Популярная конспирология. Путеводитель по теориям заговора - Питер Найт Страница 14

В «Подземном мире» паранойя периода «холодной войны» представляет собой настоящее психическое расстройство, наступающее в государстве, «мощь и устрашение» которого проникли в «кровь» граждан, начиная с мантры Ленни Брюса «Мы все сдохнем!», прозвучавшей во время кубинского кризиса, до маниакальной привычки сестры Эдгар надевать латексные перчатки, чтобы защититься от «субмикроскопических паразитов, которые водятся в их советско-социалистических протеиновых шкурах».

Кроме откровенного изображения паранойи 1950-х годов как национальной патологии, в «Подземном мире» есть интригующий и наводящий на размышления набросок более поздних форм конспирологического мышления. Помимо фиксации на Бомбе, на протяжении 827 страниц и охватываемого повествованием полувека роман сохраняет обстановку повседневного страха, выходящего за пределы строгой биполярной логики «холодной войны» и сопутствовавших ей манихейских страхов.

Многие персонажи в романе испытывают приступы умеренной паранойи, которые не связаны напрямую с открытым беспокойством из-за маниакальной озабоченности антикоммунистической ядерной угрозой (скорее можно считать, что они соотносятся с более сложной внешней политикой «конфликта низкой интенсивности» и тревогами по поводу внутренних беспорядков).

Так, Ишмаэль Муньоз, известный также как художник-график Лунный человек 157, беспокоится о том, что внезапное желание картинных галерей купить его работы — это всего лишь заговор властей, которые хотят поймать его в ловушку. Какой-то старик на углу гарлемской улицы разглагольствует о пирамиде на долларовой купюре. Марвин Ланди размышляет о том, что Гренландия либо вообще не существует, либо по какой-то причине держится в тайне. Симс, коллега Ника Шея, рассуждает о возможности того, что правительство подделывает данные переписи о количестве чернокожих в Америке. Сестра Эдгар отметает распространенные подозрения о том, что правительство специально распространяет ВИЧ в негритянских гетто, но в то же время верит, что «именно за этой дезинформацией стояло КГБ», возвращаясь к рейгановскому возрождению паранойи вокруг «Империи зла» в середине 1980-х, Альберт Бронзини склоняется к слухам о том, что высадки на Луну снимались в голливудской студии. Вдобавок многие персонажи испытывают тягу к нумерологии, и особенно к числу тринадцать.

Этот набор причудливых страхов свидетельствует о сбивающем с толку и причудливо связном мире, созданном силами, которые не поддаются чьему-либо контролю. В нем большее значение имеют непрекращающиеся тревоги по поводу расовых, классовых, половых и сексуальных различий, чем в связи с идеологической борьбой сверхдержав. Повседневная привычка, вроде конспирологической нумерологии, может странным образом обрести вполне здравый смысл в обществе, где цифры главный показатель для неимущих и где официальную политику определяет «вудуистская экономика». Как и в предыдущих романах Делилло, конспирология в «Подземном мире» становится превращенной в обыденную рутину стратегией защиты, временным, но повсеместным способом осмысления мира и придания повествовательной формы страхам, которые скорее отражают общество в целом, чем психопатологию отдельного человека.

* * *

Многие формы параноидального мышления, с которыми мы встречаемся в «Подземном мире», работают за пределами обычных форм конспирологии. В одной из своих поездок, предпринятых с целью найти недостающее звено в саге со знаменитым ударом Томпсона, Марвин Ланди заходит в кафе «Теория заговора» в Сан-Франциско, место, заполненное «книгами, катушками с кинопленкой, магнитофонными лентами, официальными правительственными отчетами в синих папках». Принимая во внимание склонность Марвина к безумным конспирологическим теориям, пожалуй, вызывает удивление то, что он «отмахнулся от этого места» как от «череды бесплодных упражнений».

Он поступает таким образом, полагая, что «источники лежали глубже и были менее различимы, глубже и одновременно ближе к поверхности, посмотри на рекламные щиты и картонные пакетики с бумажными спичками, торговые марки на товарах, родимые пятна на теле людей, посмотри на поведение твоих домашних питомцев».

С точки зрения Марвина и романа в целом, скрытую подоплеку современной истории нужно искать не в правительственных досье, дожидающихся, когда их соберут в одну связную историю о призрачных заговорщиках. Вместо этого тайные знаки власти следует искать в мимолетных вещах, происходящих ежедневно, и в бесконечной запутанности транснационального потребительского капитализма: они более очевидны, ибо встречаются повсюду, и в то же время менее заметны, потому что воспринимаются как должное.

Точно так же разговоры между Симсом и Ником о подлинной истории загадочной мусорной лодки демонстрируют показательный контраст между откровенной версией теории заговора и случайными, неясными параноидальными убеждениями. Симс говорит Нику, что их теории насчет причастности мафии и ЦРУ к преступному миру являются частью общепринятой конспирологии:

«— В итальянском языке есть одно слово. Dietrologia. Так называется наука о том, что стоит за чем-то. За каким-нибудь подозрительным событием. Наука о том, что стоит за каким-нибудь событием.

— Это им нужна такая наука. А мне нет.

— Мне тоже не нужна. Я просто рассказываю тебе.

— Я американец. Я хожу на бейсбол, — сказал он.

— Наука о темных силах. Они явно считают, что эта наука достаточно серьезная, чтобы дать ей название.

— Люди, которым нужна такая наука, — я бы попытался сказать им, что у нас есть настоящие науки, точные науки, и нам не нужны мнимые.

— Я просто назвал тебе слово. Я согласен с тобой, Симс. Но слово-то существует.

— Всегда найдется какое-нибудь слово. Может, и музей в придачу. Музей Темных сил. И у них там десять тысяч смазанных фотографий. Или его взорвала мафия?».

В этом разговоре обнаруживается несколько разоблачительных деталей. С одной стороны, Ник решительно отвергает разновидность постуотергейтского объяснения как почему-то неподходящую для Америки (он настаивает на том, что «история не была делом нескольких стертых минут на магнитофонной ленте»), но, тем не менее, он один продолжает верить в теорию заговора вокруг исчезновения своего отца. С другой стороны, хотя Симс, похоже, пытается придать своим конспирологическим предположениям вес и безошибочность точной науки, заметно, что он не очень-то привязан к своим взглядам:

«Ему нравилось говорить это снова. Не то чтобы он в это верил. Он не верил в это ни долю секунды, но хотел, чтобы в это поверил я или принял эту мысль в расчет с тем, чтобы он мог поднять меня на смех. Он неприятно ухмылялся, высмеивая любые поспешные мнения, которым ты мог поддаться во имя своего личного конспирологического кредо».

Если в этом разговоре Симс отнесся к идее диетрологии лишь наполовину серьезно, то впоследствии он всерьез излагает свою теорию о том, что результаты переписи были подделаны, после чего Ник напоминает ему: «Мы не такие, помнишь, у нас, тебя и меня, нет слова, обозначающего науку о темных силах. Науку о том, что стоит за каким-то событием. Мы не признаем обоснованность этого слова или этой науки». Симс рассуждает о дпетрологических вероятностях, а потом отказывается от них, прикрываясь слишком замысловатой иронией, чтобы ее можно было почувствовать. В его