Новая критика. По России: музыкальные сцены и явления за пределами Москвы и Санкт-Петербурга - Денис Бояринов Страница 23

силы в Воронеже стали паб «Сто ручьев»[76], бывший символом независимой музыкальной жизни города почти десятилетие, клуб Trancefloor, оккупированный поп-панк-командами, самая известная из которых — «Флип», и небольшое заведение «Выход». Последнее создавалось поклонниками русского рока для поклонников русского рока, и его менеджеры приглашали выступать типичных резидентов «Шурфа», но обеспечив свободный доступ к сцене, «Выход» неожиданно для всех стимулировал появление новой волны воронежских инди-групп. В первую очередь благодаря своему демократичному и мультижанровому подходу к отбору выступающих и небольшому размеру, что позволяло даже начинающим группам собирать зал.

2010-е: мода быть не таким, как все

Следующее поколение воронежских музыкантов не хотело ассоциироваться с «Сектором Газа» и фестивалем «Шурф»: они писали песни на темы, далекие и от Кольцова, и от Дркина, и ориентировались на музыкальные вкусы Лондона или Манчестера. Инди-группы Воронежа в 2000–2010-е взяли курс на эскапизм, пусть недолгий и бессознательный.

Волну британомании запустил проект Михаила Воронкова Gleam, первым запевший на английском, и появившиеся следом Los Chikos. Это были группы абсолютно другого уровня и амбиций, нежели участники «Шурфа». Вчерашние выпускники музучилищ, вдохновленные открытыми с запозданием брит-попом и трип-хопом, заиграли так, как в Воронеже, наверное, не играли еще никогда. Чуть позже Воронков вместе с другими участниками Gleam основал группу A legtrick, декларировавшую любовь к британскому року. В то же время появились англоязычные готические команды Alliteration Kit, Nord’n’Commander, Cold Design, чуть позже — Riot on the March; готик-метал-группа Little Dead Bertha и инструментальный фри-джаз-проект Happy55. Всех их, несмотря на различие в жанрах и аудитории, объединяла показная «нездешность», но в то же время и адаптивность к местным реалиям.

К концу 2000-х воронежский андерграунд, проведший долгое время в спячке, стал пополняться группами, следовавшими привезенной из Москвы моде. Появились и были какое-то время востребованы инди-группы, вдохновленные журналом «Афиша» и новым поколением британской рок-музыки. Таковы гранж/построкеры «Экстракт матэ», трип-хоп-команда «Лиры Монро» и целый сонм англоязычных групп, выбравших себе в качестве ориентиров группы в диапазоне от Interpol до Yeah Yeah Yeahs (самые заметные — The Boxers, чуть позже — L’Vo, Dude and the Center Lock, HoneyHead и Easy Riders). Спустя годы лучшей команде из этой волны — Surfer Rose, вдохновленной британцами Radiohead, — удалось вырваться за пределы родного города: они выступали на Jagermeister Indie Awards и разогревали A Place to Bury Strangers и The Offspring. Однако в этот момент маятник моды в российской инди-музыке качнулся в сторону русского языка и поисков идентичности, что похоронило интерес к Surfer Rose, а позже и их самих.

Здесь же стоит упомянуть внезапно влетевших в крохотные, но забитые залы профильных клубов хардкор-, постметал- и построк-команды GLOVES OFF, Atom Smasher, Cassandra, You Have a Voice, Desperate Choice, Kutkh и Among The Ants. Впрочем, кроме происхождения, с родным городом их мало что связывало. Популярность этих команд прошла так же быстро, как и появилась, но небольшой размер сцены сыграл положительную роль — комьюнити любителей экстремальной музыки до сих пор в порядке и продолжает действовать. Хедлайнером здесь уже к концу десятилетия станут «Ножевая драка в телефонной будке» — бодрый хардкор по всем канонам жанра.

В это же время на другом фланге вспыхнула и потухла звезда, наверное, самой необычной воронежской группы 2010-х — проект поэта и художника Александра Селезнева «Несмеяна». В отличие от ориентировавшихся на Запад воронежских музыкантов, Селезнев взялся за темную и суггестивную российскую тему — коллективную травму 1990-х. Он создавал жутковатые песни, обращаясь к воспоминаниям об афганской войне, рынках, «толкучках», горящих ларьках, ржавых ракетах на детских площадках, и оперировал звуковыми маркерами из хитов «кооперативного» диско и «Сектора Газа». Треки «Несмеяны» становились памятниками постсоветской реальности, казалось бы, ушедшей, но неосязаемо присутствующей на воронежских окраинах — в пригородных Отрожке и Шилово, панельном Юго-Западном и новостроечном Северном. Александр Селезнев отрицал все, что было дорого воронежским инди-музыкантам тех лет: английский язык, нездешний саунд, гламурные образы и качественную запись. «Несмеяна» предвосхитила тренд на возвращение к корням, который появился в российском андерграунде уже во второй половине 2010-х с поколением фестиваля «Боль». У Селезнева-поэта легко обнаружить те же темы, к которым обращались и Хой, и Юхно, и Кожухов: городской фольклор, жизнь маленького человека, мистика, утопизм и размышления о смерти. Надо ли говорить, что в Воронеже «Несмеяна» отыграла считанное количество концертов — впрочем, группа Селезнева изначально была придумана как арт-проект, ориентированный в первую очередь на записи, а не на выступления.

Проект уроженца Борисоглебска Азата Марабяна «Почему коммутатор молчит», как и «Несмеяна», предвосхитил запрос на проявление идентичности в музыке. Песни Марабяна, созданные на стыке постпанка, лоу-фая и индастриала, несмотря на свою демонстративную андерграундность, оказали большое влияние на русскую гитарную музыку середины 2010-х.

Ярким воронежским явлением 2010-х стала группа «Другое дело», собранная Ярославом Борисовым на остатках A legtrick. Со своими сложносочиненными песнями и слегка «заумными» мелодиями «Другое дело» заняли нишу, которая пустовала в городе. Да, это не «Сектор Газа» для ребят «с района», но и уже не «Несмеяна» для избранных понимающих эстетов — уместно сравнить «Другое дело» с московским «Мегаполисом», который умело лавировал между непростой музыкой и народной любовью. Деятельный Ярослав Борисов также предпринял еще одну попытку объединить местных музыкантов в сообщество. Он собрал фолк-проговый ансамбль «Абстрактор», инди-поп-бенд «Цей» и даже открыл лейбл «Такие», который просуществовал недолго, но ставил перед собой цель собрать всех воронежских артистов, чья музыка хоть чем-то примечательна.

Энтузиазм местных активистов, открытие новых клубов и появление достаточно востребованных, по крайней мере на уровне города, коллективов, к середине 2010-х привели к формированию единой сцены — пусть еще немного разрозненной, но все-таки уже довольно масштабной. Тому, кто наблюдал за ней, могло показаться, что она имеет шанс наконец-то выйти на долгожданный новый уровень. Параллельно с деятельностью Борисова и Бондаренко, искавших интересных и своеобразных музыкантов в городе, возникли концертные объединения Gigs Vrn, «Правда» и «Окно», клуб Eana и фестивали Forest King и «Утренник». Эти сообщества начали активно заниматься привозами актуальных инди- и панк-команд, организовывать фестивали, тем самым поддерживая и направляя местных музыкантов.

Следствием этих процессов стало появление нескольких музыкальных проектов, которые объединяют странная любовь к неуютным черноземным новостройкам и хороший поэтический слог. В 2010-е самыми известными группами в Воронеже стали инди-рокеры «Барон», Moss Cape и Silent Hook — доступный (разумеется, это совсем не в укор) инди-рок в духе новой русской волны. Более изощренные и странные — «Головогрудь», группа характеризует свое творчество как аутсайдерскую музыку в жанре device infantile pop. Участники продюсируют треки буквально «на коленке», используя только «непрофессиональное» оборудование вроде телефона, и пытаются в музыке и в текстах сохранить детское, наивное отношение к миру. Интересно, что, по словам самих