Горы дышат огнем - Веселин Андреев Страница 24

Затем бабушку Кулу бросили в подвал.

«Около 12 часов ночи пришел агент Мино Дашков и начал бить меня кнутом по рукам и ногам так, что кисть левой руки у меня стала иссиня-красной. Мино Дашков рвал на мне волосы. Меня бросили на камни под лестницей. На следующую ночь Дашков пришел опять и, грубо выругавшись, спросил: «Ты еще жива, мерзавка?» Он сказал, что вечером меня закопают в землю. Найден Маринов бил меня потом палкой. Какой-то цыганенок притащил во двор четыре доски, и они пугали меня, что с этими досками меня и зароют. Один полицейский, имени которого я не знаю, хорошо относился ко мне. Он сказал: «Не бойся, на этих досках ты будешь сегодня вечером спать». Он меня не бил.

Однажды ночью, около 12 часов, пришел полицейский Георгий Вутов, схватил меня за ноги и закричал, что вытащит меня наружу, а там меня убьют. Я расплакалась. Полицейский, который хорошо ко мне относился, сказал Вутову: «Оставь женщину». А тот ему в ответ: «Замолчи, а то скажу начальнику!» Вутов вывел меня. Били меня до тех пор, пока им не надоело. Потом меня бросили в погреб, где держали двадцать дней. За пятнадцать дней меня избивали двенадцать раз... Поскольку я ничего не говорила, Марин и Найден жестоко избивали меня. Однажды они сказали: «Теперь мы тебя разденем донага. Посмотрим, что ты за красавица». Сорвав с меня платье, они били меня в подвале голую, приговаривая: «А ну признавайся, собирались лесовики в вашей овчарне?» Потом они оставили меня. На следующее утро я увидела, что вся моя одежда вымазана такой гадостью, что и сказать не могу. Я задыхалась от вони. Рука моя сильно опухла, загноилась... Потом меня отправили в управление полиции, где сфотографировали и три раза избили. Там я просидела сорок дней, а затем меня отвезли в центральную тюрьму. На судебном процессе меня оправдали. Моего мужа приговорили к расстрелу, а сына и дочь — к пятнадцати годам тюрьмы». (Кула, видимо, забыла, что и Страхил был осужден на смертную казнь; ей же дали год условно, и фактически она этот срок отсидела еще до процесса.)

Мы еще узнаем о жизни и страданиях великомученицы Кулы...

В семье бай Станьо был властным хозяином. Цвета его слушалась во всем. Может, ей и хотелось иногда приласкаться к отцу, но его строгость останавливала ее. Страхил был первенцем. Отец весьма тактично излагал ему свою волю, и Страхил, хотя и был резкого нрава, всегда проявлял известное повиновение. Они гордились друг другом, хотя открыто и не показывали этого.

Бай Станьо никогда не оставался в отряде без дела. Чаще всего его можно было застать у костра — он был замечательным пекарем! Высокого роста, с ногами кавалериста, с непропорционально маленьким лицом. У него были добрые глаза, большой рот, широкий, будто распухший, нос.

Сейчас я рассматриваю снимки, на которых сняты он и Страхил, оба в солдатских фуражках. Как же они похожи друг на друга, отец и сын в одном возрасте!..

Я спрашиваю себя: красивой ли была Цвета? На снимке — привлекательная деревенская девушка (правда, она успела уже поработать ткачихой в Софии). Ее лицо, особенно губы, говорит о волевом характере. Да, она была симпатичной. Жгуче черные волосы, а лицо, даже здесь, в горах, белое. Храбрость этой девушки не могла не удивлять, но восемнадцатилетняя Цвета очень скоро заставит товарищей не удивляться ее отваге.

Страхил вырос в лесу и знал горы как свои пять пальцев. Сильный, гибкий, легкий, напоминавший своими движениями тигра, он был замечательным бойцом, командиром отделения. Однажды он склонился над родником, чтобы попить воды, а когда поднял голову — видит: из засады выскочил полицейский и уже собрался было звать на помощь. Страхил (в руках у него всегда был пистолет) выстрелил в открытый рот полицейского. Тот не успел издать ни звука. Сбежавшиеся полицейские не могли понять, почему их коллега так неожиданно и артистично покончил с собой...

По характеру бай Станьо был напористым, но в отношениях с людьми — мягким и мудрым. Однажды Васко весьма резко отозвался о некоторых старых коммунистах, отказавшихся стать партизанами. Бай Станьо ненавидел всех, кто пытался отвертеться от выполнения своих обязанностей, но он умел на все взглянуть и глубже.

— Ты, Васко, летай. Хорошо, что ты летаешь. Только не думай, что каждый, кто ходит по земле, — червь! Эти люди в свое время не смогли довести до конца восстание, но нас, в том числе и тебя, они научили многому! Когда мы поокрепнем, они еще придут к нам...

Бай Станьо любил шутку, был остер на язык.

— Эй, Димо, смотри не опали усы! Если ты принесешь немного дровишек — не сгорбатишься.

— Ну-ну, и язык у тебя! Ты, конечно, один трудишься. Эй, дорогой, чьи это деревья ты суешь в костер? — набычился бай Димо.

— Твои, Димо. Жалко тебе их? А ведь ты билет на порубку не покупал.

Они были отрядными дедом Либеном и Хаджи Генчо[40]. Их можно было даже назвать приятелями. Они постоянно поддевали друг друга — то беззлобно, то остро, — но в конце концов всегда мирились.

Интересно, что природа делает таких людей непохожими даже внешне. В бай Димо все было каким-то мрачным, строгим: длинные брюки, узкая шуба, усы, волосы и даже лицо. Крутые брови, как крыши домов в горах; глубоко посаженные глаза, отчего брови казались еще более грозными. Если в отряде у кого и были ухоженные усы, так это у него — густые, закручивавшиеся вверх. Он уделял им много времени. Видимо, они казались ему маленькими или недостаточно острыми.

При первой встрече с ним человек мог испытывать некоторое замешательство. На первый взгляд, он казался стариком. Теперь-то я знаю, что ему было всего сорок четыре года.

До тех пор пока не узнаешь его, в замешательство приводили и его рассказы. По-моему, бай Димо злился, главным образом, от недостатка деятельности и голода (в свое время я расскажу об этом). «Подожди, друг, вот сделает как-нибудь Митре адские машины, и вы увидите, как поезда полетят в воздух. И тогда нам достанется целый вагон хлеба.