Михаил Cвирин - Танковый прорыв. Советские танки в боях, 1937–1942 гг. Страница 23

Итак, к исходу первого дня войны передовые танковые части 48-го моторизованного корпуса вермахта продвинулись в восточном направлении на расстояние до 30 км, как нож сквозь масло пройдя через территорию 4-го укрепрайона и расширяя брешь на стыке 5-й и 6-й армий. На следующий день 11-я немецкая танковая дивизия захватила Радзехов и Лопатин и вышла к реке Стырь, а в ночь на 24-е захватила мосты через Стырь у города Берестечко и села Мерва западнее него. Вслед за танковыми выдвигались и пехотные соединения, а моторизованный передовой отряд 57-й пехотной дивизии в этот же день 24 июня переправился через Стырь у села Пляшева, в 6 километрах северо-восточнее Берестечко, возле устья реки Пляшевка.

3-й моторизованный корпус пока сдерживался перед Владимиром-Волынским дивизиями 5-й армии, фланги которых уже обтекались немецкими войсками. На остальных участках фронта передовые части отчаянно удерживали рубежи обороны вблизи границы, веря, что бронированные армады механизированных корпусов вот-вот нанесут свои сокрушительные контрудары по зарвавшемуся врагу.

Между тем для первого этапа контрнаступления командование Юго-Западного фронта имело только три механизированных корпуса южной ударной группировки — 4-й, 8-й и 15-й. Из них 15-й уже сосредотачивался для наступления, а остальные два необходимо было еще перебросить в исходный район с запада. Северную ударную группировку в составе 22-го, 9-го и 19-го мехкорпусов планировалось ввести в действие чуть позже — после сосредоточения указанных корпусов в районе Владимира-Волынского. Атаку 15-го мехкорпуса должен был поддержать выдвигающийся из Старо-Константиновского укрепрайона на старой границе 37-й стрелковый корпус (141-я, 139-я и 80-я стрелковые дивизии).

Утром 23 июня был подписан приказ на наступление 15-го мехкорпуса. Во взаимодействии с 4-м мехкорпусом и 3-й кавалерийской дивизией он должен был нанести удар в направлении на Радзехов и Сокаль, уничтожив группировку противника, действующую на этом направлении.

Нельзя не отрицать, что план контрудара был крайне здравым: он не посылал танки на Люблин, а предполагал лишь установить связь с частями 5-й армии. Из штаба фронта во все корпуса были направлены представители штаба фронта, которые должны были лично ознакомиться с ситуацией и проконтролировать выполнение приказов. Казалось, ситуация взята под контроль, порядок наведен, и можно спокойно ждать результатов сражения. Однако не тут-то было.

Сначала прервалась связь со штабом 5-й армии. Потом выяснилось, что 4-й мехкорпус позарез нужен командующему 6-й армией для нанесения контрудара на запад от Янова, куда по поступившей в штаб 6-й армии информации ночью на 23 июня прорвались немецкие танки. Поэтому, кроме трех выделенных ранее батальонов, генерал Музыченко к Бродам и Радзехову так ничего и не послал. И это при том, что 4-й механизированный корпус был одним из самых хорошо оснащенных в РККА. Он имел 892 танка, в том числе 68 Т-28, 359 Т-34 и 99 КВ, примерно поровну распределенных по обеим танковым дивизиям — 8-й и 32-й.

Правда, рано утром 23 июня, получив указания от командования фронтом, командующий 6-й отдал командиру 4-го механизированного корпуса распоряжение на участие в контрударе на радзеховском направлении совместно с 15-м мехкорпусом. Однако составлен его приказ был очень странно. Во-первых, он распылял силы корпуса на два направления: на Радзехов (выдвинутым накануне отрядом подполковника Лысенко) и на запад, на Мосты Вельке, для поддержки 3-й кавалерийской дивизии. Во вторых, активные действия предписывались лишь отряду Лысенко, остальным частям корпуса предлагалось:

«выбросить мотопехоту на рубеж (иск.) Желдец, Турынка, Кулява, Замечек, остальными силами быть готовым к уничтожению пархачской механизированной группировки противника, во взаимодействии с 15-м механизированным корпусом, который будет наносить удар на Радзехув, Корчын. Вспомогательный удар нанести в направлении м. Холоюв, Каменка Струмилова[150], Купныволя, м. Мосты Вельке (силами отряда, высланного для уничтожения противника в районе Радзехув)».[192]

Таким образом, основная часть 4-го мехкорпуса должна была ждать дополнительных приказов, а мотополк 32-й танковой дивизии (без автотранспорта) оставался в подчинении командира 6-го стрелкового корпуса. Впрочем, даже этот приказ был получен командирами частей лишь утром 23 июня, когда они уже успели удалиться от Львова на запад — для выполнения прежнего распоряжения на контрудар в районе Дуньковице. Так, 32-я танковая дивизия в момент его получения находилась уже в 30 км от Лозина, и командиру дивизии пришлось поворачивать ее колонну в обратном направлении. Появившееся чуть позднее уточняющее распоряжение командования армии еще более запутало ситуацию, предписав нанесение:

«против пархачской группировки короткого удара, после чего, не оставляя для 3-й кавалерийской дивизии мотополков, [корпусу] сосредоточиться в районе Вионзова, лес западнее Жулкев, Блыщыводы».[193]

Но хуже всего получилось с 8-м мехкорпусом. Этот корпус насчитывал 858[194] танков, в том числе из них 71 (по другим данным — 89) КВ, 100 танков Т-34 и около 50 устаревших тяжелых машин Т-35. Части корпуса были неплохо оснащены автотранспортом, однако имели слабую артиллерию — в особенности зенитную. К началу войны 12-я танковая дивизия генерал-майора Т. А. Мишанина и 7-я моторизованная дивизия полковника А. В. Герасимова располагались в районе Стрый и Дрогобыч в 50 км южнее Львова, а 34-я танковая дивизия полковника И. В. Васильева находилась в районе Садовой Вишни и Городка, в 20 км западнее Львова.

Еще 20 июня 1941 года по распоряжению штаба Киевского Особого военного округа все танки корпуса (в том числе и находившиеся на консервации) были полностью заправлены горючим и получили боекомплект. К вечеру 22 июня, следуя приказу командования 26-й армии, подразделения корпуса проделали 50-километровый марш и соединились в районе Самбора в 60 км к юго-западу от Львова, понеся некоторые потери от действий авиации противника (в 7-й мотодивизии было убито 70 и ранено 120 человек). Но уже ночью командир корпуса генерал Рябышев получил от командующего фронтом приказ — перейти в распоряжение 6-й армии и к утру следующего дня сосредоточиться в районе Винники и Куровице восточнее Львова.

Поздно ночью корпус начал выдвижение в новый район по двум параллельным дорогам. К 11:00 23 июня головные части его дивизий уже находились у Куровице, Миколаева и Грудек-Ягелоньски, то есть восточнее Львова. Однако тут произошло то, чего командование фронтом не могло и предполагать…

Отдавая генералу Рябышеву приказ о наступлении, генерал Кирпонос рассчитывал использовать его корпус для контрудара на стыке 5-й и 6-й армий в направлении на Радзехов и Сокаль. Но далее начинаются события одно загадочнее другого.

До сих пор не вполне ясно, что же в действительности происходило в штабе Юго-Западного фронта в ночь с 22 на 23 июня 1941 года. Иван Христофорович Баграмян[195] в своих мемуарах «Так начиналась война» пишет, что вечером 22 июня в Тернополь, где располагался штаб Юго-Западного фронта, прибыл начальник Генерального штаба РККА генерал армии Георгий Константинович Жуков в сопровождении только что назначенного членом Военного совета фронта Н. С. Хрущева. Цель приезда — контроль за выполнением приказа Ставки о наступлении на Люблин.

Странно, что при этом на директиве № 3, предписывающей наступление на Люблин и датированной 21:15 22 июня после подписей Тимошенко и Маленкова стоит автограф Г. К. Жукова — то есть в указанное время он еще был в Москве.[196] Никита Сергеевич в своих мемуарах прямо признавал, что не помнит, на какой день войны Жуков прибыл в Киев. Но поскольку из Киева в Тернополь Хрущев с Жуковым добирались на автомашине и в штаб ЮЗФ приехали под вечер, это никак не мог быть вечер 22 июня.

Так или иначе, после краткого совещания Жуков в сопровождении представителей штаба фронта отбыл в расположение 8-го мехкорпуса для того, чтобы проследить за его подготовкой к контрнаступлению. Это описано и в мемуарах самого Жукова. Более того, Георгий Константинович рассказывает о том, как он прибыл в штаб Рябышева. Командир 8-го мехкорпуса якобы доложил ему о том, что корпус уже заканчивает сосредоточение в районе Броды и после необходимого суточного (?) отдыха утром 24 июня будет готов к наступлению на Радзехов.

Скорее всего, Баграмян в своих воспоминаниях честно ошибся в датировке событий, поверив ранее изданным мемуарам Жукова и сдвинув по времени дату прибытия последнего в штаб фронта. Тем более что это косвенно снимало с руководства Юго-Западного фронта ответственность за дальнейшую судьбу 8-го мехкорпуса. Судя по всему, штаб фронта, отдав Рябышеву необходимые распоряжения на контрудар, забыл проинформировать генерала Музыченко о планах контрудара. По крайней мере, иного внятного объяснения дальнейшим событиям отыскать не удается. Но тот факт, что сам Жуков не запомнил ни дат, ни маршрута своих передвижений, сам по себе много говорит об уровне подготовки операции со стороны Генерального штаба РККА.[197]