Горы дышат огнем - Веселин Андреев Страница 25

Не знаю, может, потом он делал это нарочно, зная, что такой номер всегда имеет успех, но первоначально все было спонтанным: бай Димо грозно ругался, если видел у кого-нибудь «Зору». Сам он, естественно, никогда не прикасался к этой газете и считал, что нет большей мерзости и заразы. И если вдруг кто-нибудь начинал утверждать, будто читает «Зору» с удовольствием, бай Димо извергал такую брань, что это не могло не позабавить всех нас и, я думаю, даже его самого.

Он ворчал, жалуясь, что приходится много работать, но мы-то знали, что он ворчит скорей всего просто из-за своего беспокойного сердца и доброй души. Больше всего негодовал он по поводу недостатка продуктов, и это ему принадлежит афоризм: «Я не хочу знать такой партии, которая не жалеет своих людей!» Очень важно учитывать обстановку, в какой видишь человека: опустившегося от безделья или напрягшегося, как лук, в труде и бою. Первые чавдарцы знают, сколько смелости и человеческого участия проявил бай Димо из Врачеша, ятак еще с сорок второго, когда овчарня была для партизан одним из самых надежных убежищ! А когда полиция попыталась его схватить, бай Димо ушел в отряд. Ему был вынесен смертный приговор, но он ушел от смерти!

Мы вернулись с задания. Так говорили мы всегда, потому что никто не должен был знать, куда мы ходили. А вот этот удалец превосходил своей скрытностью всех, хотя, в чем я убедился позже, ему ужасно хотелось рассказать о своих похождениях и о той смертельной опасности, которой он подвергался.

Мое внимание привлек паренек, небрежно опиравшийся на винтовку, будто на пастушеский посох, отчего он становился похожим на опытного бойца. Звали его Пенко. Он был сыном бай Димо... Если б я знал, как будут интересоваться пионеры их сверстниками-партизанами, то, наверное, запомнил бы все о Пенко. Доложив Митре о выполнении задания, я сразу же подошел к Пенко, но он опередил меня — и в воинском приветствии, и в вопросе, и в рукопожатии:

— Эй, кто ты такой?

Его не могли не избаловать своей любовью партизаны, но он старался не показать этого и разговор вел весьма серьезно.

Когда я объяснил ему, кто я, мы присели.

— Пенко, сколько тебе лет?

— А сколько дашь?

— Как бы не ошибиться и не состарить тебя. Пятнадцать — не много?

— Э, да ты шутишь! Не обижай партизана! Двадцать восемь.

Я покачал головой, чувствуя, что он меня разыгрывает... Пенко засмеялся, довольный произведенным эффектом, и эта улыбка — улыбка ребенка — свела на нет все его усилия казаться взрослым.

— Десять лет мне еще добавили в суде... тюремного заключения строгого режима. Их тоже надо считать. (Он прибавлял к своему возрасту срок тюремного заключения, к которому был приговорен, и тем самым издевался над судом, бессильным добраться до него. Если бы милый Пенко и в самом деле мог прибавить эти годы к своей жизни!) — А ты что думал? — вновь вернулся он к моим сомнениям относительно его возраста.

Я понимал, что он — уже опытный партизан, но чтобы его считали восемнадцатилетним, он добавил себе два года. Возможно, это была его единственная ложь за все годы партизанской жизни. Его еще называли и Вацо Голубок, но говорили так только в его отсутствие: он не любил, когда его называли Вацо, то-есть уменьшительным именем, а тем более не терпел прозвища Голубок. Почему он все время стремился быть старше своего возраста? Будто знал, что никогда не станет взрослым...

Видимо понимая, что глаза выдают его возраст и что, как только он улыбнется, они по-детски светлеют, Вацо каждый раз отворачивался, когда смеялся, а смеяться он был готов по любому поводу. Лицо его покрывал предательский пушок. «Что это, у тебя даже и усов еще не видно?» — неосторожно замечал кто-нибудь и сейчас же получал ответ: «Неужели ты настолько глуп? Не видишь, что у меня светлые волосы?..»

Он был небольшого роста, и другой на его месте задирал бы голову, чтобы казаться выше, но Пенко ходил, наклонившись вперед. Горы сделали его шаг пружинистым и широким. Его пока слабому, но ладно скроенному телу еще предстояло налиться силой.

Передо мной стоит его солдатская фотокарточка, сделанная через год после этой встречи, и я не могу поверить, что это Пенко. Иногда фотоснимок сильно меняет человека, а Пенко еще и сам постарался. Он строго нахмурился: пусть боятся фашисты и пусть старшие не думают, что ему рано отправляться на фронт... Здесь у него вид настоящего бойца, хотя бойцом Пенко стал еще раньше.

Он в течение года иногда с отцом, а иногда и один навещал партизан в овчарне. Ходил в разведку во Врачеш и Ботевград.

Когда бай Димо ушел в отряд, полиция схватила Пенко и отправила в ботевградское уездное управление. Там предполагали, что этот паренек кое-что знает, хотя он был и очень мал и казался совсем несмышленым. Когда его начинали бить, Пенко ревел так, что слышно было на Мургаше, и по-детски кричал: «Что я тебе сделал? За что ты меня бьешь?» Однажды его оставили в коридоре. Там его увидел какой-то старшина, только что приехавший откуда-то и не ориентировавшийся в обстановке. «Ты что здесь делаешь, пацан?» — «Жду...» — «А ну, не путайся под ногами. Сбегай-ка, купи мне сигарет!» Пенко послушался с большим удовольствием и... одним духом примчался в отряд. Рассказывал он эту историю с большим лукавством, но без хвастовства. Особенно он был доволен тем, что старшина фактически дал ему и денег на дорогу. Пенко захлебывался от смеха.

Выполняя то или иное поручение, Пенко весь отдавался делу и тогда действительно становился взрослее. Труд пастуха, горы, ятачество — все это способствовало его быстрому развитию. Позже я видел его и в бою. Вначале же он был постоянным проводником в походах за картофелем, при этом всегда требовал, чтобы ему в рюкзак положили побольше.

Наш Пенко! Он гордился тем, что его отец — партизан. Рядом с ним он чувствовал себя увереннее, однако большую часть времени все же вертелся около Митре или ходил на задание с Лазаром[41] и Велко: дескать, здесь мы все равны, подчиняемся одним приказам и одному командиру. Однако, вернувшись и оказавшись наедине с отцом, Пенко произносил нараспев,