Биология войны. Можно ли победить «демонов прошлого»? - Георг Николаи Страница 31

том, что наиболее сильное и надежное оружие немецкого духа — его общечеловечность — могло до такой степени притупиться, что выраженную в нем идею стали распространять при помощи силы, а не пропаганды. Правда, немаловажную роль играют здесь погоня за успехом и стремление к власти, о чем, в частности, и свидетельствует прусский милитаризм. Но суть дела все-таки в этой всеобъемлющей идее человечества, в этом гуманизме, избравшем, к сожалению, ложный путь воздействия на других — не разумом, а силой. Однако в настоящее время твердо установлено, что только свободная и высококультурная нация становится непобедимой, и Германия восторжествует, если она будет действовать, прибегая к этому привычному ей испокон веков оружию.

Преодоление пессимизма

Никто не станет отрицать, что между людьми существуют естественная связь и реальные отношения; весь вопрос только в том, что больше соответствует этим отношениям — взаимная ли борьба или взаимная поддержка, и должны ли господствовать в мире любовь или ненависть, альтруизм или эгоизм, право или сила.

Нет человека, который был бы настолько лишен всякого человеческого чувства, чтобы он, хотя бы только в дни великих торжеств, не считал возможным верить в такие вещи, как право, альтруизм, любовь, солидарность; но, к сожалению, впоследствии он все-таки поступает по-будничному! И все это происходит оттого, что он верит в эти вещи не как в нечто реальное, а как в нечто самим им созданное, «идеальное», которое можно отбросить, если оно почему-либо не отвечает реальной политике.

Между тем нет ничего более гнусного, чем так называемая реальная политика, когда она становится противоположностью идеализма Особенно затруднительно в этом отношении положение Германии: она витает в мире нравственных понятий и ссылается на идеализм такого человека, как Кант, в то время как фактически она опирается на действительность и проводит реальную политику по рецепту Бисмарка. Разделяющую этих людей пропасть можно было бы еще заполнить. Но Кант выродился в Когена, а Бисмарк — в Бернгарди, и с тех пор исчезла всякая связь между этими двумя мирами; именно потому, что немец вознес нравственность в теории на небывалую высоту, он мог или, быть может, должен был на практике стать совершенно иным. Кто стремится найти квадратуру круга, тот легко может забыть даже тройное правило.

Несмотря на это, столь бесплодные попытки почти никогда не проходят бесследно: из невозможности найти для числа рационапьное выражение возникла новая наука об иррациональных числах Точно так же идеализм не остался без последствий: из невозможности осуществить требования морали на идеалистической основе возникла необходимость отыскать для этого другую основу. Ибо если кантовская Германия, не отрицая самое себя, без остатка растворилась в реальной политике, то это доказывает только, что мы не должны ограничиться формулировкой добрых пожеланий, что самый величественный воздушный замок не в силах устоять против натиска земных вожделений и что идеалистическая основа морали вовсе не представляет собой солидного фундамента.

Найти последний должно нас заставить то крушение идеализма, которое имело место в 1914 г. Оно показало яснее, чем когда-либо, что обычная идеалистическая мораль, будь она кантовская или христианская сравнима ли она, как это утверждает Кант, только со звездным небом или же, как учит церковь, пребывает в мире надзвездном, совершенно непригодна, так как никого из своих последователей она не побудила действовать морально. Из числа всех народов ни один не имеет более веских оснований искать этот новый фундамент морали, чем немцы, философия которых выдвинула столь высоконравственные проблемы. Может быть, прежде чем возвыситься, необходимо было опуститься может быть, необходима была Иена для того, чтобы дойти до Лейпцига, и, может быть, точно так же необходимо было объявить право клочком бумаги, чтобы побудить человечество отыскать более прочные гарантии, чем бумажные. Если бы это действительно случилось и если бы новое не-идеалистическое, но зато выросшее на реальной почве учение о добродетели улучшило бы людей, то и эта последняя война была бы таким явлением, о котором будущие поколения могли бы вспоминать с радостью как о родившейся в муках новой общности сознания, которая, в свою очередь, будет способствовать общности деятельности человечества.

Ни одна страна, быть может, не имеет столь благоприятные для этого возможности, как именно Германия. Две противоположные стороны своего существа она развивала по преимуществу, эти два течения, связанные с именами двух исполинов, суть: идеализм Канта и реальная политика Бисмарка. То и другое были настоящей войной уничтожены, потому что они не были связаны друг с другом. Надо думать, что ближайшая задача Германии будет состоять в том, чтобы эти, кажущиеся противоречивыми, стороны ее существа воссоединить по возможности в новом синтезе, высвободив почти раздавленную гармонию народного характера из тисков навязанных и чуждых ей вожделений. Полная возможность и осуществимость такого «реального» идеализма будет доказана в дальнейшем. И когда будет создана эта естественная мораль, Германия выполнит свою миссию, которая заключается не в том, чтобы продавать коленкор в Багдаде, а в том, чтобы обеспечить народам мир. Я знаю, что для этого ей нужно пройти суровую школу, без чего недостижимо познание своего собственного «я». Но случится же когда-нибудь, что немец снова станет немцем, и пятьдесят лет спустя возродится самодовлеющая Германия, гордая своим духом, а не своим оружием.

Какой-то высшей справедливостью веет от всего этого убийственного кошмара. Надо только ее осознать, и современное человечество сможет взирать на это столь же оптимистически, как воспетый две тысячи лет тому назад Эсхилом Прометей, который говорит:

От моей матери Фемиды, богини вечной правды,

Когда-то слышал я такое изреченье,

Что силе предстоит крушенье, мудрости — победа.

Но пока еще Прометей прикован к скале и «противится всякому примирению». Для нас может служить утешением, по крайней мере, то, что уже древнейший трагик отличался таким оптимизмом и был проникнут подобной верой в будущее. Тайна Прометея, которую старался выпытать у него Зевс, обещая освободить его от оков, на что тот не соглашался, будучи уверен, что он и без того освободится, — эта тайна представляла собой не какую-либо кабалистическую формулу, как это думали схоластики, а заключалась в том, что Прометей был осведомлен о предстоящем крушении созданного волей Зевса царства богов, олицетворявшего собой воинственно-эгоистическую эпоху, в которую жил Эсхил.

Прометей, подаривший человечеству в виде огня основы науки, искусства, цивилизации и техники, знал, что все эти культурные силы низвергнут царство эгоистической воли и что при их содействии восторжествует идея общечеловеческой солидарности. Как бы символом этой победы любви над эгоизмом представляется пророчество Эсхила, предсказывающего освобождение Прометея, если кто-либо другой из любви к человеку спустится