Заморский тайник - Александр Александрович Тамоников Страница 7

– Вы хотите сказать, что он прожил у вас на даче четыре года?

– Именно так.

– И откуда же он взялся?

– Мне его рекомендовали. Рекомендации были положительные. Согласитесь, не мог же я приютить у себя на даче какого-то бродягу!

– Значит, он не бродяга? – задумчиво поинтересовался Прилепский.

– Ни в коей мере! – заверил профессор. – Исключительно положительная личность!

– А почему же тогда эта положительная личность целых четыре года проживала у вас на даче? А не, скажем, у себя дома? А до этого, как я понял, на чьих-то других дачах? Вы не замечаете во всем этом несоответствия? Положительным личностям, да притом в таком возрасте, полагается жить в своем собственном доме. Ну, или квартире. А тут – просто-таки какой-то загадочный персонаж! Без кола и без двора…

На это Леонтий Кузьмич лишь растерянно развел руками.

– Вы никогда не говорили с ним по душам? – спросил Прилепский.

– Имеете в виду – не рассказывал ли он мне о себе?

– Да, именно это я и имею в виду.

– Как же, говорили, и неоднократно.

– И что же? Что интересного он о себе вам поведал?

– Да, в общем, ничего. – Леонтий Кузьмич еще раз растерянно развел руками. – Так, все больше отделывался общими словами. Говорил, что есть у него и свой дом, и старуха жена, и дети, и внуки, и хозяйство… И что он скоро вернется домой. Вот только подзаработает в Москве денег – и вернется. В селе, говорил, какие деньги? Тяжкие там деньги, а он уже старик. А в Москве – деньги легкие, шальные. Он так и выразился однажды – шальные. Так почему бы не подзаработать, пока есть еще какие-никакие силенки?

– Вы хорошо ему платили?

– Что значит – хорошо? – удивился профессор. – Вы задали бессмысленный вопрос… Но, во всяком случае, он не жаловался. И никогда не просил прибавки. Хотя и имел на это моральное право. Потому что он умел все: и садовничать, и плотничать, и по электрической части…

– И швец, и жнец, и на дуде игрец, – усмехнулся Прилепский. – Ну, а где он жил у вас на даче?

– А вот в этом флигельке, – указал Леонтий Кузьмич.

– Я могу взглянуть на этот флигелек изнутри?

– Да, разумеется.

Внутри флигелек не представлял собой ничего особенного. Это было безликое помещение – будто в нем никто никогда и не жил. Или жил, но давно, и время успело уже стереть все следы пребывания жильца. Кровать, стол, два стула, кое-что из посуды – вот и все. Все это нельзя было назвать следами пребывания, но иных следов и не было.

– Как будто здесь не жили, не любили, не плакали, не верили, не пели… – Прилепскому неожиданно вспомнилась строка из давным-давно позабытого собственного стихотворения.

– Что вы сказали? – не понял профессор.

– Ничего… Давайте-ка выйдем отсюда, и вы мне во всех подробностях расскажете, какими такими путями к вам попала икона, которую, по вашим заверениям, у вас украли.

– Что значит – по вашим заверениям? У меня ее и в самом деле украли!

– Ну, я о том и говорю. Итак, я вас слушаю…

Профессор Матвеев ни в чем не соврал – он в подробностях рассказал сыщику о том, когда, где и при каких обстоятельствах он стал обладателем иконы с Иоанном Лествичником.

– Вы, конечно, вправе мне не верить, – сказал Леонтий Кузьмич, закончив рассказ. – К примеру, если бы мне рассказали что-то похожее, то я бы усомнился. Потому что уж слишком все здесь неправдоподобно. Но у меня имеются несомненные доказательства. Рабочие, которые ломали дом… Думаю, вам несложно будет их разыскать и уточнить детали.

– Да, конечно, – ответил на это Прилепский. – Обязательно разыщем. И уточним… А пока скажите мне вот что. Может, у вас есть кто-то на подозрении? Если есть, то кто? И по каким причинам вы его подозреваете?

– Никого я не подозреваю, – вздохнул Леонтий Кузьмич. – Для этого, как вы давеча выразились, нужны основания. А у меня их нет. Да и не знал никто об иконе… Я ведь никому о ней не говорил. И тем более никому не показывал…

– А сторож?

– А что сторож? Он тоже ни о чем не знал. Да он ничем таким и не интересовался.

– Что, даже ни разу не видел вашей коллекции?

– Почему же? Видел. Сказал, что это красиво. И все. За все четыре года он ни разу на эту тему со мной не заговаривал. Должно быть, он просто не понимал ее истинной ценности: ни культурной, ни духовной, ни материальной. Простой он был человек. Селянин…

– Что ж, – вздохнул Прилепский. – Больше вопросов у меня к вам нет. Пока нет… А дальше – поглядим. Скажите, у вас есть телефон?

– Да, разумеется. На первом этаже, в моем кабинете.

– Проводите меня в ваш кабинет. Я позвоню и вызову следственную бригаду. Будем проводить расследование по всей форме.

– По всей форме… – тоскливо повторил Леонтий Кузьмич.

– Вас что-то смущает? – Прилепский внимательно глянул на профессора.

– Видите ли, – неуверенно проговорил профессор. – Я, конечно, понимаю – икону надо искать. Это несомненно… Но… Так получается, что икона не совсем моя… Такой вот получается парадокс. Так сказать, коллизия…

– Не понимаю, что именно вас смущает. – Прилепский пожал плечами. – Ведь вы же ее не украли? И не купили у какого-то сомнительного персонажа? По вашим заверениям, вы ее нашли. Спасли, так сказать, в самый последний момент от рук неразумных варваров. Я ничего не напутал? Все так и есть?

– Да, но…

– Мне кажется, сейчас неважно, ваша ли это икона, еще чья-нибудь или вовсе ничья. Сейчас важно другое. Пропал раритет, имеющий огромную культурную ценность. И материальную, между прочим, тоже. И потому его во что бы то ни стало нужно найти. А все прочее… Со всем прочим разберемся по ходу действия.

– Наверно, вы правы, – согласился профессор и тут же впал в отчаянье. – Боже мой! Такая потеря, такая потеря! Ведь это потеря для всего человечества! Кто бы мог предположить, что так все случится!..

– Леонтий Кузьмич, – мягко произнес Прилепский. – Вы бы лучше вместо причитаний описали мне украденную икону – во всех подробностях. Потому что как же я буду ее искать, если я не знаю, как она выглядит?

– Да, конечно, – закивал профессор. – Слушайте и запоминайте. А лучше запишите. Потому что всего не запомнишь. Там, знаете ли, очень сложное письмо. Икону, несомненно, писал кто-то воистину талантливый.

Внимательно выслушав Леонтия Кузьмича, Прилепский вызвал по телефону следственную бригаду. В ожидании следователя и эксперта-криминалиста он решил еще раз осмотреть место происшествия – не торопясь, вдумчиво, обращая внимание на каждую мелочь.

Но несмотря на все старания, ничего интересного он не нашел. Впрочем, это было и не удивительно. Перед тем как обнаружить пропажу иконы, профессор запустил в галерею целую ораву гостей. Какие уж тут следы? Если они и были, то ценители прекрасного все затоптали, смели и залапали. Теперь, пожалуй, и нужных отпечатков пальцев не найдешь – даже если воры невзначай их и оставили. Отпечатки, конечно, будут, но все это следы, оставленные ценителями. Такая вот беда…

Если рассуждать отвлеченно, воры вполне могли быть и среди этих самых ценителей. Услышал кто-то каким-то образом о бесценном сокровище профессора Матвеева, польстился, забрался в галерею и украл это сокровище. Почему бы и нет? Коллекционеры – они бывают всякие, и Прилепский это прекрасно знал. Иной коллекционер пойдет на самое изуверское преступление, убьет, собственную душу заложит – лишь бы стать обладателем какого-нибудь раритета! А в данном случае и риска-то почти никакого. Пришел, отпер отмычкой замок, поднялся на второй этаж, разыскал там икону, снял ее со стены, сунул в какой-нибудь мешок и тем же ходом обратно. Так что все могло быть.

Но пока, как водится, были сплошные вопросы и никаких ответов. Впрочем, были и ответы. Была вполне понятная Прилепскому картина преступления. Конечно, в ней имелось множество невыясненных моментов, но все же, все же…

Итак. Каким-то дивом дивным профессор-историк Матвеев Леонтий Кузьмич стал обладателем уникального артефакта. Предположим, он не врет – все на самом деле было именно так, как он Прилепскому и рассказал. Точно, он не врет, потому что его рассказ довольно-таки бесхитростен и его легко перепроверить. Рабочие все и расскажут… Словом, бывают в этой жизни чудеса, и неожиданно возникшая из небытия икона с Иоанном Лествичником как раз и есть такое чудо. Допустим. Примем это как данность, не вдаваясь ни в какие необъяснимые нюансы.

Далее все понятно тем более. Профессор, при его опыте и знании предмета, очень скоро определил, какое диво дивное оказалось в его руках. И, конечно, решил оставить это диво у себя – как оно и полагается истинному коллекционеру. При всем при этом