командира части началось передвижение в сторону переправы.

11.20. Остановка, затем разворот «все кругом» и движение вдоль берега Халхин-Гола. Все едут с открытыми люками. Неожиданные разрывы снарядов вокруг танков заставили люки закрыть и начать работу с прицелом и башней.

Танки двинулись в атаку. По броне стучали пули. По мере продвижения вперед огонь противника усиливался. На большой скорости проскочили через полосу заградительного артиллерийского огня и вышли на позиции, занятые японцами.

Ведем ближний бой. Башенный стрелок Петров не мог перезарядить диск пулемета — что-то заело. Очевидно, растерялся. Наконец он зарядил пулемет. В прицеле я увидел скопление до десятка транспортных машин и открыл огонь из пушки и пулемета. Солдаты побежали от машины в панике. С левой стороны увидел свой танк. Механик-водитель закричал:

— Справа пулеметное гнездо!

Быстро нашел его в прицеле и дал очередь. Прямое попадание. Впереди метрах в 15 японец стремительно пересек путь танку, быстро нагнулся и подложил мину. Дело опасное, пристрелить солдата не успел, быстро схватил за правое плечо водителя, который сделал резкий поворот вправо, и опасность миновала.

Огнем из пулемета преследовал груженую транспортную машину, которая вскоре взорвалась. В этот момент в триплекс увидел японца с длинным шестом, на конце которого что-то было привязано. Он бежал к танку, но пуля преградила ему путь, и он упал замертво.

Японцы вели огонь со всех сторон, стремясь уничтожить танк. На него бросали какие-то предметы, очевидно, гранаты и бутылки с горючим, но все для нас проходило пока благополучно. Мотор, пушка и пулемет служили надежно.

Я потерял из вида свои танки. Впереди показался отряд кавалерии противника. Сделал один выстрел из пушки и две длинные очереди из пулемета. Кавалеристы рассыпались в разные стороны.

Японцы окружили танк, за всеми сразу невозможно было угнаться. При движении вперед они попрятались в траве, но как только танк проходил, они поднимались и старались догнать машину. Малейшая остановка — танк погиб. Машина работала отлично, отлично действовал механик-водитель Величко. Башенный стрелок медлил с заряжением пушки и пулемета, недостаточно вел наблюдение за полем боя с правой стороны.