Константин Деревянко - На трудных дорогах войны. От Кавказа До Балкан Страница 11

Большими тружениками на переправе оказались рыбацкие сейнеры, которыми командовал капитан-лейтенант Д. Р. Микеберидзе, и рыбацкие дубки – крупные беспалубные шлюпки, на них в довоенное время таманцы возили через пролив в Керчь на рынок дары полей Кубани – арбузы и дыни; а сейчас те и другие перевозили боеприпасы для армии, и на них особенно отличились шкипера В. П. Мордовин и П. И. Петрушенко, награждённые орденом Красной Звезды.

На всех этих средствах экипажи состояли из гражданских лиц; они пришли к нам воевать на передовую морского фронта Керченского плацдарма по велению сердца. Я всегда восторгался, как они старательно выполняли задания военного командования, самозабвенно трудились круглосуточно. При этом надо помнить, что и погрузка, и выгрузка, и переходы проходили под непрерывными ударами вражеской авиации и артиллерии. Василий Иванович Дудков был награждён орденом Красного Знамени, он крепко уже повоевал за Одессу, Очаков, Тендру, Керчь, Новороссийск. Не отставал от него и лоцман Я. Ф. Пшеничный, доставивший по назначению без потерь все доверенные ему суда.

Самыми мобильными средствами у нас оказались самоходные понтоны – они перевозили боевую технику и крупногабаритные грузы, и каждый мог поднять до 60 тонн. Среди их командиров выделялись Исаев, Лопатенко, Попов. Им была установлена норма оборачиваемости – 5 рейсов в день. А стоило было поднажать на организацию погрузки и разгрузки, они довели до 10 рейсов в сутки, – отдыхали во время сорокаминутной стоянки при погрузке, под разрывами снарядов и бомб. За каждый сверхнормативный рейс полагалась премия командарма – 1000 рублей. И тут понтон номер пять лейтенанта Ивана Кузьмича Исаева (помощником у него был мичман Ермаков) начал прямо-таки творить чудеса: довёл до 12 рейсов, а вскоре и до 15. За ним потянулись и другие. Захотелось мне поскорее дотянуть их до Исаева.

Решил день провести сперва на Дамбе – улучшить погрузку понтонов, а потом пошёл в Опасное (на Крымском берегу) на понтоне номер три, которым командовал старшина 1-й статьи Попов: посмотреть, на себе испытать, как люди выдерживают вот эти десятки дневных рейсов туда и обратно под ударами снарядов и бомб, причём ежедневно, постоянно, непрерывно. Нервно-психическое напряжение пошёл снимать, может, и недозволенным способом – второй чаркой. Но прежде, чем решиться на такое «беззаконие», надо было всё взвесить, на себе проверить. Пошли. На палубе танк и 30 минут хода. И хотя нас прикрывала дымзавеса, поставленная катером, в ней были просветы, да и фарватер противник давно пристрелял и вёл огонь и прицельно, и по площадям. Это был не просто переход, а огненный рейс сквозь строй свечей всплёсков от разрывов снарядов и бомб. Помимо постоянных бомбёжек переправы сегодня суда на переходе штурмовали вражеские истребители – «мессершмиты» – к счастью, ни одного прямого попадания, а пробоины от осколков, это у нас не в счёт.

На том наши беды не кончились. Мы подошли к пристани Опасное, это рядом с древней крепостью Еникале, где сейчас поселок Сипягино, и попали под артналёт противника. Видно, водитель танка был настолько ошеломлён этим морским огненным переходом, что потерял ориентировку и при разгрузке вместо переднего дал задний ход, танк свалился в воду, и танкист погиб. Пока я организовывал водолазов для заводки подъёмных тросов, очередным разрывом снаряда был убит командир понтона Попов – храбрый и умный воин и судоводитель, не уступавший в вождении судна офицерам. За день, даже за час, столько ошеломляющих событий. Вот такой была наша Керченская переправа каждый день в январе, феврале, марте 44-го. Здесь здорово гуляла «курносая, безглазая, с косой».

Обратно я возвращался на понтоне номер два лейтенанта О. Н. Лопатенко. И всё повторилось на переходе вновь, а Дамбу, которую непрерывно прикрывали дымзавесой, противник обстреливал по площадям.

Так как понтонисты больше всего были под ударами на переходах, я принял твёрдое решение: чтобы снять сверхчеловеческое психическое перенапряжение, выдавать личному составу понтонов вторую чарку водки за одиннадцатый рейс. Пригласил врача А. Ф. Петрушкова, начтыла Короткова и начпрода Натарова для отдачи приказания. Первым зароптал доктор:

– Как бы не было многовато.

– Советую выпить чарку, и на понтон, к концу похода вам выбьет весь хмель в этой обстановке, да на морозном ветру с водой, – и рассказал о моём походе на понтоне. И доктор сник.

Коротков и Натаров стояли на своём:

– Всыплют нам за перерасход спиртного.

– Попадёт мне, а не вам, получайте письменное приказание, – и вручил им записку, – и не забывайте, что командарм в лучшие дни только одному понтону выдаёт 10 тысяч премиальных, к тому же я имею сведения, что в чрезвычайных обстоятельствах на фронте командиры иногда выдают вторую чарку, а у нас не каждый день получается одиннадцать рейсов, и в штормовые дни не будет полагаться. И ещё одно. Отныне Машу освободить от приготовления пищи и поручить ей кормить экипажи понтонов и паромов прямо на Дамбе, по мере их подхода и в ходе короткой стоянки, и чтобы с полной сервировкой стола, как в офицерской кают-компании. И при круглосуточных боевых походах обеспечить четырёхкратное горячее питание с ночным ужином, как на кораблях в походах.

Врач Петрушков действительно, выполняя мой совет и по делам медицины, ходил на тот берег и как раз на понтоне и попал в перепалку, после чего пришёл ко мне и сокрушался: до чего же тяжело на том фарватере плавать, особенно если в светлые часы суток 16 раз туда и обратно, да ежедневно, да с боеприпасами на борту. Это хорошая примета, что доктор сдался. Но этого, как покажет время, было совершенно недостаточно. Коротков и Натаров превзошли самих себя.

Поставили на Дамбе стол со скамьями и сделали навес от непогоды. Пригласили меня. Пришла Маша с матросом – они принесли вёдра, кастрюли, посуду. Сперва накрыла стол клеёнкой, а потом… я аж ахнул – покрыла скатертью, расставила тарелки, разложила вилки и ножи. Подошёл очередной понтон и матросы – сразу к столу. «Стоп! – скомандовала Маша и показала на ведро с водой: – помыть ручки и за стол». Поставила дымящийся бачок с первым, закуску-сельдь и графин с водкой. Полчаса – и в новый поход-прорыв. Пусть обстановка – обстрелы, бомбёжки и штурмовки – срывала частенько такой роскошный сервис, но, как правило, Маша строго этого придерживалась. Что сказывалось на настроении людей.

Я сознательно пошёл на выдачу второй чарки понтонистам за одиннадцатый рейс, это беззаконие и нарушение приказа (и мне это потом припомнили), которым юридически нет прощения, морально оправдаешь с натяжкой, а вот психологически – полностью. Конечно, наш доблестный воин сражался за Родину, не думая о наградах, деньгах и водке, но и это нельзя сбрасывать со счетов полностью.

Человек есть человек со всеми своими добродетелями, благородством, высокой нравственностью, но и со своими слабостями; хотя психическое возбуждённое состояние не отнесёшь к моральной слабости, это сложный мир ощущений, в который наука ещё и не проникла глубоко. И приходится эти психические катаклизмы в чрезвычайных обстоятельствах погашать теми подручными средствами, что имеются у тебя под рукой во имя высших целей, поступаться частным, чтобы выиграло общее большое дело, имея в виду, что эта мера временная. Всех, кто со мной не согласен, всех моих оппонентов приглашаю хотя бы мысленно пройтись под ударами на понтоне, сидя на ящике со снарядами, десяток раз по маршруту Дамба – Опасное; и я думаю, поубавиться желающих поскалозубить по поводу второй чарки.

И всё-таки эта история имеет два продолжения.

Начальник политотдела Казачёк показал мне политдонесение замполита коменданта причалов косы Чушка, в котором он осуждает вторую чарку. Примечательно – пишет не замполит плавсредств, который часто ходит на судах, а тот, кто сидит на земле, и я посоветовал Казачку порекомендовать этому политработнику сходить в Крым для обмена опытом, именно на понтонах. Говорили, что он уклонился от этого, но разговоры о вреде второй чарке прекратил.

А вот по служебной линии я всё-таки схлопотал себе в приказе по флоту (по докладу ревизора госконтроля) выговор за эту чарку. Правда, одновременно с вручением мне ордена Красного Знамени за успешные боевые действия Керченской переправы по перевозке и питанию Отдельной Приморской армии в канун её наступления на Керчь, Феодосию, Ялту, Симферополь и Севастополь.

А сейчас я вспоминаю этот мой психологический приём, ибо он удачно пошёл на пользу нашего общего дела. (Тем более что сам я ко второй чарке не прикладывался.) Бывший офицер-оператор штаба переправы К. Х. Гафин пишет мне, что Исаев, Ермаков и вообще команда понтона номер пять была малопьющая и у них всегда был резерв. Когда сильно штормило, перевозки прекращались, к Исаеву частили с визитами вежливости и с поздравлениями с успехами, ну а в таких случаях у всех народов планеты не обходилось без возлияний, а в данном случае на законном основании.