Лев Безыменский - Тайный фронт против второго фронта Страница 43

Разумеется, нельзя видеть во всем «происки УСС». Этим мы лишь потрафили бы легендам о «вездесущей» и «всемогущей» американской разведке. В действительности ее «вездесущность» и «всемогущество» были весьма ограниченными. Рузвельт, Маршалл, Стимсон и другие выдающиеся деятели США военного времени прекрасно знали подлинную цену Доновану, Даллесу и его агентуре — недаром военное министерство не раз разоблачало дутый характер многих доновановских «сенсаций», а государственный департамент приходил в ужас от дилетантизма «дипломатов от разведки»…

Когда единству антигитлеровской коалиции угрожала наибольшая опасность? В 1942 году, когда она только создавалась? В начале 1943 года, когда в США Донован и его сторонники еще могли надеяться, что убедят Рузвельта в возможности сговора с германским «центристским или социалистским правительством»? Или в 1944 году, когда некоторые американские генералы рисовали себе картину быстрого марша от Нормандии до Берлина? Или, наконец, в 1945 году, когда Гиммлер был готов заплатить Даллесу любую цену, лишь бы тот пошел на сговор? Все это, конечно, вопросы умозрительные, ибо решали, к счастью, не те, кто хотел сговориться. Решало совсем другое: реальное соотношение сил на фронтах второй мировой войны, и в первую очередь на его главном, советско-германском фронте.

На пороге 1942 года вермахт потерпел сокрушительные поражения. Тогда в гитлеровской верхушке появились первые сомнения — не пора ли взять курс на сговор с западными державами? Но тогда в США и Англии очень хорошо понимали угрозу, которую несли им вермахт и гитлеровские претензии на мировое господство. США только-только вступили в войну, и американский народ, испытавший шок Пёрл-Харбора, не принял бы курс на капитуляцию. Непреклонен был и Рузвельт. Лишь небольшая группка «доновановцев» вынашивала иные планы.

Затем год 1943-й. После Сталинграда и Курска стало ясно, что вермахту не одолеть Советской страны. Для тех в США, кто рассматривал войну с эгоистических позиций, отпал главный повод к сотрудничеству с СССР, так как СССР уже «сделал свое дело», сломав хребет гитлеровской армии. Усилились тенденции к сделке и в германских правящих кругах. Пожалуй, это был самый критический момент, и он отражен в меморандуме 121.

Но история жестоко посмеялась над «великими комбинаторами» из антикоммунистического лагеря. Мало того что ставка на «заговорщиков» оказалась несостоятельной. Сама логика вооруженной борьбы на фронтах диктовала руководителям США и даже Англии, что их национальные цели могут быть достигнуты только вместе с СССР, а не в борьбе против него. Можно считать, что уже в конце 1943-го — начале 1944 года сговор был невозможен. Тегеранская конференция руководителей трех великих держав — СССР, США и Великобритании — обозначила этот рубеж.

Если обратиться к ходу дискуссии в Тегеране, то нельзя не заметить, что над ней еще висели тенью идеи меморандума 121. С первого взгляда казалось ясным: в Квебеке «Оверлорд» был предрешен. Можно спокойно было сказать советскому союзнику: решение принято, второй фронт будет открыт. Но в Тегеране это произошло не сразу.

Конференция открылась 28 ноября 1943 года — через три месяца после Квебека. Однако делегация США заняла сначала весьма неопределенную, выжидательную позицию. В первый день Рузвельт сообщил о квебекском решении, но сразу оговорился, что США и Англия, возможно, будут вынуждены отложить высадку на 2–3 месяца. Затем снова возник пресловутый «балканский вариант» — высадка в северной части Адриатики. Разумеется, это вызвало вопросы с советской стороны — особенно когда Черчилль, не возражая в принципе против «Оверлорда», стал предлагать сразу три параллельные операции, которые явно ставили высадку в Северной Франции под вопрос. Первый день не принес ясности.

29 ноября вопрос обсуждали военные представители трех держав. Дважды К. Е. Ворошилов спрашивал своего английского коллегу:

— Считает ли маршал Брук операцию «Оверлорд» своей главной операцией?

Брук уходил от прямого ответа. Никаких решений принято не было. На следующий же день выяснилось и другое, более чем странное обстоятельство: еще не назначен командующий объединенными англо-американскими войсками, которые должны уже через несколько месяцев начать высадку. И. В. Сталин сказал без обиняков:

— Тогда ничего не выйдет из операции «Оверлорд»…

Глава советской делегации добивался ответа на три вопроса:

— каков точный срок высадки?

— кто будет ею командовать?

— будет ли высадка в Северной Франции поддержана такой же операцией в Южной Франции?

Не получив ответа, Сталин даже вынужден был напомнить, что советская делегация собирается 2 декабря уехать. Лишь после этого во время завтрака 30 ноября Рузвельт заявил, что «намерен сообщить маршалу Сталину приятную новость». Это и были ответы на поставленные вопросы. Они гласили:

— высадка состоится в мае 1944 года;

— она будет сопровождена операцией на юге Франции;

— главнокомандующий будет назначен в самое ближайшее время (им стал Дуайт Эйзенхауэр, и И. В. Сталина уведомили об этом 7 декабря, то есть через неделю после Тегерана).

В свою очередь, советская делегация заявила, что в момент высадки союзников на советско-германском фронте будут предприняты наступательные действия, которые не дадут вермахту возможности перебрасывать войска с востока на запад. Как сказал Рузвельт:

— Я надеюсь, что наши нации теперь поняли необходимость совместных действий, и предстоящие операции наших трех стран покажут, что мы научились действовать совместно.

Но до июня 1944 года оставалось еще более полугода.

8. ПЕРЕД ВЫСАДКОЙ

Еще один «балканский вариант»

Что же оставалось делать врагам второго фронта после того, как решение о его открытии было принято и началась — наконец-то! — практическая подготовка к этой серьезнейшей для США и Англии военной операции? Предположить, что антикоммунисты капитулировали, было бы по меньшей мере преждевременным.

Квебекские решения — при всей своей важности — оставляли для этого определенные лазейки. К примеру, в окончательных формулировках не было принято американское предложение о том, чтобы отдать операции «Оверлорд» «безоговорочный приоритет». Тем самым у приверженцев «балканского варианта» во главе с Черчиллем (Донован принадлежал к их числу) еще оставались определенные возможности. И они были использованы.

…Уже давно вошел в широкий обиход термин «мягкое подбрюшье Европы». Он принадлежит Уинстону Черчиллю, который именно так обозначал роль Балканского полуострова во второй мировой войне. Сам термин как бы таил в себе намек: вот оно, мягкое и уязвимое место огромного европейского тела. Стоит лишь ударить…

Но и удачные термины могут обманывать. Когда Черчилль — ас ним и некоторые американские военные и политики — говорили о Балканах, то имели в виду вовсе не военно-географические свойства Балканского полуострова. Кстати, для высадки союзных войск он был куда менее удобен, чем побережье Северной Франции, а его отдаленность от возможных исходных точек предполагаемой операции была куда значительнее. Иными словами, если применять термин «подбрюшье», то оно было далеко не мягким. Дело, однако, было совсем не в военной географии, а в политике.

С самого начала споров вокруг второго фронта со стороны Англии настойчиво выдвигалось требование: высадку осуществить на Балканах, здесь сосредоточить основные силы США и Англии, дабы первыми войти на полуостров и не допустить освобождения его советскими войсками. Уже в мае 1943 года Черчилль на встрече с Рузвельтом выступил с широкой программой «балканского варианта» (Донован высказывался в ее пользу еще после своей поездки в Югославию в начале 1941 года, считая Балканы самым слабым звеном в германской стратегии). Эти оценки встретили серьезнейшую критику в военных кругах США, да и в Англии не было единства по этому вопросу.

После Квебека не было сомнения в том, что «Оверлорд» взял верх над «балканским вариантом», но это отнюдь не мешало английским стратегам снова и снова вытаскивать на свет свой излюбленный вариант. Так, когда встал вопрос о необходимости сопроводить «Оверлорд» высадкой войск в Южной Франции (операция «Энвил»), Черчилль снова потребовал операции на Адриатике в районе Триеста. Эйзенхауэр иронически говорил о том, что Черчилль «был одержим» своей идеей.

Лучше, чем кто-либо, определил смысл балканской авантюры Черчилля сам Рузвельт, беседуя со своим сыном Эллиотом в дни Тегерана:

— Всякий раз, — пояснил Рузвельт, — когда премьер-министр настаивал на вторжении через Балканы, всем присутствовавшим было совершенно ясно, чего он на самом деле хочет. Он прежде всего хочет врезаться клином в Центральную Европу, чтобы не пустить Красную Армию в Австрию и Румынию и даже, если возможно, в Венгрию. Это понимал Сталин, понимал я, да и все остальные…