Валерий Озеров - Кронштадт – Феодосия – Кронштадт. Воспоминания Страница 12

С арифметикой тоже оказался в полных ладах и быстро производил все четыре действия, а географию для своих неполных девяти лет даже по немым картам знал отлично – так сказала мне Ольга Никифоровна. Так для меня начался первый день учебы и первый день революции, но все это было до обеда, а к вечеру уже все изменилось вокруг на долгое время, если не сказать навсегда!..

В первый же вечер 1 марта по старому стилю матросы, солдаты и рабочие убили первое лицо в городе и порте и крепости – командира Кронштадтского порта и начальника гарнизона вице-адмирала Вирена. Во время русско-японской войны он неплохо командовал крейсером «Баян». Еще и в те времена его сильно недолюбливали все офицеры, не говоря уже о матросах, из которых больше половины ходили в разряде штрафованных… Попав на Балтику, а после в Кронштадт, Вирен скоро стал «собакой» для крепости, фортов, порта, города и гарнизона, «собакой» для всего населения вплоть до рабочих, служащих, мещан, купцов, полицейских и жандармов, шпиков, приказчиков из лавок, лабазов и гостиных дворов, да и офицеров… Боялись его все, а его выкрашенный в темно-коричневую краску трехэтажный дом в конце Княжеской улицы старались обойти чуть ли не за версту. Говорили тогда: собаке – собачья смерть! Труп Вирена валялся весь вечер и ночь в овраге около морского собора. Вряд ли кто пожалел его в городе. На вызов толпы он гордо вышел на крыльцо и пытался словами разогнать большую толпу революционеров.

Потом принялись за «собак» помельче чинами и рангами, таких тоже в городе было немало. Они нашлись и среди морских, пехотных и артиллерийских офицеров, среди квартирмейстеров, фельдфебелей, боцманов, мастеров, писарей, околодочных, шпиков, фараонов, городовых, жандармов и чиновников. Но, как всегда бывает, в горячке революции в первые дни пострадало много хороших, порядочных людей различных сословий и категорий. Зачастую убивали только за одно золото или серебро на погонах.[70]

Через несколько дней после революции неожиданно приехал с фронта брат матери дядя Миша, он был в чине капитана пехоты и перебрасывался с Галицийского фронта на Германский. Правда, он приехал уже без погон, но темные пятна на шинели говорили о многом, и он еле-еле добрался до дома, пользуясь своими документами фронтовика, да еще пехотного. Он много рассказал нам о положении на фронте, о разложении в войсках, о прорыве многих участков фронта и через три дня отбыл куда-то в Белоруссию. Мы все не ожидали, что когда-нибудь его еще увидим… Так и оказалось… Он вскоре перешел на сторону красных, получил полк и воевал с Деникиным на Украине. В 1920 году Михаил Алексеевич Ушаков был в боях убит и похоронен на главной площади города Александро-Грушевска[71] в могиле жертв революции. За годы гражданской войны он получил два ордена и именные часы от командарма…[72] Матери его, Елене Александровне, прислали фотографию могилы и благодарность от командира корпуса. К сожалению, Е. А. Ушакова к тому времени умерла. Фотография могилы хранилась у тети Муси [Марии Алексеевны Бочковской], сестры Михаила, и пропала после разграбления ее вещей во время блокады Ленинграда.

Отпевание в Морском соборе солдат и матросов, погибших 1 марта 1917 г. Их похоронили на Якорной площади. 7 марта 1917 г

Отец мой в это время находился в очень неприятном положении, – с одной стороны он мало кого знал в Кронштадте, поскольку работал в Крыму, а те корабли, на которых он ранее плавал, – «Слава», «Рында», «Африка», «Азия», «Минин и Пожарский» и «Европа» – стояли тогда в других портах залива и Балтийского моря, словом, ни на какую поддержку среди революционно настроенного штаба и командования не мог вообще рассчитывать.

На третий день революции, когда «собак» стали уже искать по квартирам и производить везде обыски, стало совсем плохо, и мать уговорила отца с утра до позднего вечера сидеть на чердаке нашего дома в темном углу. Подобно отцу отсиживалось по чердакам и подвалам или просто чужим квартирам много офицеров. Мы жили тогда на Екатерининской улице во втором офицерском флигеле. При каждом звонке в дверь мы с мамой дрожали от страха и не знали, что делать, ведь не откроешь – выломают дверь и все… Только разозлишь патрульных и обыскных… На наших глазах со всех трех этажей днем выволокли трех офицеров и тут же на лестнице прикончили из наганов.

Революционные матросы Кронштадта. 1917 г.

Дворники к этому времени уже бездействовали, и пролитая на лестнице кровь трех человек месяца два так и оставалась на ступеньках… Трупы убирали, видимо, близкие по ночам. Кругом полнейший хаос, революция, сведение «личных счетов» между бывшими начальниками и подчиненными, убийства не прекращаются ни днем, ни ночью…

А отца знают только в порту, в мастерских еще по Копенскому озеру, но до порта надо еще добраться живым и неизвестно найдешь ли кого из знакомых… Как назло, и я в своих прогулках по городу тоже не вижу бескозырок с названиями упомянутых выше кораблей – ни один из них еще в Кронштадт не пришел… Выйди отец на улицу и за его жизнь гроша ломаного не дашь, убьют только за то, что он офицер, да еще незнакомый…

Спасли его жизнь матросы южного побережья Крыма, приславшие в ревком порта следующую телеграмму: «Старшего лейтенанта Озерова Григория не трогать зпт хороший офицер зпт человек свой и отличный зпт будет работать революцией тчк ревком укрепленного побережья крыма». Я запомнил эту телеграмму на всю жизнь, к сожалению, при предпоследнем аресте после убийства Кирова ее отобрали сотрудники ГПУ и, конечно, не вернули после полуторалетнего «сидения» отца на Красновишерском бумажном комбинате….[73]

Но все это у отца еще было впереди и хождение по мукам только еще начиналось… Мы все, конечно, не знали об этой телеграмме, когда за отцом после обеда пришел патруль из четырех матросов, один из них оказался отцу знакомым – вместе когда-то служили на крейсере 2-го ранга «Рында»… Он узнал отца и пригласил его пройти с ним в ревком порта, сказав матери: «Не беспокойся, муж скоро вернется целым и невредимым домой». Мать не очень-то поверила словам, но внешне немного успокоилась и перестала плакать…

В ревкоме отцу, прежде всего, показали пришедшую телеграмму и даже отдали на память, выдали пропуск для беспрепятственного хождения по городу, крепости и порту круглые сутки и предложили придти на митинг на Якорную площадь, там, где и сейчас находится овраг, морской собор и памятник адмиралу Макарову… Митинг был назначен на завтра на десять часов… Вернувшись, папа долго успокаивал мать, говоря, что хорошие дела и отношения тоже не забываются при любом строе в государстве.

Насколько он был не прав, показало дальнейшее существование республики и мрачные годы сталинской эпохи… Я еще не понимал полностью слова отца, и они до меня дошли уже позже, в 1922 году…

Долго в тот вечер и ночь мы сидели втроем у стола и не столько говорили, сколько молчали…

На митинге отца по представлению ревкома назначили на должность Главного минера Кронштадтского порта, должность явно не по его чину. Ранее на этих местах сидели офицеры не ниже капитана первого ранга… На митинге нашлось много знающих отца, и несколько матросов и рабочих рассказывали биографию отца и о его работе на флоте. Я, конечно, пришел на митинг чуть ли не раньше всех и слушал речи с горячим удовлетворением и гордостью…

А еще через несколько дней на той же площади отец давал присягу новому правительству, присягу, которой уже не изменил никогда… Меня не спрашивали и не спросят, но я сам всем скажу, что отец мой был неисправимым идеалистом всю свою недолгую жизнь и в каких бы условиях не находился потом (в тюрьме, пытках и холодных камерах, без сна или без еды по неделям) все же таковым и остался на всю свою жизнь и, ручаюсь, что и умер без страха и упрека в тюремной камере или во дворе у стенки…[74]

Отец получал от жизни щелчки и пинки, но он всю свою жизнь мог также утешаться полученной в 1917 году телеграммой и немногими другими фактами…

Только беспристрастности ради приходится добавить, что хороших фактов за все время было всего три, а неприятностей, не говоря уже о частых арестах и приговорах до десяти лет заключения, было значительно больше…

Скоро и в Кронштадте большая часть офицеров была перебита или сидела в следственных тюрьмах, ожидая своей участи, а остальная, очень маленькая стала верой и правдой служить новому правительству, новой республике в мире, новым руководителям-большевикам… Страсти революционеров поостыли, крови было пролито вполне достаточно и в Кронштадте, и в Питере и постепенно в обоих городах воцарился некоторый порядок… Только следственные комиссии еще работали и днем, и ночью, вынося приговоры… Самосуды на улицах и в домах, на кораблях и фортах прекратились, и стало тихо… Революционные комитеты выбрали себе на батареях, в мастерских, на кораблях угодных себе начальников и служба потекла обычным путем… Несколько позже, после отдельных случаев саботажа к начальникам и командирам приставили новый, невиданный штат комиссаров по политической части… Единоначалие закончилось на долгое время… Был и у отца такой помощник Боровик Архип Адамович – украинец. Они скоро сработались, Адамович был из простых матросов и неплохой человек. Он понял отца и во многом ему помог и в работе и позже, когда начались неприятности на работе…